Римма Коваленко - Конвейер
— Ну, как съездили? — спросила она Соню. — Как Прохор? Доволен?
— Да ну его, — сдержанно ответила Соня, — как с цепи сорвался. Три смены подряд легче отработать, чем с ним вот так, на лоне природы, отдыхать. — И смолкла, будто сказать больше нечего.
— Да? — Татьяна Сергеевна обиделась на Соню. Не подруга она ей, по годам не ровня, но ведь и не чужой человек. Родная мать того для нее не сделала, что сделала мастер. Значит, когда беда, тогда нужна Татьяна Сергеевна, а когда радость или, может, даже что-то большее, тогда Татьяны Сергеевны это не касается, Ну что ж, Сонечка, поступай как знаешь, можешь и впредь скрытничать только не рассчитывай, что потом это можно поправить, не удивляйся, что твои новости меня не обрадуют, на свадьбу не жди.
Все в этот день началось с этой обиды на Соню. А потом уже пошло, покатилось, поехало. Так обидеть может только родная дочь. Она могла бы через какое-то время и пройти, эта обида. Поуспокоилось бы сердце, и нашлось бы оправдание дочери. Но не дождалась она этого часа, зашагала с горечью в сердце в кабинет Никитина.
Всякий раз, когда она входила в эту комнату, ее поражал ее неслужебный вид, ситцевые в розовую полоску занавеси на окнах, цветочные горшки на подоконниках — герань, китайская роза — словно переселились сюда из деревянных домов городской окраины. Не хватало только цветных подушек на старом, домашнего вида диване, который стоял напротив письменного стола. И сам Никитин — в застегнутом белом халате, из которого у ворота торчал узел синего галстука, с хохолком редких волос на темени — менялся в этой комнате, словно усыхал: этакий часовых дел мастер, сосредоточенный и безмолвный.
Валерий Петрович разговаривал по телефону, когда она вошла.
— Но ведь дом заводской! — с обидой выговаривал он в трубку. — Если исполком не может начальнику цеха утвердить сверх нормы каких-то двенадцать метров, то какой после этого у завода авторитет? — Положил трубку, хмуро посмотрел на Татьяну Сергеевну: — Я вас слушаю.
Получает новую трехкомнатную квартиру. Переживает, мучается: семья маленькая, а квартира большая. Считает, что Татьяна Сергеевна по этой части ему не собеседник. Но она все-таки ему скажет.
— Не пропускает исполком? Есть выход, Валерий Петрович. Отдайте квартиру Зое Захарченко. У нее два сына женатых, пятеро внуков.
Никитин выпрямился на стуле, в глазах мелькнуло замешательство.
— Квартиры, Татьяна Сергеевна, не в моем ведении… Так я вас слушаю.
Желает говорить только о том, что в его ведении.
— Тогда я насчет работы в неположенное время. В субботу. Сколько это еще будет тянуться?
Никитин снял трубку, набрал номер.
— Склад сборки? Какие у вас прогнозы насчет электролитов?
Ответили ему коротко. Не кладя трубку, передал ответ Татьяне Сергеевне:
— Дня на четыре. Но завтра ждут еще партию.
Выставил скучные, невозмутимые глаза: что еще?
— Как мастер участка, ставлю вас в известность, что больше сверхурочных работ в выходные дни не будет.
— А что будет? — спросил Никитин. — Какая муха вас укусила, Татьяна Сергеевна? Можно любую беду возвести в принцип, но стоит ли?
— Стоит. Будем эту беду делить поровну. На все сверхурочные работы — решение профсоюзного комитета и приказ, хотя бы за вашей подписью.
— Хотя бы. Спасибо. А что изменится?
Она ждала этого вопроса.
— Многое изменится, Валерий Петрович. Врать сами себе не будем. Честно будем плевать на законы о труде. Как вы сами считаете, почему с электролитами такая чехарда?
Никитин глядел на нее как на помеху. Квартира у него сейчас в голове, а не электролиты.
— Возможно, потому что там, где их делают, блюдут законы, не плюют на них, по вашему выражению, как мы. Оттого они нас подводят, а мы — никого.
Знать ничего не хочет, на новом конвейере мечтает выехать. А что на нем будет такая же работа, как и на старом, об этом не думает.
— Подведет вас под монастырь ваш новый конвейер.
Она ждала, что после этих слов грянет взрыв. Любое недоброе слово о новом конвейере бросало Никитина в дрожь. Но Валерий Петрович не шевельнулся, поднял на нее свои отсутствующие глаза:
— Вы так думаете?
Вот как заела его, выбила из колеи новая квартира. Изобретатель. Хочет, чтобы и дома был у него кабинет. Обставится цветочками, закроется от домашних на ключ и будет изобретать еще один конвейер.
