Юрий Мишаткин - Особо опасны при задержании [Приключенческие повести]
Казак отпустил Кацмана.
— А это чего? — спросил он, когда достал из бездонного кармана фокусника расшитый бисером кисет. — Э, погодь! Так это же мой! Жинка собственноручно вышивала! Как у тебя оказался?
— Вы ошиблись. Ваш при вас. Проверьте.
Казак залез в шаровары с лампасами и оторопело заморгал.
— Точно, при мне… Вот напасть! А это чего в пузырьке?
— С вашего позволения — адская жидкость.
— Пахнет странно — на спирт не похоже… — открыв пробку, принюхался казак. — Керосин, что ли?
— Почти. Позвольте спичку?
Казак безропотно и поспешно протянул коробок. А Кацман припал ртом к пузырьку, отпил глоток и чиркнул спичкой. Тотчас из его рта вырвалось пламя.
— Чур меня, чур! — закричал казак и попятился, — Изыди, сатана! Чур! — и, не оглядываясь, продолжая креститься, с выпученными от страха глазами, стал отступать к крыльцу.
В другое время Калинкин тоже оказался бы ошарашенным всем увиденным, но сейчас была дорога каждая секунда. Подскочив к Кацману, интендант схватил его руку и увлек за собой.
— Бери ноги в руки и чеши!
Увязая в грядках огорода, они перемахнули плетень, нырнули в балку, заторопились к лесу и уже были на его опушке, когда позади раздались беспорядочные выстрелы. Это без толку палил в небо насмерть перепуганный казак, сея вокруг панику.
— Ну и здорово вы его ошарашили. Чуть от страха богу душу не отдал или родимчик не приключился! Артист, как есть артист! Я, признаюсь, вначале, как увидел чудеса, тоже оторопел.
— Довольно старые трюки, — не в силах отдышаться, скромно сказал Кацман. — Последний номер носит название «Глотание огня». Правда, впечатляюще?
Калинкин закивал:
— Точно! Что живым из переделки выбрались — это хорошо. Худо другое: без провианта, с пустыми руками возвращаемся. Не попади вы на глаза этому мамонтовцу, бабка от чистого сердца нам картошки б отсыпала и хлебом одарила.
— Держите, — Кацман вытянул из кармана кружок колбасы и связку вяленой рыбы. — Если бы вы не поторопились меня спасать и я подольше задержал этого казака, то имел бы удовольствие достать и хлеб. Он лежал рядом с колбасой. К сожалению, вы поспешили.
— Откуда?
Кацман смущенно потупился:
— Ловкость рук, всего только ловкость рук профессионала. Казак, если изволили обратить внимание, взялся меня обыскивать возле обоза. А там в мешках были продукты. Не пришлось выбирать — брал первое попавшееся. Только, пожалуйста, не думайте про меня бог знает что: провиант не похищен у мирных жителей, а является законным в военное время трофеем. Подкрепимся за счет противника.
Еще не веря, что перед ним вобла да настоящая, домашнего копчения колбаса, Калинкин понюхал добычу фокусника и зажмурился. Колбаса пахла так вкусно, что у интенданта кругом пошла голова.
10
Едва рассвело, шестеро вновь двинулись в путь. Вскоре лес стал редеть. Впереди за опушкой лежали луг и дальше левада. На взгорье теснились дома. Над их крышами виднелась маковка церкви.
— Я решительно и бесповоротно отказываюсь проводить ночь на голой земле! — капризно заявил Петряев. — Я могу простудиться! Хочу выспаться на настоящей постели, хочу наконец-то поесть горячего! Это мое право, и никто не смеет меня лишить его!
Певец был жалок. Поспешное бегство со станции, долгий путь через лес, проведенная под вызвезденным небом ночь у костра — все это так расстроило ему нервы, что с Петряева слетела его недавняя спесь. Не стыдясь женщин, он всхлипывал и размазывал по лицу слезы.
— Можете расстреливать — я никуда дальше не пойду! Не двинусь с места!
— Успокойтесь, Константин Ефремович, — ласково притронулась рукой к мелко вздрагивающему плечу Петряева Добжанская. — Не стоит себя распускать.
Певец обмяк, закрыл лицо руками.
— А женщины-то молодцами держатся, — заметил Калинкин, — и вам надобно нервишки в узде держать и не разнюниваться.
«Сдал товарищ певец, — подумал Магура. — И остальные от голода и усталости тоже упали духом, хотя и держатся. Придется на разведку пойти. Теперь уже мне».
— Остаешься за старшего, — приказал комиссар Калинкину, снял и передал интенданту кобуру, маузер же засунул за широкий пояс. — Сидеть в лесу и носа из него не высовывать.
