Борис Дубровин - О годах забывая
Утром они с женой сидели за одним столом с детьми, брали хлеб из одной плетеной соломенной хлебницы. А сейчас она была отделена пространством служебной комнаты, тишиной рабочего времени, скромной важностью своей работы. И уже не верилось, что они утром были вместе.
Она подняла голову, и Алексей Глебович, столько потерявший на войне, встречая взгляд жены, понял, что у него есть все и богаче его нет на земле человека. Чему-чему, а уж сентиментальности жизнь его не учила. И все же он с порога тихо сказал:
— Ты — мой хлеб насущный! Ты — все!
Она поняла, благодарно кивнула.
И рана у него перестала болеть. И все стало проще.
— Ты что, Алешенька? Заходи, заходи, присядь, милый, — и она поднялась ему навстречу, по-девичьи целомудренно и влюбленно, точно между ними не было никогда близости, а все, все, все только еще предстояло.
Она подошла, сняла фуражку, отерла платком его лицо и тихо-тихо прикоснулась губами к щеке.
— Сам не знаю, зачем зашел! Просто по пути!
— А у меня что-то неспокойно на душе. По дороге встретила Александра Александровича Богодухова.
— Этого из депо?
— Ну да.
— Не Богодухова, а Сморчкова.
— Алешенька, когда он на сцене, к нему неприложима фамилия Сморчков. На сцене он — истинный Чацкий! Не хуже московских звезд!
— Ну уж ты хватила через край.
— Нет, я справедлива, искренне говорю.
— Так что же тебя обеспокоило?
— Какой-то потерянный был Александр Александрович. Нину Кулашвили искал…
— Нину?
— Я тебе забыла подробно рассказать, какая тут сцена разыгралась, когда Нина расписалась с Михаилом…
И она передала мужу то, что видела и слышала в тот день.
Вечером этого же дня Алексей Глебович по дороге в депо увидел Эдика. У того в руке белела свернутая в трубку газета. На самом-то деле газетой был обернут металлический прут. Этого Чижиков знать не мог. Но, отличаясь наблюдательностью, вспомнил, что ни разу за эти годы не видел в руках Эдика газету. Да еще свернутую толстой трубочкой. Это обратило на себя внимание… Правда, сперва Чижиков обознался, приняв Эдика за Михаила Кулашвили и поспешив за ним. Оставалось несколько шагов, когда он в свете фонаря разглядел, что это Эдик. Эдик держал свернутую в трубку газету не за конец, как убывает, а за середину. Сущий пустяк. Не отдавая себе отчета, почему он насторожился, участковый несколько приотстал, но держал Эдика в поле зрения.
На репетиции Александр Александрович то и дело прятал руки в карманы: руки дрожали. Репетиция не клеилась.
Александр Александрович вытер лоб, лицо, шею… Нет сил… Еще раз вытер лоб.
— Товарищи… Товарищи! Что-то сегодня у нас не заладилось! Давайте окончим занятия, а в следующий раз наверстаем упущенное и прихватим часок. Мне что-то нездоровится. Все могут быть свободны. А вы, Нина, на минуточку задержитесь.
— Всего хорошего, товарищи! Счастливой дороги! Мужчины, проводите девушек до дома. По-джентльменски, — сказал Сморчков.
Остались вдвоем: Александр Александрович и Нина.
Нина хотела сказать: «Я слушаю вас, Александр Александрович», — но молчала. Его лицо было и смущенным, и виноватым, и взгляд его, не тая любви, просил у нее прощения неведомо за что. И какой-то страх проскальзывал в его глазах.
Небольшая комната с зеркалом для гримировки, с ящиком-столиком, на котором было зеркало, стала очень просторной. Перед зеркалом стоял в графине букет роз. Одна из них успела немного распуститься. Александр Александрович зачем-то пересчитал розы. Три. Понюхал. Посмотрел в зеркало, увидел свое смущенное лицо. Челюсть словно укоротилась, губы были плотно сомкнуты. Растерянность овладела им, хотя он привык видеть в своем присутствии растерянность других.
Нина в розовом платье казалась совсем девочкой. А ведь она уже была замужем. Она подошла и доверчиво присела у столика, открытым ласковым взглядом встретив смятенный взгляд Александра Александровича.
— Вы чем-то обеспокоены. Не могу ли я помочь вам? Что с вами, Александр Александрович? Еще до начала репетиции я заметила какую-то перемену. Вы почему-то два раза меняли воду в графине и впервые отложили мой танец на самые последние минуты репетиции. И потом такая бледность. Нет ли температуры?
Так сердечно с ним давно не говорили. Да, может быть, никогда и не слышал он такой ласки, искренней, чистой и проникновенной. А когда она мягко положила свою дружескую теплую руку на его холодную ладонь, точно забытую на столе, на миг показалось, что не было ее замужества, не было и нет никого, кроме Нины и его, Александра, и они давно муж и жена, и все у них хорошо, и он сейчас положит голову ей на плечо.
— Ах, Нина, Нина, — и сам не узнал своего дрожащего от слез голоса. — Как мне без вас трудно! Как вы мне дороги! Я бы стал другим человеком, если бы вы были со мной! Помните, в любой день и час, когда вы придете ко мне, я буду ждать вас, — и он замолчал.
Она опустила глаза.
— Вы верите мне? — после долгой паузы спросил он.
— Верю…
— Спасибо.
— За что?
— За то, что вы есть.
— Ну что вы говорите, Александр Александрович!
— Я знаю, что говорю, я говорю то, что чувствую… Ах, Нина, Нина! Идите, до свидания, прощайте! — и он уронил голову на руки, положенные на стол.
Не поднимая головы, он не только слышал, но как бы и видел: она встает со стула, спускается по шести ступенькам, проходит по коридору, открывает дверь. Последний раз мелькнет розовое платье… Последний раз?! Почему он сказал ей «Прощайте!», почему он это сказал? И тут его оледенило: «Ну да, прощайте! Ведь я же простился с ней… Там ее ждет Эдик!»
Дальний вскрик!
Он заткнул уши. Но понял: это — крик паровоза. Или ошибся?! На миг представил Эдика. Его удар! Схватился за голову, будто ударили его — Александра. Вскочил, машинально схватил розы, не замечая, как шипы впились в ладонь. Выбежал, не захлопнув дверей. Дико оглядываясь, ища глазами ее, Эдика, не сразу смог сообразить, какой дорогой она пошла.
Вон ее силуэт! Ее ли? Она же в розовом платье? Ну да, в розовом! А это от света фонаря такой цвет. Скорей!
Он уже бежал. Он видел, как навстречу ей, сжимая какую-то белую трубку, идет Эдик.
Александр прибавил шаг.
Эдик давно стоял в укромном месте и поджидал Нину. Когда она показалась, Эдик, оглянувшись, рванулся к ней. И в это время Сморчков неподалеку от Эдика увидел в свете фонаря Чижикова. Тот был совсем недалеко от Эдика. И странно: Эдик не оборачивался, весь нацеленный на Нину.
Рванув ворот рубашки, Александр Александрович побежал, побежал что есть сил.
— Нина! Нина! Минуточку!
Крик заставил ее остановиться. Он выиграл несколько шагов. Нина повернулась на крик и пошла навстречу Александру Александровичу.
— Нина! Я сейчас! — Он бежал, не разбирая дороги.
Эдик решил — подстраховывают, чтобы мог нанести удар сзади. Эдик тоже побежал. Поразительно, как он не слышал шагов Чижикова. Лишь раз оглянулся из полосы света, но Чижиков пересекал в эти секунды темноту. И Эдик понесся…
Александр Александрович пробежал мимо Нины навстречу Эдику. Тот, ничего не понимая, остановился.
— Отставить! — шепнул ему Александр.
— Что?
— Нина! Простите! Так разогнался! — повернулся к ней Александр Александрович. — Я же совсем забыл вам цветы подарить.
— Спасибо, но… — она приняла розы, обеспокоенно глядя на него, на спину Эдика. Тот повернулся, собрался уходить.. Увидев перед собой участкового, он посторонился, хотя дорога была достаточно широкой.
— Фу-ты, ну-ты, елки гнуты, — простодушно и успокаивающе обронил, отдуваясь, Чижиков. — Вот обознался! Я думал, Михаил Варламович, за кем-то гонится, решил не отставать. Потом увидел Нину. Понял — он встречает. А это оказывается…
— Я — собственной персоной! Меня все путают! Могу пугать контрабандистов, — ответил Эдик.
Они пошли с Чижиковым рядом, о чем-то беседуя.
А за ними, замедляя шаги, чтобы не слышать их разговора и не быть услышанным ими, шел Александр Александрович с Ниной.
— Стоило ли так беспокоиться, Александр Александрович! Так бежать из-за цветов! Вы так крикнули: «Нина!». У меня мурашки по спине! Будто я уже ногу хочу опустить в пропасть, а вы меня остановили.
— Нет, это чепуха! Вам показалось. А вот я напугался: услышал гудок паровоза и вообразил бог ведает почему, будто это вы крикнули. Ну и сорвался с места. Ведь из-за своего недомогания не сообразил сразу вас проводить. А кругом-то темно. И фонари слабые, да и мало фонарей. Пока от одного столба до другого дойдешь, страху не оберешься.
— А меня должен был встречать муж. Просто мы немного раньше обычного закончили. Так что я не боялась. Как пахнут розы! Они вечером и ночью будто меняют свой запах. Он какой-то таинственный, зовет куда-то, обещает что-то…
