Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода
С океана подул ветер, на реке разыгрались белоголовые волны. Рыбаки знали, что ветер с океана — самый лютый из всех ветров, и вытянули на берег невода, лодки перенесли подальше от воды, с песков на взгорки, сами укрылись по шалашам.
Яртагин чинил обувь, но шило часто и подолгу дремало в руке; Нельма рылась в кошеле, где хранила матерчатые и меховые лоскутки, нитки, бисер, руки ее двигались задумчиво и равнодушно, глаза без всякого интереса разглядывали яркие вещицы; Игарка лежал на циновке из болотной травы — осоки и думал: вчера еще звали в гости, величали Игаром Ивановичем, а сегодня, похоже, гонят.
Буря начала затихать. Игарка решил уехать, а на прощанье собрать побольше дров: станут готовить обед ли, чай ли и поневоле вспомнят его.
Начал одеваться. Нельма спросила, куда он. Егор сказал, что пойдет собирать плавник. Дома у него всегда делают так: как непогодь, так по дрова, и успевают не тратя погожего времени заготовить столько, что круглый год топят без оглядки.
Нельма поспешно спрятала в кошель лоскутки и бисер. Вышли. Плавник густо устилал низменную обочину острова. Тут было все, что произрастало на берегах великой реки: кедры, лиственницы и березы, ольха и ель, пихта и корявый тундровый кустарник.
Собрали две большие груды, запас на целый месяц, но Игарка сказал:
— Соберем-ка еще, на все лето.
Запасли на все лето, а Игарка опять:
— Соберем-ка еще!
— Еще? Зачем еще? — удивилась Нельма.
Тогда ваш шалаш будет самый теплый во всей тундре.
Нельма сказала, что впервые видит такого человека: пришел в гости, а сам тянет невод, чистит рыбу, собирает дрова.
— А ты бы как хотела: пообедал, напился чаю и ушел? — спросил Игарка.
Нельма промолчала.
Река затихла, поплыли лодки. Пришло Егору время прощаться, говорить последние слова. Он выбрал удобный гладкий камень и сказал:
— Посидим, отдохнем!
Нельма согласилась. Была она в этот раз на удивление тиха и послушна. Егор погладил ей волосы, она не рассердилась, взял погреть зазябшие руки, не отняла. Егор сначала думал, что погреет Нельме руки, погладит волосы, потом встанет и уйдет, а теперь понял, что уйти не может.
— Я бы лучше совсем никогда не уходил от тебя…
Домой вернулись они ночью, когда в шалаше давно уже откурился вечерний дым и остыл ужин.
— Нельзя ходить так долго! — упрекнул Нельму отец. — Видишь, надо новый огонь, новые дрова.
— Дрова! Игарка, ты слышишь, отец жалеет дрова.
Нельма развела большой жаркий костер.
— Отец, пойди погляди, сколько у нас дров! — и кинула в костер все, какие были в шалаше.
Игарка взял лодку, сказал, что поедет навестить Большого Сеня, вернется скоро и тогда перевезет дрова поближе к шалашу.
Вернулся он рано утром, с Сенем. В руках у Сеня был крупный серебристый осетр. Сень вошел к Яртагину один. Игарка остался у реки.
— Здравствуй, Яртагин! — сказал Сень. — Вот Игар Иваныч посылает тебе подарок. — И протянул Яртагину осетра.
— Какой Игар Иваныч? — спросил Яртагин.
— Игар Иваныч, лоцман. Приехал к нам с Ландуром. Потом он ушел от Ландура, теперь живет, как ветер. Игар Иваныч умеет водить пароходы, гонять лодки, ставить паруса. Игар Иваныч самый справедливый человек на свете.
— За какое добро одаряет меня Игар Иваныч? — еще спросил Яртагин.
— Он просит твою дочь Нельму.
— А как я буду один? Кто будет разводить очаг и тянуть невод?
— Игар Иваныч придет в твой шалаш и будет поддерживать очаг, тянуть невод и беречь твою старость.
Тогда Яртагин принял осетра: он был согласен отдать Нельму Егору.
Яртагин, Большой Сень и Егор уехали созывать гостей, а Нельма сдернула свой девичий полог, достала два старых платья и села шить из всего этого новый полог на двоих.
Месяц прошел только наполовину, а Феоктистов приехал снова.
— Ну, Егор, завтра встанешь за руль.
— Примешь с женой? — Егор подумал, что Яртагину и Нельме будет гораздо лучше в теплой пароходной каюте, чем в дырявом шалаше-ветродуе.
— Милости просим! — Феоктистов гостеприимно раскинул руки.
— И с отцом примешь?
— Это с каким? Старый лоцман думает бросать порог?
— Нет. — Егор кивнул на Яртагина. — С ним.
— С ним? — Феоктистов закрыл лицо сеткой. — Комары проклятые! — Шага на два отступил от Егора. — Жена. Отец. Ха! Не нашлось тебе русской?! Каютка, знаешь, на троих-то мала будет, — и уехал.
