Петр Замойский - Восход
Лошадь закусывала свежей, недавно скошенной осокой.
Мужики жевали зеленый лук.
Солнце светило ярче. Играла гармоника, ржали лошади.
Глава 26
— Мы что же, в самом деле к Шугаеву идем? — с некоторым испугом спросил Андрей и даже приостановился.
— Пошли, пошли, — взял его под руку Иван Павлович.
— Вроде как бы неловко, и мешок вот у меня.
— Музыка-то перестала играть? — спросил я.
Андрей снял мешок с покупками, прислонил его к уху.
На лице его сначала появилась улыбка, а затем смущение.
— Кажись, пищит? Послушай-ка, Петр Иванович.
— Пока дойдем, оно и пищать перестанет, — успокоил я его.
По дороге к дому, в котором квартировал Шугаев, Андрей несколько раз останавливался и вопрошал нас:
— Ужель к самому?
И, получив подтверждение, шествовал дальше.
Председатель уисполкома Шугаев Степан Иванович квартировал наверху двухэтажного дома. Занимал две комнаты и небольшую кухню.
Не успел я постучать в дверь, как она уже открылась. На пороге стоял сам Шугаев.
— Шаги, что ль, наши заслышал? — спросил я его.
— Из окна увидел.
Мы поздоровались, и он провел нас через кухню в свою комнату. Здесь ему был представлен Андрей, который как вошел, так и застыл возле двери комнаты.
— Знакомьтесь, Степан Иванович. Это председатель нашего села. Мужик-трудовик. Андрей Глазов. Мастер валяльного дела. Только очень робкий.
— Проходите, товарищ Глазов. Робеть нечего.
Но Андрей по-прежнему стоял у порога и во все глаза смотрел на Шугаева.
— В мешке-то валенки, что ль? — осведомился у него Шугаев.
Мы с Иваном Павловичем прыснули от смеха.
— Кладите мешок в угол. Давайте я помогу снять.
— Нет, нет, — выговорил Андрей. — Я сам. А то она…
И, не договорив, кто она, поскорее снял мешок. Снял, поставил в угол, нагнулся и прислушался.
— Не пищит? — спросил его Иван Павлович, на что Андрей замахал руками, и мы снова рассмеялись.
— Да что такое? — заинтересовался Шугаев. — Кто пищит? Котята?
— Нет, нет, — загородил Андрей мешок. — Не котята.
И, уже осмелев, заметил нам с упреком:
— Э-эх, вы-ы! Подведете… вот.
— А ты сам покажи, — сказал Иван Павлович Андрею и пояснил Шугаеву: — На базаре он всякого добра накупил. В приданое дочери… И еще одну чудесную штучку приобрел. Да такую, какую ты, Степан Иванович, в жизни не видел.
— Покажи, Андрей, — попросил Шугаев. — Что за штучку ты купил на базаре?
— Ругаться или смеяться не будете?
— Ругаться не будем, а если весело, посмеемся.
— Э-эх, вы! — снова упрекнул нас Андрей. — Вот что я купил, Степан Иванович. — И Андрей, открыв мешок, сначала вынул зеркало с амуром, которое с большим интересом рассмотрел предуисполкома и похвалил, затем, осмелев, достал и часы.
— Ба-ба-ба! — воскликнул Степан Иванович. — Они, надо полагать, с музыкой?
— Д-да, пищат, — ответил Андрей и сам засмеялся. Он уже освоился.
Видимо, у Андрея, как и у некоторых, было о Шугаеве другое представление. Шугаев слыл строгим человеком.
Его именем запугивали. Этим занимались больше всего те, у которых была на то причина.
А Шугаев по натуре добрейший человек. У него веселый, живой характер, он любил шутку. Широкий открытый лоб, пышные усы, статен, широкоплеч, одет всегда хорошо, по-городски.
Честен, неподкупен, не любил подхалимов, терпеть не мог разгильдяев или людей двуликих, храбрых на словах, но отлынивающих на деле.
Особенно не терпел он левых эсеров. Шугаев и Жильцев просто не выносили друг друга.
Шугаев был замечательным организатором всей партийной и советской работы в уезде. И никто не мог предположить, что у него было закончено только четыре класса.
Но пятнадцать лот работы на Путиловском заводе дали ему больше, чем университет.
Мы, молодежь, любили Шугаева. Он служил нам хорошим примером во всех отношениях.
Шугаев был неравнодушен к детям. Своих детой у него не было. Он настоял на открытии детского дома для сирот.
— Что ж, Андрей, — обратился Иван Павлович к нашему другу, — заведи свою машинку, похвались Степану Ивановичу.
— А я не умею, — сознался Андрей.
— Давайте, я одолею, — попросил сам Степан Иванович.
Он нашел внутри часов ключ, завел и, когда часы заиграли, поставил их перед нами на стол.
