Иван Абрамов - Оглянись на будущее
— У-у-у, кого я вижу! Ванек?
Никанор. Чему обрадовался? И что это он — обниматься надумал? Нет, обниматься не полез. Сел рядом, похлопал по плечу, сочувственно изрек:
— Ну, с кем не бывает, Ва-ань! Лошадь на четырех и то спотыкается. Говорят, сороконожка и то…
— Чего не на работе? — сухо спросил Стрельцов. — Ты же всегда в первую.
— Да видишь, дела тут, — кивнул в сторону административного корпуса. — Вызвали… понимаешь. А ты что — свидание кому тут назначил? Ну, ну и пошутить нельзя. Хочешь? — предложил, открыв баночку с леденцами. — Курить бросил, заедаю энтой сластью.
— Я-то не бросил, — отстранил Иван баночку с леденцами. — А кто это тебе такой совет дал?
— Добрые люди, — оживился Никанор. — Говорят: молодая жена не любит, если у мужа изо рта пахнет таким-сяким.
— Жениться собрался, что ль?
— Ну а чо ж мне — ждать, пока вовсе нигде ни одной волосины не останется? Да и девчонка подвернулась славненькая. А чо? В быстром поезде, в мягком вагоне…
Иван знал, если Никанор сбивается на блатные присказки, нехорошее у него на уме.
— У меня есть парочка вопросов к тебе, Ванек, — посерьезнел Никанор. — Ты только… ну, как это — по-товарищески давай. Я тебе не враг, хотя и в закадычных у тебя не числюсь. Девчонку мою Зойкой зовут.
— Ну и что?
— Не понял? — сверкнул Никанор золотой фиксой. — А то, Ваня, что твою теперь тоже… что она у нас на двоих. Так вот! Погоди! — с какой-то отчаянной решимостью вскинул он руку. — Одно дело в парке гулять, это никому ни с кем не запрещается, а другое, как вот я, жениться. Давай так: кто у кого поперек пути стоит? Давай?
— Не-к, — возразил Иван. — Сначала, если хочешь, давай так: что у вас с Мошкарой и Серегой Ефимовым?
— При чем тут рыбьи ноги? — насторожился Никанор. — Я тебе про лепешки, а ты мне… про что?
— Я тебе про то самое, — пристально глядя в глаза Никанора, произнес Иван. — Насчет женитьбы без меня сообразишь, а вот насчет Сереги — это давай потолкуем. Ну, так что там у вас?
— Вопросы задавать и в детсадике умеют, — отвернулся Никанор. — Я к тебе… с душой, а ты, ты все оглоедство свое усмирить не можешь. — И встал. Но Иван придержал его за рукав, потянул вниз. Опять сел Никанор, хотя всем видом говорил: продолжать беседу не намерен. Машинально открыл коробочку с леденцами, сунул в рот сразу щепотку, поморщился, как от горького, выплюнул леденцы, достал сигареты. Закурил. Сказал с острой неприязнью: — И до каких пор ты будешь на людях верхом ездить? Кто ты? Я, например, не выбирал тебя на такую работу. Что было, я за то оттянул, теперь в одном хомуте с нормальными. А ты хуже волка, только и ладишь горло перервать. Что тебе надо?
— Не туда поехал, — остановил Иван сетования Никанора. — Я тебе задал вопрос. Не хочешь, не отвечай, но должен ты знать, что, коль он есть — такой вопрос, ответить на него придется. Ну а Серега мне почти как брат. Он всякенький, но мы с ним в одной дерюжке выросли. И если ты помнишь, я ничего своего никаким жиганам сроду не уступал. А? Помнишь ведь? Ну?
— Да цел твой Серега, черта с ним сделается! — швырнул Никанор окурок в монолитную урну из железобетона. — Он только прикидывается ягненком, на самом деле такая крыса… А за Мошкару я не ответчик. Ему задавай вопросы. Я сварщик пековый, мне все равно: в середине твои трубы ржавые или снаружи… — И осекся, как бы спохватившись, что сболтнул лишнее. Вскочил, опять сел. Добавил гневно: — Я не подонок, я понятие о чести имею. Да, не скалься, о чести, а ты думал, на Колыме без чести прожить можно?
— Слушай, не смеши меня, — нетерпеливо попросил Иван. — Говори, что там у тебя за пазухой. Ну?
— Лады! — согласился Никанор. — Только ша! Никаких бочек! Ну, вот и сговорились…
«Жу-улик, — чуть не вслух сказал Иван. — Это ж он хочет с Мошкарой разделаться. Моими руками. По законам колымской чести. «Ну-ну!»
— Ты знаешь, — продолжал Никанор, плохо справляясь с деланным волнением. — Было, ну, было! Так ведь сплыло. Завязано — и точка! Небо в клеточку только в песнях хорошо. А он, падла, не отцепляется. Он знай тащит, куда ни один придурок своей волей не пойдет. Не понт это, не понт! — постучал себе в грудь. — Во! — сложил пальцы крестом. — Я чо — дурей паровоза? Мне чо — опять туда? А зачем? Хватит! Ну вот. Серегу прищучил. Серега на денежку жадный, распустил сопли… Да не понт это, не понт! Нет роли мне в таких делах. И трубы те… спроси, спроси! Ты спроси! Федьку, суку позорную, друга-брата своего тоже спроси. Заложили они тебя, как последнюю сявку. А я в спину колоть не привык. Понял? Я с тобой на честную.