За опушкой на выкошенном лугу Магура почувствовал себя неуютно и беспомощно: на открытом месте негде было укрыться. За левадой встретилось старое с покосившимися крестами кладбище, дальше — бахча. Магура спустился в лощину, где вился ручей, и чуть не столкнулся с веснушчатым мальчишкой. Тот стоял у воды и, не отрываясь, следил за поплавком.
— Клюет? — присел рядом с рыбаком на корточки комиссар.
Мальчуган косо глянул на незнакомца и буркнул:
— Клюет, но только плохо.
— Чья власть стоит?
Не успел мальчишка ответить, как из хутора донесся гулкий удар колокола.
— К заутрене зовет. Сегодня воскресенье. Попадет от мамки, что заместо церкви на рыбалку убег.
— Солдат в хуторе много? — не отставал с расспросами Магура.
— Только двое. Дядь Анисим — ему ногу на войне подранило — да еще сын тетки Дарьи. Больше нету.
— Власть белая или красная?
— Каждый по себе живет. Есть комитет бедноты, но в него только безлошадные да иногородние записались, кто своего надела не имел.
Магура встал и, уже не таясь, побежал через леваду назад к опушке леса.
«Будут теперь и постель, и горячая еда! То-то обрадуются!»
Принарядившись к воскресной службе, хуторяне сходились к белокаменной церкви, стоящей на берегу зацветшего пруда. Шли степенно, не спеша, с любопытством косясь на объявившихся у них в хуторе шестерых людей. Впереди вышагивал матрос, за ним поспевали две женщины, далее семенили грузный и плюгавый мужчины. Замыкал шествие низкорослый солдат с винтовкой на ремне.
— Где у вас комбед? — остановил Магура одного из прихожан церкви.
— Недалече. Прямо ступайте. Только напрасно спешите: никого нынче нет в комбеде. Председатель еще вчера в станицу ускакал.
У дома, где размещался хуторской комитет бедноты, Магура улыбнулся артистам:
— Здесь председателя обождем. Вернется — прикажет накормить и на жительство определит.
— Неужели нашим мучениям настал конец? — еще не веря, что все трудности позади, спросил Петряев.
Магура кивнул:
— Угадали.
Он потянулся в карман за кисетом, чтобы свернуть самокрутку, но не успел.
— Ой, лишеньки, ой, мамоньки! — выбежала на площадь перед церковью девушка с растрепанной косой — Ой, горе-то какое! Тикайте, люди добрые, да поскорее, не то налетят с шашками! Белые идут! Казаки! Я только на дорогу, а они скачут!
Хутор всколыхнул выстрел. Тотчас умолк малиновый звон колокола. Из церкви повалил народ.
«Из огня да в полымя, будь оно неладно!» — Магура прикинул обстановку и понял, что уходить из хутора поздно.
— За мной! — приказал он и, когда артисты с Калинкиным миновали паперть, прикрикнул на интенданта: — Шапку сними!
Они ворвались в церковный полумрак, где огоньки свечей тускло отражались на темных ликах святых. У клироса с кадилом в дрожащей руке стоял старенький попик, подле испуганно крестилось несколько старух.
— Сюда, да живо! — увидев в стене нишу и за ней крутую, ведущую на хоры лесенку, поторопил комиссар.
На площадь перед церковью выехала тачанка с пулеметом на задке. Рядом на конях гарцевали всадники в синих мундирах. Карательный отряд белоказаков, входящий в один из полков генерала Фицхелаурова, запрудил площадь, наполнил ее криками, улюлюканьем, ржанием коней. Впереди на сером в яблочко скакуне восседал, как влитой в седло, офицер.
— Всем спешиться! — старался он перекричать шум и, соскочив с коня, передал уздечку одному из казаков. Разминая ноги, офицер сделал несколько шагов, поднялся на паперть, снял фуражку, перекрестился и, позванивая шпорами, вошел под церковные своды.
— Желаю здравствовать, батюшка! — поздоровался он с попом. — Бог в помощь. Извините, что пришлось невольно помешать вашей службе. Сильно притесняли товарищи красные? Впрочем, об этом вы поведаете позже всему народу с амвона. Пока же прошу отслужить молебен во здравие христолюбивой, верной присяге и царю-батюшке доблестной Донской армии, несущей России свободу от большевиков. Честь имею! — Офицер прищелкнул каблуками и вышел из церкви.
Сквозь забранное решеткой узкое окно Магура увидел, как казаки начали разъезжаться по хутору. Переждав на хорах еще с полчаса, шестеро спустились вниз.
— Спасибо, батюшка, что не выдали рабов божьих, — поблагодарил попа комиссар. — Не пожелали, видно, грех на душу брать. Где нам у вас можно схорониться от посторонних глаз? Да вы не дрожите и на мой маузер не коситесь: ничего с вами не будет, честное слово.