V
Северное лето кратко, как взмах птичьего крыла. Уже в начале сентября небо стало высоким и льдистым, с зеленоватой поволокой, а со второй половины месяца каждую ночь падал иней и держался до полуден; к концу месяца в заливах зазвенел ледок, разбиваемый волнами.
Ушел наверх Феоктистов, велел гудеть отход и Ландур. В тот же день все рыбаки съехались в главный стан, острова опустели, лишь кое-где продолжали чадить не залитые второпях костры.
На островах была каторга: сначала день и ночь пекло незакатное солнце, потом пронизывали до костей дожди и ветры, не утихая ныли у рыбаков простуженные ноги, люди кашляли кровью, а работа, как река, шла без остановок — валился наземь один изнеможенный работник, его место сейчас же заступал другой.
На стане шла погрузка, с берега на пароход в три потока катили бочки с солониной. Пришлось катать и Яртагину с Игаркой. Но это ничего, всего один день, а завтра — расчет, свобода!
Прогудела по палубе последняя бочка. Ландур поднял рупор:
— Убрать сходни!
Подхваченные расторопными матросами сходни взмыли на палубу. Ландур повернул рупор к берегу, к толпе озадаченных рыбаков.
— Чего стоите, орда немытая?! Чальтесь! Расчет будет дорόгой.
— Хо! — вздохнул Яртагин. — Расчет дорόгой, знаем… — и уныло поплелся к лодке.
Восьмые сутки поднимается пароход вверх по реке. За все время были только две стоянки: брали дрова. По пятам за пароходом гонится зима, берега уже окаймлены сплошными закраинами, раза два падал снег.
Пароход идет серединой реки, где быстрее и выше хлещет волна, но и тут густеет сало, липнет к бортам, к рулю, к буксирам. За пароходом — длинный хвост рыбацких лодок: скоро Курейка, тысяча верст от Бреховских островов, а хозяин еще не приступал к расчету. Когда проходили Дудинку, долганы ездили за расчетом на пароход, но хозяин даже не вышел из каюты, матросы тумаками вытолкали рыбаков обратно в лодки. С той поры долганы молчат, тоскливо поглядывают назад, где остались родные места. В усталых глазах одна упрямая дума: «Будем погибать. Река вот-вот станет, придется раскидывать шалаши где-нибудь у Туруханска, потом, когда лед окрепнет, пробираться домой пешком, кому на Хантайку, кому на Баганиду, кому на Пясино. Придется погибать».
Смерть уже пришла в лодки: у долгана Вакуйты умер новорожденный первенец-сын. Труп в лодке — лежит среди живых. Мать как-то ночью недоглядела, и голодные собаки отгрызли у мертвого ребенка два пальца на руке и ухо.
Вдалеке, сквозь пасмурный день, собаки Яртагина распознали родной мысок и забрехали. Яртагин выполз из-под тряпья, где спасался от ветра и от холодных брызг, которыми забрасывали лодку пароходные винты, поднялся во весь рост, сложил трубой ладони и крикнул: «Хозя-яин, давай расчет!»
Ветер перехватил Яртагину горло, старик закашлялся и уполз обратно в тряпье. Игарка даже не взглянул на мысок, все борется с водой, которая восьмые сутки хлещет через борт в лодку.
И в лодке Большого Сеня забрехали псы, и Сень долго кричал сквозь ветер и шум реки: «Хозяин, расчет!» — но ответа не дождался.
Наконец Игарка вычерпал из лодки воду, Нельме велел встать к кормовому веслу, сам взялся за бортовые. Почуяв сильные, опытные руки, лодка быстро догнала пароход. Игарка бросил чалку на кнехт и — к Ландуру, прямо в каюту.
— Давай расчет, мы приехали.
— Ты у меня не работаешь. — Ландур скрипуче хохотнул. — Свет-то велик. Забыл?
— Расчет Яртагину.
— А… Слышал, что ты женился… Там, у порога, вашим-то сказывать аль нет?.. Ты сядь! Поговорим, погреемся. — Ландур сунулся к шкафчику, налил два стакана водки. — Лучше, пожалуй, смолчать. Ширяевы — народ почетный, гордый, в доме невеста… Ну, благословясь!..
Егор отодвинул стакан.
— Расчет!
— В Туруханске. У меня самоеды и долганы не рассчитаны.
Егор набил и торопливо, по-голодному, высосал трубку, потом молча вышел и — знакомыми лестницами, коридорами, прямо к якорю. Якорь с визгом ухнул в реку, в трюме покатилось что-то гулкое и так ударило в борт, что пароход весь дрогнул, вплоть до трубы. На палубе, в кубрике, в машинном отделении, по лестницам барабанной дробью загукали каблуки. Егор выхватил весло из бортовой шлюпки.
— В воду мерзавца, в воду! — кричал Ландур. Матросы топтались на месте и, сощурившись, поглядывали на шлюпочное весло в руках Егора. Ландур вдруг стих, начал шарить по карманам.