— Откуда тебе все это известно? — задал Стрельцов ненужный пока вопрос. От изумления задал. Ведь Никанор именно за этим и подошел, чтоб намекнуть. Хуже того — он заранее знал, что так должно сложиться, он не вслепую явился сюда. Но это получается вовсе плохо. Не ясновидец же он. Конечно, сказанное без свидетелей — все равно, что не сказанное, в таких делах Никанор многоопытен. И все же, все же. Начало всему — гнилые трубы. — Так откуда же? — повторил Иван ненужный вопрос.
— Может, рассказать тебе, откуда у меня деньги в правом кармане? — косо усмехнулся Никанор. — Любите вы дотошничать. Да я тебя видеть не видел, понял ты? Ну вот! А насчет Зойки я сказал честно. Ты сколько лет Танюшку катал? Теперь она где? А ты, значит, наново, другую взялся…
— Стоп! — привстал Стрельцов. — Нельзя так, друг ситцевый. Ты не дурак, а я, значит, и в колбасных обрезках не смогу разобраться? Оставь Зойку, это не тот разговор. Ну и ладненько. Так вот! — встал все же Иван. Взял Никанора за кончик воротника, потеребил, глядя прямо в глаза: — Разберемся. А ты как думал? Ну — вали! — надавил ладонью между лопатками Никанора. — Топай, топай, наговорились. Э-э! Леденцы забыл. Пригодятся, — подал коробочку с детской мордашкой на крышке.
«Мне тоже нечего бы тут ошиваться, — провожая Никанора взглядом, подумал Стрельцов. — Не совсем подходящее место для глубокомысленных размышлений. Не видали меня люди, такого… разогретого? Еще скажут: плачет Иван Стрельцов, изгнанный с завода…
Батюшки, это и вовсе лишнее, — оторопел Иван, увидав быстро приближающуюся Маргариту Илларионовну. — Драпануть? Что там и как, не заметил, да и все. Ну, какие у нас тут… теперь могут быть разговоры да еще… под окнами директорского кабинета?»
— Здравствуйте, — одышливо вымолвила Маргарита Илларионовна, протянув Ивану руку. — Что там, как?
Петлястый и неприятный разговор с Никанором показался теперь Стрельцову милым удовольствием. Как вести себя с женой директора, что ответить на этот ее вопрос, следует ли вообще разговаривать? Но и молчать нельзя.
— Хвалиться нечем, — мрачно вымолвил Стрельцов.
— Но вы же не виноваты! — и так сострадательно посмотрела женщина в глаза Стрельцову, будто сейчас здесь, в ее присутствии, решалась его судьба.
— Как повернуть, — развел руками Стрельцов.
— То есть? Вы хотите сказать?..
— Сварил-то я.
— Мне позвонили из его приемной. Это правда, что он отобрал у вас пропуск?
— Дело не в пропуске.
— Я понимаю… Давайте сядем, — предложила Маргарита Илларионовна, оглянувшись на административный корпус. Нет, из окна директорского кабинета эта скамья не видна.
«А ведь она совсем не похожа на директоршу, — помаленечку освобождаясь от скованности, подумал Иван. — Ну, на жену Владимира Васильевича Тушкова не похожа. Если верно, что совместная жизнь накладывает одинаковый отпечаток, у нее что-то общее с Леонидом Марковичем. Но… у нее какое-то свое горе. Глаза-то мечутся, губы дрожат. И не сюда она шла, наверно, к мужу спешила».
— Он что же — отобрал, и все? — повторила Маргарита Илларионовна вопрос. — Он же… он знает, что с вами так нельзя поступать.
— Да не в том дело — нельзя или можно, не та посылка, — совсем оправившись от скованности, сказал Стрельцов. — Ошибиться можно, вот в чем дело. Легко сказать: на ошибках учимся. Есть ошибки, которых нельзя допускать. Их нельзя исправить, нельзя повернуть, и дело не во мне лично. Поверите…
— Не имеет права! — вскочила Маргарита Илларионовна. — Права не имеет! — притопнула она ногой. И стала очень даже похожа на жену директора Тушкова. Если я так считаю, то так оно и есть. Логика волевого начальника, не обремененного контролем.
Расхотелось Ивану разговаривать с Маргаритой Илларионовной о своих делах. И не потому, что неловко или неуместно. Не нужно. Сочтет виновным — топнет ногой, признает невиновным — топнет ногой. Не ново, но только и пригодно для волевого начальства.
— Как ваш Егор поживает? — спросил, не скрывая равнодушия.
— Посадили… — шепотом вымолвила Маргарита Илларионовна.
— Что-о? Как… посадили? Кто? Когда? — оторопел Иван. И, не совсем еще осознав происшедшее, понял, что Маргарита Илларионовна бежала к нему, именно к нему. Спешила к нему за помощью. Помочь она тоже хотела, она искренне возмущалась только что, но спешила-то за помощью.
