Никита Павлов - Чужаки
Ершов утвердительно кивнул.
Глава четвертая
Ершов сидел на скрипучих, почерневших от времени и сырости нарах, подогнув под себя ноги, и, неторопливо подбирая слова, вел беседу.
Не отрываясь, Марья смотрела на Ершова. Высокий, с тонкими чертами смуглого лица, с глубокими складками по сторонам рта. На всем облике Захара Михайловича лежал отпечаток суровости, накладываемый долгими годами напряженной борьбы. На вид Ершову можно дать лет сорок, на самом же деле ему было меньше.
Ершов говорил, что бог это выдумка попов и буржуев, что он им нужен для обмана народа, Марья относилась к его словам с недоверием и даже возразила:
— Бог-то для всех одинаковый, и для бедных, и для богатых. Он един.
— Да нет! — мягко улыбнувшись, ответил Ершов. — Для бедных бог — это пугало. Им заставляют нас все терпеть, все прощать: и грабеж, и обман. А для попов бог — легкая жизнь, деньги. Они плывут к ним из наших карманов, как манна небесная. Лишь для богатых бог помощник и защитник. Разве это не так, Марья? — ласково посмотрев на женщину, спросил Ершов.
Задумавшись, Марья долго не отвечала. «Про попов он, пожалуй, правду говорит, — думала она. — Недаром говорят, что у попа глаза завидущие, а руки загребущие. Так оно и есть. Мы голодаем, а они, как борова, того и гляди лопнут с жиру., Карповой стало страшно от этих мыслей. Она даже закрыла глаза, но голову сверлила неотвязная мысль: — А что же царь небесный смотрит? Где же правда, о которой нам говорят?»
Ершов, не дождавшись ответа Марьи, продолжал:
— Вот я помню, у нас в селе поп Михаил, не переставая твердил, что «легче верблюду пролезть сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в царство небесное», а у самого хоромы необъятные, заимка, пять батраков; овец, коров, лошадей — не пересчитаешь сколько. Знающие люди уверяли, что у него в банке больше двадцати тысяч лежало.
— Да это ты про нашего отца Андриана говоришь, — не стерпела Марья. — Только у нашего-то, говорят, не двадцать, а сорок тысяч в банке положено.
— Значит, — разводя руки, спросил Ершов, — он в царство небесное попасть никак не может?
— Выходит, что так, — пожав плечами, согласилась Марья.
— Да он туда и не собирается, — пробасил Шапочкин, — царством-то небесным он только нашего брата обманывает, а сам-то знает, что его нет.
— А вы, Мария, что на это скажете? — спросил Ершов, не сводя с нее взгляда.
— А вот то и скажу, — еще не смело, но по привычке откровенно, ответила Марья:-свекор у меня всегда говорит: «Что поп, то ботало».
— Значит, о боге они нам говорят одно, а сами думают другое? — продолжал спрашивать Ершов.
— Им так, поди-ко, сподручнее оплетать нашего брата, — уже не скрывая неприязни к попам, ответила Марья. — Все они до единого мытари.
Беседа о боге продолжалась два дня. Теперь она уже не боялась вставить и свое словечко или задать вопрос и немало удивляла товарищей по камере своей природной смекалкой.
Когда пришла очередь проводить беседу обладателю молодого задорного голоса — Саше Каурову, на середину камеры выскочил высокий, гибкий, как молодое дерево, белокурый парень лет семнадцати.
Встряхнув волосами, Саша устремил взгляд на товарищей; на его впалых щеках заиграл румянец.
— Несколько лет назад, когда я был еще совсем маленьким, — остановившись среди камеры, начал рассказывать Саша, — к нам на завод приехал из Екатеринбурга слесарь. Вначале ничего особенного за ним не примечалось. А потом, когда приобрел товарищей, он сразу же начал организовывать социал-демократический кружок. Работником слесарь был напористым, трудился не покладая рук. Отработав свою смену, он шел в школу учить грамоте рабочих, читать им книги, вести беседы. Всех поражало, что он половину своего заработка каждый раз раздавал инвалидам, вдовам и сиротам.
Однажды на заводе случилась беда. После сильного ливня хлынувшие с гор потоки размыли дамбу. Прорвавшись из заводского пруда, вода устремилась к новой, еще мало разработанной шахте. В это время, как назло, испортился шахтный подъемник.
Людям, что были под землей, грозила неминуемая гибель. Все бросились к управляющему; а тот, боясь убытков для хозяина, приказал заделывать промоину. Пока отремонтируют промоину, шахту затопит. Что тут делать?
В этот момент и показал себя наш новый слесарь. Прихватив с собой двух рабочих и, ничего никому не говоря, он бросился к старому запальщику шахты, англичанину Барклею.
Барклей с первых слов понял, что от него требуется. Не мешкая, взвалил он на плечи сумку с динамитом, и все четверо побежали к заводской плотине. Когда прошли шлюз и водосливные ворота, старый англичанин остановился и стал готовить взрыв плотины.
«Никогда не работал я с такой энергией, как в этот раз», — рассказывал нам потом Барклей. Он радовался, что ему представилась возможность сделать сразу два добрых дела: во-первых, спасти более ста человек рабочих, а во-вторых, воспользовавшись удобным случаем, нанести хозяевам завода серьезный убыток.
Когда подготовка к взрыву подходила к концу, у плотины появился управляющий с группой полицейских. Он понял намерение Барклея и с руганью побежал на плотину, но в это время запальщик поджег шнур и быстро пошел к берегу.
Растерявшись, управляющий, как помешанный, метался от одного полицейского к другому и, наконец, как видно, решившись, закричал:
— Деньги, много денег, тысячу рублей золотом получит от меня тот, кто оборвет шнур!
Один из полицейских торопливо перекрестился, сбросил с себя мундир и что было сил помчался к месту, где дымился шнур…
Барклей остановился, растерянно глядя то на рабочих, то на бегущего к плотине полицейского.
Расстояние между полицейским и местом взрыва становилось все меньше — и вдруг, расталкивая толпу, выскочил слесарь. Не обращая внимания на крики товарищей, пытавшихся удержать его, он ринулся вслед за полицейским. Еще минута — и вот он уже догнал его возле самого заряда. Удар — и полицейский полетел с плотины. Шнур догорал. До взрыва оставалось каких-нибудь пять секунд. Казалось, что спасения для слесаря уже нет, нов это время с берега донесся отчаянный голос старого Барклея:
— В воду бросайся! В воду!
Это решило дело. Слесарь бросился в поток. А через секунды глыбы камня обрушились как раз на то место, где только что стоял этот человек. Но теперь они были ему уже не страшны.
— Дело этим, разумеется, не кончилось, — помолчав, продолжал Саша. — Через несколько дней слесаря посадили на скамью подсудимых. Его обвинили в нанесении полицейскому побоев. Кроме этого, ему предъявили иск на триста тысяч рублей за причиненные хозяевам убытки, которые они потерпели от взрыва плотины и простоя завода.
— Ты разбойник, — сказал слесарю один из присяжных, возмущенный его независимым видом.
— Нет, я социал-демократ, — улыбаясь, отвечал слесарь.
— Суд заставит тебя ответить за все убытки, — кричал присяжный, взбешенный спокойствием слесаря.
— И ответил бы, если б средства были, — снова засмеялся подсудимый.
— Как же, найдутся средства у такого бездельника! Но только этим себя не спасешь. На каторгу пойдешь, там с тебя взыщут.
— И не избежать бы слесарю каторги, если б за него не встал весь завод. Рабочие вышли на улицу, окружили здание суда и потребовали свободы для товарища, который спас сто человек. Люди стояли, как стена, — нерушимо и грозно. Ну, суд перепугался и оправдал подсудимого.
— Вот человек какой удивительный, — первой отозвалась на рассказ Марья. — И сердечный и бесстрашный.
— А что же потом? — спросил кто-то из слушателей. — Куда же он потом девался?
— Да никуда не девался, — помолчав, ответил Саша, — нашим вожаком стал. Рабочие к каждому его слову прислушивались. Немало мы потом хлопот хозяевам и полицейским наделали, так скоро они нас не забудут.
Саша задорно засмеялся, тряхнул головой и быстро шагнул к нарам.
В течение всего этого рассказа Шапочкин с улыбкой смотрел на Сашу, а когда тот кончил, сказал:
— Молодец, Саша, правильно рассказал!..
— А для чего это нужно было? — недовольно хмурясь, спросил Ершов.
— Да так, пусть знают наших, — вместо Шапочкина ответил Саша.
— Зря расписываете человека. — слесарь за это вас не похвалит.
— А почему нельзя рассказывать о людях правду? — обиделся Саша.
— О других можете рассказывать, а слесаря не троньте, — тоном, не допускающим возражений, повторил Ершов.
Саша вопросительно посмотрел на Шапочкина. Тот развел руками.
— Ладно, — согласился Саша, — не будем. Раз нельзя, значит нельзя.
— А где же этот слесарь теперь? — спросила Марья.
Стоявший за спиной Ершова Шапочкин подмигнул и сверху вниз показал пальцем на голову Ершова.
