Илья Маркин - На берегах Дуная
Алтаев переложил трубку из правой руки в левую и, продолжая повторять «ясно», «так», начал быстро чертить карандашом на карте. На ней одна за другой появлялись жирные красные линии. Несколько бросков карандаша — и севернее Будапешта возникла изогнутая стрела. Она огибала Будапешт с севера и с северо-запада и острием упиралась в город Естергом, северо-западнее Будапешта. Вторая стрела потянулась оттуда, где стояли войска гвардейской армии, захватила город Секешфехервар и устремилась на север, острием упираясь также в город Естергом. Эти стрелы, как две огромные руки, охватывали Будапешт с запада и северо-запада.
Алтаев придвинул к себе лежащую на столе тетрадь и, придерживая ее локтем левой руки, начал быстро писать. Его пальцы с редкими золотистыми волосками поспешно работали карандашом, и скоро весь лист сверху донизу заполнила сплошная колонка цифр.
Закончив разговор, Алтаев передал трубку Шелестову:
— Вас просит член Военного совета фронта товарищ Желтов.
Пока Шелестов разговаривал с Желтовым, Алтаев сидел молча, опустив голову.
Шелестов попрощался, положил телефонную трубку. Алтаев поднял голову. Глаза его молодо улыбались, лицо раскраснелось, руки порывисто двигались по столу. Это радостное вдохновение длилось всего несколько секунд, потом он снова нахмурил брови, и перед собравшимися опять был строгий и властный командарм. Он обвел всех суровым взглядом, поправил карту и внушительно заговорил:
— Фронт получил директиву Ставки Верховного Главнокомандования. Ставка решила окружить и уничтожить будапештскую группировку противника. Для этого Второй Украинский фронт наносит удар из района северо-восточнее Будапешта в направлении Естергома и окружает будапештскую группировку противника с севера и с северо-запада. Войска Третьего Украинского фронта наносят удар из района озера Веленце и окружают Будапешт с юго-запада и с запада. Наша армия в составе войск Третьего Украинского фронта наносит главный удар. Ближайшая задача — прорвать оборону противника и овладеть городом Секешфехервар. Последующая задача — ударом на север развить прорыв в направлении Естергома, соединиться с войсками Второго Украинского фронта и создать внешний фронт окружения. На усиление мы получаем танковые, артиллерийские, стрелковые и кавалерийские соединения.
Он придвинул к себе тетрадь и стал перечислять средства усиления.
— Итак, товарищи, — закончив диктовать, громко, даже несколько торжественно продолжал Алтаев, — обстановку мы с вами оценили правильно. Верховное Главнокомандование нашу задачу довело до крупного стратегического масштаба. Мы должны не только сорвать контрудар противника, но и полностью окружить всю его будапештскую группировку и создать, таким образом, благоприятные условия для победного наступления на Вену, на Южную Германию, на «альпийскую крепость» Гитлера.
IIIНачальники и близкие друзья Николая Аксенова знали его как простого, умного офицера, умеющего искренне дружить с товарищами, напряженно и много работать, не считаясь с тем, принесет ли ему лично эта работа что-либо или останется в безвестности. Так же искренне и самозабвенно мог он веселиться в свободные часы, не оглядываясь по сторонам и не задумываясь о впечатлениях, которые может вызвать у людей его беззаботное веселье.
Но когда на переправе командующий гвардейской армией сердито отчитывал и его и других офицеров за допущенные беспорядки, Аксенов с горечью подумал, что командующий никогда не простит ему этого случая на переправе, что вся его напряженная и сложная работа за прошлое время испорчена одним непростительным промахом. Его недовольство собой и внутреннее смятение в этот момент усилились еще и тем, что он неожиданно в машине командующего увидел Настю.
Весь остаток этого дня он не мог преодолеть мучительного чувства недовольства собой и обиды за свою неустроенную, как ему казалось, жизнь. Он вместе с начальником переправы — инженерным полковником — навел порядок на дороге и на мосту, очистил придунайское село от забивших его повозок и автомашин, ввел неутихавшее движение в тот жесткий военный график, который до мелочей был разработан в штабе армии. Находясь в непрерывной лихорадочной деятельности, он не переставал думать и о самом себе, и о Насте, так неожиданно появившейся снова на фронте, и о своих отношениях с ней, когда-то таких простых, радостных, а теперь сложных и неясных.
