Екатерина Михеева - Старый дом
Солнце только, только еще встало, окрасив червонным золотом верхушку черемухи в дальнем конце двора и старую скворечню, прибитую на высоком шесте к сараю. На скворечне сидели два молодых скворца и, трепеща крылышками, распевали свою песню, прощаясь с родным гнездом. Из конуры вылез Жук и подошел к хозяину, умиленно заглядывая в его глаза, точно спрашивал: «Ты что такой хмурый или не рад, что домой вернулся?»
Андрей запустил пальцы в его длинную мягкую шерсть и невесело усмехнулся:
— Соскучился, дурак? И я соскучился, только бы лучше не приезжать мне.
Жук лизнул его руку шершавым языком и растянулся вверх брюхом, выражая крайнюю радость. Андрей ласково потрепал собаку и решительно вернулся в дом: «Что будет, то и будет».
…Три недели в припадке какого-то чувственного угара и отчаянной решимости Андрей жадно пил одуряющую сладость Таисьиных ласк, точно хотел убедить себя в том, что нет иного выхода из создавшегося положения, и с каждым новым днем все больше и больше запутывался в своих мыслях и чувствах. То ему казалось, что он действительно любит Таисию, так как ничем другим не мог объяснить случившееся, и должен немедленно жениться на ней, то порывался честно сказать ей о Лине, пусть сама тогда решает, как быть, но тут же откладывал это намерение, считая, что теперь не имеет права даже и думать о Лине, потому что сам втоптал в грязь все светлое, все чистое в своей и ее жизни. Так он метался от одного решения к другому, не зная, что делать, что предпринять. Он был бы рад, если какое-нибудь непредвиденное обстоятельство помимо его собственной воли вмешалось в его жизнь и положило конец всем его мучениям.
Как-то днем, когда Таисия была на работе, к Андрею зашел Иван Сорока, первый шофер на всю округу, отчаянный балагур и большой любитель выпить.
Ивана Андрей знал еще со школьной скамьи. Они не были закадычными друзьями, но придерживались добрых, товарищеских отношений. Вместе бегали в кино, на танцы, где Иван вскоре и невесту себе приглядел. Андрей даже на свадьбе у него гулял. Более близкие друзья-одногодки служили еще в моряках, домой не вернулись. Поэтому Андрей искренне обрадовался приходу Ивана, который с порога запел своим сочным тенорком:
— Ты что это, елки зеленые?! Полмесяца дома и носа не кажешь? Это как понимать надо?
— А ты от кого узнал, что я дома? — вопросом на вопрос ответил Андрей, подвигая гостю стул.
— Сорока на хвосте принесла. Как-никак мы с ней родня, — хохотнул Иван, бесцеремонно присаживаясь к столу, на котором стояла початая бутылка водки, стакан и тарелка с солеными груздями, — Лизавета моя вчера тебя в магазине видела. — Он без приглашения налил себе вина, закусил. — С прибытием, значит?! — И как ни в чем не бывало продолжал: — Усачу как сказал о том — иди, грит, чтоб сей минут на работу выходил, без токаря сидим. Был мальчишка какой-то, да сбежал. Трудно показалось. Машин-то у нас теперь вдвое против прежнего.
— Чего ж ты сразу-то не сказал, битюк тамбовский? — засмеялся Андрей, почувствовав вдруг странное моральное облегчение, словно все его сомнения с приходом Ивана разрешились сами собой.
Торопливо распахнув шкаф, где обычно висела рабочая одежда, он стал искать спецовку и, не найдя, выругался:
— А, черт! Пошли так!
Был ясный октябрьский день, и холодный порывистый ветер-листобой безжалостно полоскал ветви тополей и кленов, что росли вдоль тротуара. Он срывал с них пестрый наряд веселого «бабьего» лета и щедрыми пригоршнями кидал под ноги прохожим тусклое золото осенней листвы. Листья были всюду. Они хороводами кружились в воздухе, недовольно шурша, метались по тротуару и, сбившись в кучу где-нибудь в затишье, умолкали.
«Листопад, листопад, листья желтые летят…» — вспомнил Андрей строчку стихотворения, которое когда-то в далеком детстве учил в школе, и заторопил Ивана:
— Идем скорее, что ты еле-еле плетешься.
Ему вдруг нестерпимо захотелось увидеть товарищей по работе и свой старенький «Дип», от которого принес Таисии свою первую трудовую сотню. Он испытывал такое ощущение, какое испытывает выбившийся из сил пловец, совсем уже отчаявшийся достичь берега и неожиданно волею стихии прибитый к суши. Работать так работать. Значит, такая у него судьба — остаться здесь, в Еланске.
