Федор Панфёров - Волга - матушка река. Книга 1. Удар
Аким Морев на какую-то секунду смолк, еще не уверенный, надо ли все это говорить. Но, увидав, что Муратов слушает его с большим вниманием, продолжал:
— Сердце Темир-Тау — сердце народа. В горах живет мой маленький народ — шорцы, — глаза у Ивана Ивановича загорелись радостными искорками. — Они ходят по скалам так же легко, как вы по лестнице в свои квартиры.
— И знают путь к сердцу Темир-Тау? — осторожно спросил начальник разведки.
— Да. Каждый знает. Но каждый закрыл путь к Темир-Тау.
— Почему?
— Сердце Темир-Тау — сердце народа. Не всякому откроешь путь к своему сердцу. — Иван Иванович снова, раскачиваясь перед костром, помолчал. Вдруг лицо его помрачнело, чем-то напоминая неприступность гор Ала-Тау. Подождав, он сказал: — Нас до Советской власти называли дикими собаками. Почему мы собаки? Мы — люди. Настоящие люди! — возмущенно воскликнул он. — А те, кто так оскорбительно окликал нас, шли к нам и требовали открыть сердце Темир-Тау. Иногда они пытались применить силу: ловили в долине шорца, приставляли к его затылку пистолет и говорили: «Веди». Тот вел их в горы, потому что там, на равнине, он был бессилен перед пистолетом. Но когда приходил в горы, становился непреоборимой силой… Что вы поделаете здесь, если я покину вас? Скажу: пойду принесу для костра дров — и скроюсь.
Я подумал: в самом деле, что мы будем делать без Ивана Ивановича? На пути было столько троп, столько раз мы переходили через какие-то речушки, так часто Иван Иванович вел нас через бурелом, уверяя, что так ближе…
— Если я вас брошу, вы затеряетесь в лесах, как иголка в бурном потоке… и шакалы будут терзать ваши тела, — добавил Иван Иванович. — И те, кто хотел силой пробиться к сердцу Темир-Тау, погибали здесь, как погибает бабочка от мороза. Так мой народ охранял Темир-Тау.
— Ну, а почему ваш народ охранял Темир-Тау? Вы ведь охотники, зачем вам руда? — спросил кто-то из нас.
— Вы, видимо, не знаете, что такое угнетение, — сердито ответил Иван Иванович и ударил по костру палкой так, что искры полетели во все стороны. — Мой народ сотни лет находился под пятой угнетателей. И его оставалось все меньше и меньше: он вымирал. Мы знали, если открыть угнетателям путь к Темир-Тау, то они построят завод и из сердца Темир-Тау станут лить всякие металлические изделия, наживаться, а нас загонят в могилу.
— Вы и нам не покажете Темир-Тау? — с упреком спросил начальник разведки и тоже ударил палкой по костру.
Губы Ивана Ивановича расплылись в улыбку:
— Советская власть открыла путь к сердцу моего народа. Эта дорога приведет к сердцу Темир-Тау. Я ведь не сам принес вам рыжий камень: мне приказал народ мой. Народ сказал: «Иван! Ступай в долину и передай детям Ленина кусочек сердца Темир-Тау. Передай и приведи их к рыжим камням».
Аким Морев смолк.
7Муратов сидел в кресле и смотрел куда-то вдаль, видимо, мысленно находясь где-то в глухих горах Кузнецкого Ала-Тау.
— Открыт путь к сердцам народов — это великое достижение нашей партии, — наконец тихо проговорил он и снова обратился к Акиму Мореву: — А вы никогда не писали?
— Писал. Стишки.
— Попробуйте прозу.
— Когда выйду в тираж — попробую, — ответил Аким Морев, не сдерживая улыбки, ободренный оценкой со стороны Муратова. — Но я вам еще не все сказал про Ивана Ивановича. Он тогда подвел нас к промышленным запасам руды. Вскоре его вызвал к себе главный инженер, академик Бородин. Знаете его? Я лучше передам все словами Ивана Ивановича: «Он усадил меня в такое глубокое кресло, что я подумал: «Пропал», — совсем недавно рассказывал нам Иван Иванович. — Усадил и спросил: «Что тебе надо? Хочешь коня — получай лучшего коня. Хочешь машину — получай машину». Я сижу перед окном и вяжу, как на улице… человек… теперь я знаю, его зовут электромонтер… тогда не знал… Вижу, как человек, прицепив к своим ногам какие-то крючки, ловко взобрался на столб и что-то ввинчивает, вывинчивает там. Теперь знаю: изоляторы. Так я смотрю на крючки и думаю, вот бы их подарил мне начальник. Спрашиваю: «Как называются вон те штуки, что на ногах человека?» Отвечает: «Кошки». — «Прошу подарить мне, товарищ начальник, эти самые кошки». Он удивился, а я перепугался: «Видно, дорого запросил! Видно, эти кошки дороже коня и машины: как вознесли человека на столб!» А начальник обратился ко мне и даже с обидой сказал: «Зачем тебе такая дрянь?» — «О-о-о, — возражаю я. — Убью белку, она застрянет на дереве, так я мигом ее достану при помощи этих «кошки».
Муратов сочно засмеялся:
— Что ж, до сих пор так ему и служат эти кошки?
— Не-ет, — растягивая слово, ответил Аким Морев. — Куда там! Его вскоре послали на рабфак, затем он поступил в институт, и ныне — инженер. Работает у нас же на заводе.