Только поздней ночью, когда все боевые части были переправлены на правый берег Дуная и по узенькому мосту пошли обозы, ему удалось зайти в домик, подготовленный для него саперами, и немного передохнуть. Не раздеваясь, он присел к столу, машинально налил из приготовленной кем-то бутылки вино в стакан и, не чувствуя ни вкуса, ни запаха вина, выпил. По всему телу разливалось успокаивающее тепло. Мысли, словно кем-то подгоняемые, сменяли одна другую и увлекали его в далекие воспоминания. Ему вспомнились все встречи с Настей и последняя, неожиданная для него, размолвка с ней. В который раз пытался он найти объяснение всему, что произошло, но сколько ни раздумывал, вывод был только один: Настя переменилась, стала совсем не той, что была, отдалилась от него и, видимо, их отношения навсегда испортились. Вспомнив последнюю встречу, когда он заехал к ней в роту, не застал ее в домике и, проходя садом, увидел ее вдвоем с капитаном Бахаревым, он порывисто налил еще стакан вина и залпом выпил. Тогда она, поддерживаемая рукой Бахарева, тихо смеялась. Аксенов хорошо знал этот тихий, приглушенный смех. Так всегда она смеялась в самые лучшие минуты их встреч, и этот смех перевернул все его сознание. Прямо через кусты он выбежал на дорогу, вскочил в автомобиль и, сдерживая порывистое дыхание, со свистом прошептал шоферу: «Гони!»
И сейчас, через три месяца после этого случая, ему было так же, как и тогда, обидно и больно и за себя, и за нее, и за все их прошлое.
Он молча сидел и стакан за стаканом пил вино. Разгоряченная голова устало клонилась к столу, и глаза застилал туман. За окном непрерывно гудели моторы автомобилей, громко разговаривали люди, скрипели повозки, но он ничего этого не слышал… Две мысли ожесточенно боролись в его сознании. То казалось ему, что в его личной жизни ничего не случилось, что Настя такая же искренняя и честная по отношению к нему, а сам он нехороший, слишком самолюбивый и мнительный человек, думающий только о себе и не уважающий других. То вдруг Настя представлялась ему обманщицей, забывшей о всем хорошем и душевном в их взаимоотношениях, тщеславной и не умеющей ценить искреннее отношение к ней. И эта вторая мысль все больше и больше побеждала первую, а сам он все яснее и отчетливее чувствовал необходимость порвать все нити, связывающие его с Настей, и заново перестроить свою личную жизнь. Все эти встречи за последние два года — часто тайком от других, украдкой, от случая к случаю — казались ему сейчас детской забавой, недостойной ни его возраста, ни положения. И это в то время, когда миллионы людей забыли о личной жизни!
Эта последняя мысль оживила его и подсказала отчетливый план действий.
Да, да. Он так и сделает. Все порвет и — ничего личного! Какая может быть любовь, когда рядом тысячи людей переносят нечеловеческие трудности, гибнут и умирают, становятся калеками. И как это раньше не смог заметить он всю ложность и безрассудность своих поступков. Нет, нет! Порвать все, порвать решительно и окончательно, выветрить из своей головы этот любовный угар и работать, работать изо всех сил, забыв о личной жизни до конца войны. А закончится война и тогда все придет: и любовь — искренняя, чистая, без стыда и боязни; и личная жизнь — радостная, спокойная, до краев наполненная счастьем.
Приняв такое решение, Аксенов отодвинул стакан, встал, надел фуражку и запахнул шинель. Его охватила уверенность в собственных силах и радостное сознание своей правоты в решении сложного вопроса.
Он хотел выйти из дому, проверить, как идет переправа, но своего намерения осуществить не успел. На крыльце послышались тяжелые шаги, дверь со скрипом распахнулась. Подняв голову, Аксенов узнал инструктора политотдела армии подполковника Крылова. Это был, пожалуй, единственный человек из всего многолюдного коллектива полевого управления гвардейской армии, которого Аксенов внутренне не уважал и даже побаивался.
Коренастый, широкоплечий, с округлым лицом, с рыжеватыми усиками и серыми, в упор смотрящими на собеседника глазами, Крылов с первой встречи еще под Сталинградом не понравился Аксенову. Особенно возмущала Аксенова привычка Крылова во все вмешиваться, обо всем расспрашивать, иронически улыбаясь при этом и посмеиваясь. При каждой встрече с ним Аксенову вспоминался обидный случай, когда Крылов, впервые встретив Аксенова, подал ему записку от Насти, улыбнулся и вызывающе проговорил:
