Нина Буденная - Старые истории
— Командование снимает с себя всякую ответственность за ваши действия, — сказал мне Копачев устало. Думаю, в душе он проклинал и нас, и солдатские комитеты вообще, и все революции, вместе взятые.
Офицеры забились в вагоны и носа своего не показывали, а мы тем временем начали действовать. На огневые позиции выдвинули конно-горную батарею, установили шесть станковых пулеметов.
А полк горцев между тем приближался к Орше. Мы условились с ревкомом железнодорожников, что они будут принимать его на станцию отдельными эшелонами, а не весь сразу, чтобы мы имели возможность разоружить его по частям.
Как это часто случается, труднейшие ситуации, осложненные нагромождением событий, разрешаются вдруг удивительно просто. Так получилось и на этот раз. Как я узнал позже, в «дикой» дивизии побывала делегация горцев-большевиков, которые объяснили своим соотечественникам, что их послали воевать против революции. Вот почему нам не было оказано никакого сопротивления. Горцы тихо и без шума сдали оружие.
Выполнив задание товарища Михайлова, бригада вернулась в Минск. Узнав о событиях в Орше, начальник дивизии Корницкий не мог найти себе места от ярости. Военно-полевой суд — вот единственное наказание, которого он требовал для меня, но солдаты заявили свое решительное «нет!».
После разгрома корниловщины обстановка в стране резко изменилась, возросло влияние партии большевиков. Во многих городах из Советов отзывались эсеро-меньшевистские депутаты, их заменяли большевиками. Начались выборы и в Минске. Все драгунские полки Кавказской кавалерийской дивизии — Северский, Тверской и Нижегородский — проголосовали за список большевиков, только 1-й Хоперский казачий полк — за список эсеров.
Товарищ Михайлов, присутствовавший на заседании дивизионного солдатского комитета, которое происходило после выборов, тоже попросил слова, В своем выступлении он сказал, что еще многие солдаты находятся под влиянием меньшевиков и особенно эсеров. Например, части Молодечненского гарнизона полностью находятся под влиянием эсеров, и нужно утроить усилия по привлечению солдатских масс на нашу сторону.
— Вам надо, — сказал он комитетчикам, — рекомендовать генералам и офицерам, особенно тем, кто резко реакционно настроен, оставить свои посты и без шума покинуть Минск.
Рекомендацию Михайлова в порядке дружеского совета я передал генералу Копачеву, а тот всем офицерам. Опасаясь расправы солдат, они поспешили скрыться. Большинство отправились к царскому генералу Довбор-Мусницкому, который формировал легионы из солдат и офицеров-поляков, ярые сторонники монархии подались на юг России, рассчитывая найти поддержку у казаков.
В последний раз — до Великого Октября — я виделся с товарищем Михайловым при довольно забавной ситуации. В два часа ночи меня нашел в эскадронной конюшне, где я спал на сене, посыльный с запиской от секретаря Минского горкома партии Кузнецова. В ней было написано буквально следующее:
«Товарищ Буденный! Поскольку существует опасность захвата горкома большевиков сторонниками Временного правительства, прошу прислать мне из эскадрона два полка».
Сначала я решил, что спросонья не понял, чего от меня хочет Кузнецов. Вчитавшись, понял, что, и проснувшись, понять это невозможно. Пришлось отправиться в горком самому. У Кузнецова я застал Михайлова.
— Рад вам, товарищ Буденный, — сказал Кузнецов. — Ну что, привели солдат?
— Да я не уразумел, сколько вам человек нужно?
— Я же написал: из эскадрона два полка.
Тут товарищ Михайлов прямо-таки зашелся смехом, да и я не удержался.
— Чего же здесь смешного? — удивился Кузнецов.
— Дело в том, — пояснил я, — что из полка прислать два эскадрона легче простого: в нем их шесть. Но чтобы из эскадрона два полка…
И мы с Михайловым снова покатились со смеху.
— Да мне нужно-то всего человек двадцать, — смущенно улыбнулся Кузнецов.
…В гражданскую мне довольно часто приходилось слышать имя Фрунзе. Но оно мне ничего не говорило, не знал я такого человека.
Наступили решительные дни: предстояло разгромить войска барона Врангеля, освободить Крым и тем самым завершить гражданскую войну здесь, у нас, в европейской части России. Конную армию придали Южному фронту. Как положено, мы с Климентом Ефремовичем пошли представляться командующему Южным фронтом Михаилу Васильевичу Фрунзе.
