Георгий Черчесов - Прикосновение
В душу запал и тот спор, который затеяли старики на нихасе, обсуждая, всех ли Тотикоевых сажать в тюрьму. Тотырбек помнил, что им, малышам, было жаль младшего из братьев Тотикоевых Тузара, и они восторженным визгом встретили решение старцев оставить в ауле Тузара, хотя и он направлял на земляков оружие, но нельзя же, чтобы в доме не было мужчины, ведь тогда семья уподобляется очагу без огня и род осужден на вымирание. Потом, сколько себя помнит Руслан, он с захватывающим, болезненным любопытством поглядывал на Тузара и его племянника Агубе, запоминая каждое событие, связанное с ними, особенно с Агубе, который был всего-то на семь лет старше Руслана. Помнит он и слова Тотырбека, прозвучавшие на нихасе, о том, что счастье легко не дается, его надо завоевывать с оружием в руках, и что он, Тотырбек, отправляется добровольцем в долину, к красным, чтоб громить деникинцев.
— И я пойду с тобой, — заявил Умар, и Руслан горделиво поглядел на своих сверстников.
Старый Дзамболат одобрил решение старшего сына..
От Тотырбека Руслан мысленно перенесся к отцу, бывшему красному кавалеристу Умару Гагаеву. Когда Руслан слышал слово «работяга», невольно перед ним возникал образ отца. Он всегда, всякую минуту бывал в заботах и хлопотах. Старый Дзамболат, что бы ни надо было сделать в поле или в горах, первым делом вспоминал старшего из восьми своих сыновей. И, поручив вспахать землю, скосить сено или заготовить дрова, он никогда не волновался, зная что Умар сделает все как нельзя лучше. С малых лет он точно сросся с плугом и косой. Дзамболат души в нем не чаял. Из восьми сыновей он был не только самый старший. Он был и самый трудолюбивый.
Ни от какой работы не увиливал Умар, но душой он особенно тянулся к земле. Он молился на нее. Он верил в свои крепкие руки, в свой труд… Но шли годы, а от нужды, как, впрочем, и другим братьям, Умару никак не удавалось избавиться. Все мысли Умара были о земле, с ней он связывал свои надежды и мечты. Он заразил своей верой и молодую жену Симу. Впрочем, не только ее. Отец Симы, старый Иналык Кетоев, отдал дочь за Умара, уважая его за трудолюбие и сноровку. Умар же, оставшись после свадьбы наедине с молодой женой, попросил ее осчастливить его, дав ему побольше сыновей-помощников. И, словно подслушав их разговор, бог дал им близнецов: Руслана и Хаджумара. Умар с детства приучал детей к труду, заставлял пасти скот и сеять зерно…
Лишь один раз он оторвался от земли и овец. И не по своей воле. Видя направленные на себя дула винтовок Тотикоевых и Кайтазовых, он понял, что за землю надо драться.
Не забыть Руслану, как возвращались аульчане о фронтов гражданской войны. Появление отца запомнилось шумом, выстрелами, цокотом копыт коня, задорными криками. Весь аул высыпал навстречу Умару. Он весело улыбался, то и дело поднимая вверх руку с пистолетом, и эхо выстрела долго раздавалось меж каменных громад. Под Умаром нервно переставлял ноги красавец конь, к седлу была привязана еще одна лошадь. Отец шлепнул плетью валун, застывший на берегу реки: «Тебя не унесла вода, старина!» — тут же взобрался на него и обратился к аульчанам с речью, рассказав о том, как Красная Армия громила Деникина. Кто-то спросил о Тотырбеке Кетоеве.
— В пути, — ответил Умар. — Отстал от меня. Завтра прибудет.
Во двор Умар въехал весь увешанный оружием. Соскочив с коня на землю, он подхватил Руслана на руки, забыв на миг, что это не положено горцам, подбросил вверх, счастливо засмеялся:
— Растешь, помощник! — Заметив суровый взгляд отца, неловко опустил сына на землю, легонько подтолкнул его, чтобы шел к Хаджумару, который тоже с нетерпением ждал, когда отец возьмет его на руки. С солидностью, спокойной уверенностью и приличной случаю почтительностью Умар направился к Дзамболату и развел руками: — Вот, прибыл я, отец… Готов сеять!
— Не устал? — усмехнулся Дзамболат. — Неужто война тебе прогулкой обернулась?
— Война страшна, — просто ответил Умар. — Скорее забыть хочу все. — И встрепенулся: — Не пойми мои слова так, будто я запятнал нашу фамилию трусостью или подлостью.
— Добрые вести имеют крылья, — успокоил его Дзамболат. — Весь аул слышал, как отзывался о тебе возвратившийся раненым в Нижний аул Геор… Иди в дом, отдыхай…
Умар едва выдержал до утра. Спозаранку направился он на поле, еще недавно принадлежавшее Тотикоевым, широко развел руками вокруг, закричал:
— Теперь это земля бедняков! Наша земля! Навсегда!
Возвращение же Тотырбека было тихим и скромным: ни тебе криков, ни бешеной скачки, ни стрельбы из винтовки в воздух, просыпайтесь, мол, люди, выходите из хадзаров, встречайте — я возвратился. Утром аульчане встали, глянули, а со двора Кетоевых направляется в поле, спокойно вышагивая рядом с отцом, Тотырбек. Стыдясь своего кашля, то и дело сотрясающего тело, он коротко здоровался с односельчанами и, односложно ответив, что все в порядке, спешил отойти. Они с отцом поднялись на склон горы, где был крошечный лоскут земли.
Тотырбек — не в пример Умару — не шумел, не кричал, не напоминал о своих боевых заслугах. Но странное дело, именно к его слову прислушивались горцы — и стар и млад, именно его — а не Умара — избрали председателем сельсовета, ему — Тотырбеку — доверили возглавить комиссию для нового дележа тотикоевских и кайтазовских участков земли, на чем настаивал Умар.
И во время дележа земли Умар был весел и шумлив. Лучшая земля досталась старшему сыну Дзамболата. И она, казалось, обрадовалась такому работящему хозяину. Первым он показывался — еще затемно — во дворе дома, последним — опять же в темноте наступившей ночи — покидал горы. И детей своих воспитывал так же. Авторитет старшего брата для всех младших был непререкаем. Они еще в детстве каждое его слово ловили на лету.
Гагаевым было тесно в доме. А теперь еще и дети подрастали. Прослышав, что Кайтазовы задумали покинуть Хохкау, где им тяжко видеть землю, отданную чужим, Умар повел переговоры с ними о продаже дома. Но вмешался как председатель сельсовета Тотырбек Кетоев и объявил, что дом Кайтазовых реквизируется и отдается красному бойцу даром.
— Пусть он тебе будет наградой за доблесть в бою, — успокоил совесть Умара председатель сельсовета. — И Кайтазовы пусть будут довольны, что народ и наша власть простили им вражескую деятельность…
Землю горцы получили, но никто не заговаривал о плате, и это всем казалось диким. Бесплатно! — это слово становилось все более популярным. Приезжавший каждую пятницу в аул агитатор-чтец из Алагира, длинный, худой, больной туберкулезом, и в жару и в холод зябко укутывавший шею и грудь рваным шарфом Борис Морозов, любил повторять это слово, обещая в будущем бесплатную больницу, бесплатную школу и даже бесплатное питание, уточняя, что последнее будет не так быстро. Собирая людей на нихасе, он читал им вслух газеты. Дети бегали вокруг, шумели, взрослые отгоняли их, а Борис успокаивал и тех и других. «Пусть и дети послушают, какая у них будет жизнь, — полезно!» Порой он говорил о чудовищных вещах: будто девушка теперь сама будет выбирать себе жениха, будто теперь калым за невесту давать не следует, читал статьи о комсомольцах, конфисковавших быков, коров и овец, отправленных женихами родителям невесты в качестве калыма…
— Когда жених платит за невесту, — заполучив ее, он оберегает, как драгоценность, — недовольно произнес Дзамболат.
— Неверно, — возразил агитатор. — Он смотрит на нее как на купленную вещь и заставляет работать с утра до ночи, постоянно напоминая ей, во что она ему обошлась, и подсчитывая, сколько ей надо трудиться, чтобы окупить затраты. Советская власть и на дающих калым, и на берущих его смотрит как на преступников.
По настоянию Бориса была создана школа кройки и шитья, собравшая горянок в доме Гагаевых, на половине Умара.
— Это будет не просто школа кройки и шитья, но и настоящий ликбез, — поразил слух аульчан непривычным словом агитатор и пояснил: — Будем всех женщин, невзирая на их возраст, учить грамоте.
Новый переполох в аул внес Тотырбек Кетоев — привез из Алагира керосиновые лампы, каждая семья получила. В райцентре он договорился и о том, чтобы жителям Хохкау выделяли керосин, а когда Агубе Тотикоев, которому он вменил в обязанность доставку керосина в аул, появлялся с заветной железной бочкой, возле нее выстраивалась очередь, — именно тогда аульчане поняли, что обозначает это русское слово «очередь», и долгие годы оно ассоциировалось у хохкауцев с другим словом: «фатоген» — так осетины называли керосин. Горянки нетерпеливо подставляли баллоны, бутыли, ведра, горшки, благодарили Агубе за доставленную радость, ведь три дня, как в доме нет ни капли фатогена, а домочадцы уже привыкли к свету лампы и знать не хотят ни лучину, ни свечку… Да и разжигать печь стало намного легче: обольешь слегка дрова — вспыхивают, как от ударившей молнии.