III. Авария
Зима в том году наступила как-то вдруг сразу, злая, вьюжная, видимо, потому, что осень долго не хотела уступать ей свои права. Вскоре после октябрьских праздников снега за одну ночь по колено навалило, а затем ударили такие лютые морозы, каких и в глухозимье иной раз не бывает. Каждое утро Андрей шел по заснеженным, скрипучим улицам города в мастерские, где так дружелюбно его встретили. И пропадал на работе до позднего вечера. У станка он чувствовал себя совсем другим человеком. Когда брал в руки готовую деталь — маленький кусочек металла, еще не остывший после обточки, — он забывал обо всем на свете.
Дома же, особенно когда оставался один со своими мыслями, в душе снова начинал копошиться червячок сомнения, и Андрей невольно вспоминал Лину такой, какой видел ее тогда на мостках, — тоненькую, легкую, точно сотканную из солнечных лучей и света. Он видел ее глаза, голубые — голубые, как небо в тот летний день над Волгой, слышал ее звонкий, подзадоривающий голос: «Догоняй!» — и весь замирал от тоскливой, почти физической боли. Но стоило появиться Таисии рядом, приласкаться к нему, и Лина отходила а прошлое.
Таисия не строила никаких иллюзий насчет чувства Андрея, вернее просто не придавала тому значения, ведь любой бы мужчина, по ее мнению, на месте Андрея считал бы себя счастливым, и с эгоистичностью любящей женщины хотела лишь одного, чтобы он всегда был с ней рядом, чтобы она могла его слышать, видеть, могла бы заботиться о нем. Она вся так и светилась радостью своего собственного чувства. Весь мир для нее воплотился в одном Андрее, теперь уж она сама потакала всем его слабостям, всем его желаниям и что бы ни делала, где бы ни была, думала только о нем. Во всем ее облике, во всех движениях появилась та неизъяснимая женственность, которую придает женщине только большое, сильное чувство.
Еще не скоро молодость
Да с нами распрощается,
Люби, покуда любится,
Встречай, пока встречается, —
постоянно напевала она куплет полюбившейся ей песни, и сердце ее таяло в груди от полноты жизни.
— Ну как, поешь? — подшучивала над ней самодовольно Клавдия. — Я мужиков как облупленных знаю. — И неожиданно полюбопытствовала: — Расписываться-то думаете?
— Не говорили мы еще о том, — отозвалась с готовностью Таисия, спешившая закончить срочный заказ.
— Ну и зря, — авторитетно заявила Клавдия.
Она сидела на табуретке толстая, обрюзгшая раньше времени, и поминутно заглядывая в кастрюльку, что стояла рядом с ней на электрической плитке.
— Что-то сосиски наши долго не закипают. Есть охота, сил нет! — и прежним назидательным тоном добавила: — Знаешь пословицу: «Куй железо, пока горячо».
— Господи, Кланя! — перебила ее Таисия, откладывая в сторону шитье и мечтательно потягиваясь всем своим сильным красивым телом. — Я бы, кажется, за ним теперь и так на край света пошла! Сроду не думала, что так сильно можно человека полюбить.
— Вот то-то, что все мы, бабы, такие, — не то с осуждением, не то с сожалением вздохнула Клавдия. — Я и сама сколько раз зарекалась ультиматум Петьке насчет загса поставить. — Петькой она фамильярно величала своего последнего дружка, торговского экспедитора, рыжего и страшного, как все семь смертных грехов, — а как прижмет покрепче, так и сомлею. — Она снова вздохнула и после некоторого молчания посоветовала:
— А ты все-таки со своим Андреем поговори. С документами-то насчет дома, и насчет всего надежнее.
Однако говорить с Андреем на эту тему Таисии не пришлось, дальнейшие события сами пошли ей в том навстречу.
В середине ноября Андрей получил первую заработную плату, и Иван, потребовав с него по этому поводу магарыч, затащил его в ближайшую чайную.
В чайной было шумно и многолюдно, привезли недавно пиво.
— Эх, и закусим сейчас! — Иван довольно потер руки и, с видом завсегдатая устроившись за свободным столиком, поманил пальцем молоденькую официантку. — Дорогуша, парочку пива, пельмени на двоих, остальное как всегда.
Через несколько минут перед ними стояли кружки с пенистой янтарной влагой, бутылка «Московской» и пельмени. Выпили, закусили. Еще пропустили по стаканчику. И Андрея, который с самого утра ничего не ел, сразу разморило. По телу разлилась приятная расслабляющая теплота. Пьяная, слезливая жалость к себе охватили вдруг сердце, захотелось вот сейчас же поделиться с Иваном тем, что мучило его все это время. Как-никак он для него не чужой человек. И к тому же женатый, может, и что подскажет.