— Я понимаю вашу заботу о плане, — все так же витая мыслями где-то в другом месте, бесстрастно говорил Никитин, — но вам стоило бы иногда переключать свое внимание и на машину. Я не заметил у вас творческого отношения к ней.
Вот он о чем. О творческом отношении к резервам конвейера. Красиво, по-писаному звучит, только это мы сами написали.
— Если с электролитами будут продолжаться перебои, придется перейти к творчеству, — пригрозила она, — только вряд ли оно вас порадует, Валерий Петрович.
Она вышла из кабинета разбитая, слабость напала до тошноты, не хотелось никого видеть. Прилечь бы где-нибудь, подремать, ни о чем не думая. Соня поглядела в ее сторону спокойными глазами, ничего не заметила. Зоя тоже глянула без вопроса.
— Соловьева! — позвал ее из глубины цеха мужской голос. — К телефону!
Звонили со склада. Сообщили, что электролиты кончились. Завтра к концу смены будут.
— Как же так? Ведь минут двадцать назад звонил Никитин и ему сказали, что есть запас на четыре дня. Как же так?
Ответа не последовало. Старая песня: наше дело — предупредить.
Час назад, до разговора с начальником цеха, она бы после такого телефонного удара побежала на склад, проверила накладные, самолично бы удостоверилась, что электролиты не уплыли в другие сборочные, поговорила бы с обманщиками, отвела бы душу. Но сейчас не было ни сил, ни желания искать виновников лживой информации.
— Наташа, постой, — она схватила за руку проходившую рядом Наталью, — опять электролиты кончились.
— Знаю.
Знает. Все знают, а она одна должна умирать.
— Что же будет завтра? — спросила Наталью.
— Завтра, Танюша, придется поработать для стеночки. Другого выхода нет. А потом — опять в субботу.
Без приказа, без санкции профсоюзного комитета. Это же Наталья потом будет глядеть на нее и спрашивать: «Где приказ? Как это — рабочий день в субботу?»
— На складе сказали, что электролиты будут завтра в конце дня. Вот пусть завтра конвейер и приходит на работу к этому времени.
— Ты что, чокнулась? — Наталья поглядела на нее зверем. — Думай, что говоришь. Зарываться стала, придержать тебя некому.
— Это я кое-кого попридержу. — Татьяна Сергеевна глядела на подругу и не видела ее: только бы самой на ногах удержаться.
На закуску всех бед этого дня подоспел Соломин. Подкараулил у проходной, забубнил что-то, не поднимая головы.
— Говори по-человечески, — перебила Татьяна Сергеевна, — и в глаза гляди. Что случилось?
Солома исподлобья глянул на нее, стал говорить медленнее:
— Можно я завтра буду Зое одну пайку делать?
— Какую пайку? Зачем?
— За концы. Она обрезает концы, а я ей буду за это пайку делать.
Созрел, понял, что Зоя его работу выполняет.
— Ну, а сам-то почему не обрезаешь?
— Не могу.
— Как это «не могу»? С ножницами не управляешься? Объясни толком, почему не можешь, что у тебя с этими ножницами не получается.
— Все получается. Просто не хочется.
Куда ни повернешься, что-нибудь да услышишь. Не может, потому что не хочет. Не хочет, потому что не может.
— Татьяна Сергеевна, так можно я с завтрашнего дня буду лишнюю пайку за это делать? — Солома чиркал подошвами по асфальту.
Спасибо, что еще с ложки кормить себя не просит.
— Да делайте вы все, что хотите, — сказала Татьяна Сергеевна, задыхаясь от бессилия. — Каждый о себе что-то понимает: это он хочет, этого не хочет. Почему же я делаю то, что не хочу?
Солома решил, что она не просто возмущается, а конкретно у него спрашивает, почему так происходит.
— Потому что вы можете, — ответил он. — А я не могу.
Глава пятая
Телефона у Сони не было, и Багдасаряну ничего не оставалось, как ждать у подъезда, когда она с Прошкой покажется во дворе. Детский сад был недалеко от завода, из проходной они вышли почти в одно время, так что прийти раньше его домой она не могла. Виген Возгенович прохаживался по дорожке, дом был многонаселенный, народу в этот час во дворе хватало, и его присутствие здесь никому не бросалось в глаза. Только пожилая женщина в синем плаще, сидевшая на скамейке напротив подъезда, иногда задерживала на нем внимательный взгляд, будто пыталась его вспомнить.
В прошлое воскресенье вечером Багдасарян внес на руках спящего Прошку в этот подъезд, вошел с ним в прихожую Сониной квартиры и, если бы можно было, остался бы здесь навсегда. Судьба словно смеялась над ним: ты же мечтал о жене с отдельной квартирой, чтобы ничего не менялось в твоей жизни, чтобы не маячила жена постоянно перед глазами. Что же ты сейчас рвешься к единению? Почему счастьем считаешь видеть рядом с собой и Соню, и Прошку, и ваших будущих детей?