— Интересно, что он за человек, — говорю я по дороге Ворошилову. — Мы с тобой, слава богу, столько командующих перевидали…
— Да нам с тобой, Семен Михайлович, этим только гордиться можно. Ведь Конармию в самые трудные места посылали, потому и пришлось нам на многих фронтах побывать. Фрунзе мне не довелось встречать, но слыхать слыхал много хорошего, — говорит Климент Ефремович.
— Он кадровый?
— Нет, где там, вроде меня. Но всю гражданскую провоевал, опыт есть и, насколько знаю, еще до революции создавал боевые дружины.
— Ну, если вроде тебя — подходит, — говорю.
Они судьбой своей похожи были — Фрунзе, Ворошилов, Куйбышев… В регулярной армии ни одного дня не служили, военной подготовки не было никакой. Не знали, как говорится, ни «за офицера», ни «за солдата». По-нашему, значит, были «рядовые необученные».
Но голова-то хорошая! Революция позвала — они принялись за военное дело: революции это было нужно, и они встали на ее защиту. Однако без знаний много не навоюешь. Михаил Васильевич перечитал горы специальной военной литературы, знал труды выдающихся полководцев, работы Энгельса. Такие люди ко всему подходили наисерьезнейшим образом.
Знаете, как это случается: есть у человека какая-то профессия, и вроде неплохо он с ней справляется. А потом случайно выясняется, что талант-то его совершенно в другом.
Читал я рассказ у Марка Твена, там один господин на тот свет попадает. Знакомится с загробной жизнью и со всеми достопримечательностями. Просит показать ему самого великого полководца всех времен и народов, надеется увидеть Александра Македонского или Наполеона, а ему демонстрируют невесть кого. Оказывается, по таланту своему он и есть величайший полководец, но ни сам он, ни кто другой об этом не знали, а потому был он на земле сапожником.
Когда Климент Ефремович был назначен в 1-ю Конную, нам с ним поначалу и поспорить приходилось. Например, предстоит крупный бой. Я зову его поехать к месту действия, а он мне резонно заявляет:
— Семен Михайлович, мы не партизаны. Командующему надо руководить боем, а не лезть в пекло наравне с рядовым бойцом.
Но он быстро понял, что при мобильности кавалерии, при быстротечности кавалерийского боя и быстроте передвижения конных частей, которые устремляются в погоню за удирающим врагом, мы, сидя в штабе, рискуем оказаться командующими без армии. Шашкой он так и не научился владеть, но, когда было нужно, скакал рядом со мной с пистолетом в руке. Поэтому я и сказал, когда мы пошли представляться командующему Южным фронтом:
— Если Фрунзе вроде тебя — подходит!
Приехали мы в штаб фронта, адъютант доложил о нас, мы заходим. И вдруг вижу, навстречу нам идет…
— Товарищ Михайлов! — кричу я и бросаюсь пожимать руку.
— Товарищ Арсений! — слышу около себя возглас Ворошилова.
— А я Фрунзе, — смеется Михаил Васильевич.
Так и произошла наша встреча. Климент Ефремович, оказывается, знал его по ссылке под второй партийной Кличкой — Арсений.
Жизнь сделала нас друзьями. После смерти Фрунзе Климент Ефремович его детей вырастил. Это ли не доказательство истинного товарищества и благородства души?
Михаил Васильевич рассказывал мне, что был он из семьи фельдшера, с юности в большевистской организации, на Западный фронт приехал по указанию партии. Под фамилией Михайлов работал официально во Всероссийском земском союзе, который занимался снабжением и медицинским обслуживанием армии и беженцев. Мы, солдаты, называли их земельными гусарами за красивую военно-бутафорскую форму. Где-то в это время мы с Михаилом Васильевичем и познакомились.
Потом пришлось побывать ему на различных участках гражданской войны. И вот осенью 1920 года судьба снова свела нас на врангелевском фронте.
Конец этой операции известен: мы сбросили в Черное море врангелевские полчища, юг был освобожден. В Симферополе 1-я Конная армия забрала в плен около семи тысяч белогвардейских офицеров. Пленных построили на площади.
Я командовал этим своеобразным парадом, ознаменовавшим собой полную победу Красной Армии. Принимал парад Михаил Васильевич Фрунзе. Парадом командовал я на белоснежном арабе по кличке Цилиндр. Цилиндр был не простой лошадью. Его подарил мне в Севастополе ревком партии, всю войну находившийся в подполье. Цилиндр был среди двенадцати лошадей конюшни Врангеля, которую удирающий барон бросил в Крыму. Именно на этой лошади под звон колоколов собирался он въехать в поверженную Москву. Знаете, эта извечная мечта завоевателя: победитель на белом коне.