Мы с удовольствием прослушали музыку. А часы играли не что иное, как «Коль славен наш господь в Сионе».
— Чу-удесная машина, — похвалил Степан Иванович. — Прелесть, как чисто выводит! Подпевать хочется. Я ведь когда-то на правом клиросе пел. Сам батюшка хвалил меня. Люблю попеть и сейчас.
И, к удивлению Андрея, председатель уисполкома очень мягким тенором запел свою любимую песню, которую мы от него слышали не раз в свободные минуты при хорошем настроении или во время поездок в дороге.
Колокольчики мои, цветики степные,
Что глядите на меня, темно-голубые,
И о чем грустите вы, в день веселый мая,
Средь некошеной травы головой качая?..
Андрей совсем осмелел. Он от восторга всплескивал огромными ручищами, хлопая себя по ляжкам, и опять вопрошал, но уже самого Степана Ивановича:
— Ужели это вас я вижу, товарищ Шугаев?
— Могу документ показать, товарищ Андрей, — смеялся Шугаев.
— Зачем документ? Вот ужо в селе буду рассказывать, какой вы… Не поверят.
— Что ж так?
— А так. У нас Митенька и Лобачев черт знает что про тебя болтают.
— Не знаю таких, — усмехнулся Степан Иванович.
Андрей опешил.
— Лобачева не знаешь? Ну-ну!
И он очень красочно рассказал, как Лобачев прятал свой хлеб в навоз, и про Гагарина рассказал, и священника расписал во всех красках.
Я заметил, как с лица Степана Ивановича постепенно сходила улыбка.
Вскоре Андрей заторопился, уложил в мешок часы, зеркало.
— До свиданьица, Степан Иванович, — радостно произнес он, — мне ведь пора к дому.
— До свиданья, Андрей, — подал ему Шугаев руку. — Передай бедноте и середнякам поклон от меня. И еще вот что, Андрей: помогай в селе комитету бедноты. Сам ты середняк, стало быть стоишь за Советскую власть. А если обижать тебя будут, прямо ко мне обращайся. Вот скоро будет совещание комитетов бедноты, приезжай. А пока помогай вывозить хлеб на станцию для питерских рабочих. Будешь помогать, товарищ Глазов?
— Буду, вот те Христос, буду!
Придерживая левой рукой мешок, Андрей хотел перекреститься, но, не найдя икон в углу, махнул рукой.
Попрощались и мы с Андреем. Едва он ушел, как раздался стук в дверь. Вошли Брындин и Филипп.
Больше всего я обрадовался Филе. Мы долго жали друг другу руки. За это время Филя заметно похудел. Щеки на его продолговатом белобрысом лице совсем ввалились.
— Ты что такой страшный?
— После расскажу. Да тебе ли не знать? Ему, — он кивнул на Шугаева, — ты все рассказал?
— Пока не успел.
И мы вчетвером поведали Шугаеву обо всем, что произошло в Горсткине.
— Много людей знает об аресте этой шайки?
— По-настоящему, кроме нас, об аресте Васильева, Тарасова, Климова и бодровского эсера знают сторожиха Василиса да Федор. А об аресте Полосухина и Жукова теперь, конечно, знает все село. Но будут считать, что арестовали за спекуляцию и сокрытие хлеба. Обыски делали в домах и на мельнице.
— Та-ак… — задумчиво произнес Степан Иванович. — И ты ясно слышал, что они называли седьмое число?
— Очень ясно, — ответил я.
— А-а… месяц?
— Что месяц? — не понял я.
— Как что? В году двенадцать месяцев. В каждом есть седьмое число.
— Вот про это я, Степан Иванович, не знаю, — усомнился я, — и они не говорили. Я почему-то решил, что в июле.
— Решать за них нечего. Надо точно узнать.
Шугаев обратился к Брындину:
— Предварительный допрос был?
— Ждали Ивана Павловича. Он всегда первый допрашивает.
Брындин помолчал и горестно вздохнул, но во вздохе слышался упрек, недовольство.
— У него этот… как его… сиволагишный… Фу, черт, не выговоришь.
— Ладно, ладно, — понял Иван Павлович и усмехнулся, — к кому какой подход. А тут и без подхода ясно.
— Многое не ясно, — задумчиво произнес Шугаев. — Допрос в первую очередь и начнете с этого. То есть установите число. И про месяц не забудьте. Потом — кто еще с ними по уезду и городу… Про Жильцева как бы к слову намекните, что и он, мол, уже здесь и во всем сознался. Выдал, мол, вас.
— Понятно, — сказал Иван Павлович. — Тоже психологический подход. — И он взглянул на Брындина.
— Тьфу! — плюнул великан.
Степана Ивановича почему-то заинтересовал Тарасов.
— Как по-твоему, этот помещик из самых активных в их банде? Верно ли, что он культуру насаждал среди сельских? Правда, что у него богатая библиотека, которую надо бы давно изъять?
