Федор Абрамов - Две зимы и три лета
Кто-то, резко поскрипывая в темноте новой, еще не обношенной или праздничной обувью, шел ему навстречу. Егорша? Кто же еще филонит по вечерам во всем снаряжении?
Нет, не Егорша. Раечка.
Сполохом вспыхнул нарядный шелковый платок в желтых полосах света, падающих на дорогу от окошек конторы.
Михаил круто, как мальчишка, нырнул в сторону.
… Пять дней назад под вечер к нему на поле прибежали ликующие ребята: Егорша приехал.
Он все бросил: лошадей, жатку — и к Ставровым. Больше месяца не виделись можно часом-двумя пожертвовать ради друга?
Вот с каким настроением прибежал Михаил к Ставровым. А Егорша — нет. Егорша с первых слов начал задирать нос.
Во-первых, он, видите ли, отпускник, а не просто там на побывку после сплава домой пришел, и потому намерен отдыхать культурно, ибо его здоровье это уж не его здоровье, а здоровье рабочего класса.
Но это пускай. И пускай отчитывает его за мясо («Купец! За десять верст от райцентра сплавщики стоят — за час бы расхватали твою Звездоню. А он вздумал с бабами районными торговаться…»). Пускай. Тут он, Михаил, действительно недодумал. Можно было съездить к сплавщикам — полторы-две тысячи лишних положил бы в карман. Но Егорша на этом не остановился. Егорша, войдя в начальственный раж, пошел дальше: зачем поставил столб со звездой Тимофею Лобанову?
И тут Михаил вскипел:
— А тебе что, краски жалко?
— Конечно, ежели бы я знал, что ты ради такого дела краску просишь, я бы еще подумал…
— Отдам! Не жмись!
— Дурило! В краске дело?
— А в чем же?
— В чем? — Егорша постукал себя кулаком по лбу. — А в том, что это политика.
Михаил рассмеялся:
— Политика… Столб могильный красной краской вымазать…
— Да, и столб. А ты думаешь? Больно шикарные кладбища у нас были бы, ежели бы каждый захотел красную звезду себе на могилу! Нет, ты сперва заслужи эту звезду, а потом ставь.
— А Тимофей Лобанов не заслужил, по-твоему?
— Ежели б заслужил, райком бы дал команду, будь спок. Я это знаю, как делается, — работал в райкоме. Перво-наперво, — стал авторитетно разъяснять Егорша, — объявление в газете дают, невролог называется. Вся автобиография сообщается. А какая у Тимофея автобиография? В плену был? Так? Нет, что-то я этого в неврологах не читал. Не приходилось.
Михаил, опустив голову, тупо смотрел на хромовый, до блеска начищенный сапог. Слова Егорши смутили его. Черт знает, может, и в самом деле он поспешил со звездой…
— Вот так, друг ситный, — насмешливо заключил Егорша. — Пора отличать малосольные рыжики от горькуш. А то и за штаны могут взять. Не маленький. А ты из одной грязи едва вылез — в другую хлоп…
— Из какой грязи?
— Но-но! Думаешь, не знаю, как ты тут из-за попа травил… Имеется сведенье…
— А я и сейчас скажу: не знаю, за что закатали старика.
— Да? Забыл, значит, как он нам на мозги капал?
— Он нам капал, да весь вопрос — куда. Я что-то не помню, чтобы он у нас выманивал водку.
— Ну, водкой меня не купишь, — отрезал Егорша. — Выпить выпью, а ежели насчет политики, тут, брат, шалишь. Не за то у меня отец да дядя на войне головы сложили, чтобы я ушами хлопал. Мы, брат, так: пьем, гулям, а линию знам. И тебе советую насчет там всяких теплых чувств покороче. Понял?
— Каких, каких чувств?
— Родственных. Чего ты об этом попе разоряешься? Думаешь, там, где надо, не учитывают, что вы родственники?
— Сволочь! — коротко выдохнул Михаил.
Он до того рассвирепел, так взбеленился, что, кажется, скажи еще одно слово Егорша, и он бы бросился на него. Ведь это же надо придумать: он заступается за Евсея потому, что тот его родственник. Да ему и в голову никогда это не приходило. А приходило, уж если на то пошло, совсем другое. Приходило то, что Евсей два года колотил сани для колхоза, а кто теперь их будет делать? Кто будет выручать его как бригадира по скотному двору, по конюшие? А два сына у Евсея на войне погибли — это не в зачет?
И вот как раз в это самое время, когда Михаил на всю катушку собирался выдать Егорше, под окошками появилась Раечка — она шла с большим кузовом травы.
Егорша петухом высунулся в раскрытое окно, закукарекал:
— Раюша! Соседка дорогая! Давай на беседу.
— Некогда! — ответила Раечка.
— Чё некогда. Я музыку новую привез. Ей-бо. Вот Мишка рядом — не даст соврать.
Михаил выпучил глаза: какая еще музыка?
— Древесина пекашинская! Совсем тебе комары мозги выели. Надо девку заманивать, а он — какая музыка?
Подталкиваемый Егоршей, Михаил выглянул в окошко, небрежно махнул рукой, давай сюда, Райка.
И Раечка кузов с травой наземь и — к ним. Через зеленый картофельник. Красиво, легко начала выбрасывать белые ноги. А в избу вбежала — грудь ходуном, и такие радостные, такие летние глаза.
— А где музыка?
Егорша мелким бесом начал рассыпаться: Раечка, Раечка, дорогая соседка… Выставил из-под стола табуретку, обмахнул рукой.
Злость взяла Михаила:
— Райка, ко мне!
Раечка в замешательстве посмотрела на Егоршу, как бы спрашивая того: что у вас тут происходит?
— Ну! — нетерпеливо сказал Михаил.
И Раечка покорно, опустив голову, подошла к нему, села рядом на лавку.
Михаил притянул ее к себе:
— А ты, Райка, горячая. С тобой не замерзнешь.
Раечка по самые глаза залилась вишневым румянцем, выгнула стан.
— Не рыпайся! Не таких, как ты, объезжали. — Михаил торжествующе посмотрел на побледневшего Егоршу — что? выкусил? — и рывком перекинул девушку к себе на колени, так что у той колоколом вздулось пестрое ситцевое платье.
— Тяжелая ты, Райка, много в тебя добра сложено.
— Может, вам создать обстановочку, а? — язвительно спросил Егорша.
— Создай! Верно, Раечка? — Михаил с напускным ухарством откинул голову, сбоку посмотрел на Раечку.
У Раечки слезы стояли в глазах и губы были закушены…
Михаил все это сейчас вспомнил и подождал, покамест Раечка не прошла мимо.
Щеки ему и сейчас жег каленый стыд. Нехорошо, по-скотски все это вышло. Он терпеть не мог, когда Егорша начинал всякую пакость рассказывать про баб и девок, а разве он сам поступил лучше? Чем виновата Раечка? Прибежала к нему по первому слову — радостная, сияющая, на все готова. А он начал куражиться. Он начал показывать Егорше свою власть над девкой. Вот, мол, какой я, грязный, небритый, нечесаный, прямо с поля, древесина пекашинская, как ты говоришь, а давай потягаемся — чья возьмет?
Ну погоди, подумал Михаил о Егорше. Когда-нибудь я тебе за все выдам. Действительно, ежели бы Егорша не завел его, с чего бы он начал куражиться над девкой?
Егорши дома не было. Отпускник. Самая рабочая пора у него по вечерам да по ночам. А днем его работа — ружьишко. Бродит в первых соснах за деревней да лупит в кого попало. Михаил частенько слышит его выстрелы.
— Ежели к дому не поздно пригребется, пущай ко мне зайдет, — сказал он Степану Андреяновичу.
— Так или дело какое?
— Дело… Бока ему наломать надо? С пьяных глаз зашел к нам — Лизавету за него отдайте.
— Чего? Лизавету сватал?
— Говорю, окосел с перепоя.
Степан Андреянович долго молчал, и вдруг слеза блеснула у него в правом глазу, задрожал подбородок.
— А что, Миша, — начал он издалека, — может, это и неплохо?
— Неплохо? Да Лизка еще ребенок!
— Ну пошто ребенок? Раньше, бывало, и моложе выдавали.
— Чего зря бочку перекатывать. Чтобы я да за такого кобелину сестру свою отдал… Никогда! Так и скажи ему. А то повадки его я знаю. Разрисует. Наплетет такого, чего и в помине не было.
— Да это-то так, — согласился Степан Андреянович. — Хоть и своя кровь, а не хвалю.
4Михаил ушел, а старик еще долго сидел у стола.
Днем, когда они сели обедать, Егорша заводил носом: и грибы зажарены не так, и хлеб дедов ему не по вкусу, и от картошки нечищеной его воротит…
— А ежели воротит, женись! — вспылил Степан Андреянович.
— Ну и женюсь! — ответил с вызовом Егорша. — Нашел чем пугать.
И, видно, после этого сгоряча и брякнул у Пряслиных, подумал Степан Андреянович.
А вообще-то лучше невесты, чем Лиза Пряслина, он бы своему внуку не желал. Еще Макаровна, покойница, нахвалиться не могла Лизаветой: «И такая уж у Пряслиных девчушечка совестливая да работящая. Золото девка…» Хорошая семья. Крепкий корень. И если бы Егорша с такой семьей породнился, может, он и сам бы немножко остепенился — повылезла бы из него лишняя дурь…
Да нет, вздыхал Степан Андреянович, близко локоть, да не укусишь. Разве пойдет такая девка за моего шалопая?
Егорша пришел поздно. И как всегда — под парами.
— Чего не спишь? Утро скоро.
— С тобой уснешь.
— Ха, опять чем не угодил?
— Бесстыдник. Налил шары и ходишь. Уж ежели задумал жениться, по себе сук гни.