Муратов оборвал смех, глаза его стали сосредоточенными и даже увлажнились.
— Это радостно.
— Да разве только один Иван Иванович? — торопливей заговорил Аким Морев. — Шорцы не имели своей письменности. Ныне они народ грамотный, из их среды вышли хорошие врачи, инженеры, агрономы… у них чудесные колхозы. Поедемте к нам, товарищ Муратов.
Муратов молчал.
— Да разве только шорцы? — продолжал Аким Морев. — А рабочие на заводе, а молодежь? Какая чудесная у нас молодежь! А самодеятельность? Какие у нас тенора, басы, какие балерины!
Наконец Муратов проговорил:
— Очень заманчиво. Но заманчивым нельзя заменять дело: требуется срочно быть на Дальнем Востоке. — Он пододвинул к себе блокнот, что-то там написал, подчеркнул, затем вскинул глаза на Акима Морева: — А что, если на обратном пути мы завернем к вам?
— Будем рады, — кисло произнес Аким Морев, думая: «Ну, уж завернете на обратном пути — жди».
— Так и сделаем, — продолжал Муратов, внимательно всматриваясь в Акима Морева, думая: «Нравится мне этот мужик: за что уцепится… из рук не выпустит».
— Шифровка, — проговорил вошедший помощник Муратова Севастьянов, которого Аким Морев давным-давно знал, Но тут, конечно, они оба в присутствии секретаря Центрального Комитета партии свое знакомство ничем не подчеркнули. Севастьянов лишь кивнул гостю и протянул Муратову лист исписанной бумаги.
Муратов прочитал, посмотрел на Акима Морева и сказал:
— Дела зовут в Москву.
А недели две тому назад Акиму Мореву позвонил из Москвы тот же Севастьянов, сообщив:
— Тебя срочно вызывает Муратов.
— Чего он от меня хочет?
Севастьянов отшутился:
— Я не имел времени вызвать его к себе и расспросить. Пока, — и положил трубку.
Так ничего не узнав, Аким Морев и вошел в комнату Севастьянова.
Тот сидел за портативной машинкой, и по тому, что работал двумя пальцами, было видно — обращаться с машинкой еще не научился. Увидев вошедшего, он приветливо произнес:
— А-а! Сибирячок, — и, несмотря на то, что голова у него острижена наголо, ладошкой вроде убрал со лба непослушные волосы и этим жестом напомнил Акиму Мореву Муратова. — Рановато, — снова заговорил Севастьянов. — Минут десять придется подождать. Там перед тобой два секретаря обкома. Я их предупредил, что Муратов сегодня очень занят… по пяти минут — хватит. Не больше. И ты, пожалуйста, не больше: за пять минут, знаешь, доклад можно сделать.
«Плохое или хорошее меня ждет?» — тревожно подумал Аким Морев и проговорил:
— Сам печатаешь? Машинистки, что ль, нет?
— На некоторые дела машинисток не подберешь, — загадочно ответил Севастьянов и вежливо выпроводил Акима Морева. — Посиди там, в приемной. Как только секретари выйдут от него, иди ты. Только, пожалуйста, пять минут.
«Пять минут? Ну что скажешь за пять минут? Да что это у Севастьянова за мерка — пять минут? И зачем вызвал Муратов? Зачем?» — раздумывал Аким Морев, ожидая своей очереди. Он так разволновался, что не сразу мог разыскать ручку двери, но, переступив порог, увидав веселое, улыбающееся лицо секретаря Центрального Комитета партии, сам невольно улыбнулся.
— Садитесь. Ну, как дела? Иван Иванович как?
— Запомнили? — спросил Аким Морев и, глядя на круглые, висящие на стене часы, подумал: «Уже минута прошла».
— Как не запомнить такого человека! — продолжал Муратов. — Даже рассказал о нем на политбюро. Очень взволновало: шорцы, не имевшие когда-то своей письменности, массами вымиравшие, ныне со всеми народами нашей страны построили социализм. Казалось бы… — говорил Муратов, задумчиво глядя куда-то вдаль, и синяя дымка его глаз еще больше светлела, — казалось бы… как, между прочим, некоторым и кажется… надо бы, после столь тяжкого испытания, как Отечественная война, у тихой речки с удочкой посидеть. Но народ требует деятельности. Он не хочет останавливаться на полпути и настойчиво требует: «Вперед! К коммунизму!» Да, народ, как и мы с вами, не хочет сидеть у тихой речки. — Муратов поднялся, подошел к огромной карте, висящей на стене, и, глядя на нее, продолжал: — Ныне мы строим материальный фундамент коммунизма. Путь к коммунизму не испытан, не изведан… мы впервые прокладываем его… Но победа коммунизма в нашей стране — величайший праздник… А люди-то живут ведь не только праздником — они каждый день едят, одеваются, отдыхают, лечатся, учат детей, учатся сами… И если мы, увлекшись перспективами, забудем о буднях, — народ не похвалит нас: отведет от руководства, просто прогонит. — Муратов неторопливо, вдумчиво говорил о народе, о руководителях, подчеркивая что-то, что пока было еще не ясно Акиму Мореву. Аким внимательно вслушивался в слова секретаря Центрального Комитета партии, но в то же время тревожно посматривал на часы: стрелка показывала, что прошло уже шесть минут. Он заерзал на стуле, с напряжением ожидая, что сейчас Муратов скажет то, ради чего вызвал его, но тот продолжал все так же спокойно:
