Абдурахман Абсалямов - Белые цветы
— Нет ли здесь ошибки, Гульшагида-апа?
Гульшагида взглянула на рецепт и побледнела. В нем была проставлена двойная доза лекарства!
Вскоре явилась расстроенная Магира-ханум, вслед за ней и сам профессор.
— Почему вы так рассеянны? — строго спросил Гульшагиду Абузар Гиреевич. — Что с вами?
— Не знаю, — ответила она, низко опустив голову.
— Кто же знает, если не вы? — нахмурился профессор. — Вы понимаете, чем угрожает больному двойная доза строфантина?
— Это моя грубая ошибка, — тихо произнесла Гульшагида.
— По-моему, эта ошибка граничит с преступлением, — безжалостно сказал профессор. — Магира-ханум, — обратился он к заведующей отделением, — у Гульшагиды Сафиной что-то не ладится. Пока она не придет в себя, пожалуйста, возьмите под контроль ее работу. Прошу вас.
Профессор вышел. Наступило тягостное молчание. Внимательная Магира-ханум обняла Гульшагиду за плечи, спросила как можно мягче:
— Скажи, Гульшагида, что с тобой?
Гульшагида подняла на нее глаза и вместо ответа сама задала вопрос:
— Я хотела бы знать — кто сказал вам о моей ошибке в рецепте? Диляфруз?..
— Нет, врач Саматов.
Гульшагида, кусая губы, уставилась в окно. Во дворе качались голые ветви тополей, словно чьи-то костлявые руки грозили Гульшагиде. А она не переставала гадать: «Кто сообщил об ошибке Салаху? Сам нечаянно заметил или передала Диляфруз?»
Она резко обернулась к заведующей отделением:
— Скажите правду, Магира-ханум, вы не доверяете мне?
Добрую женщину поразила эта необычная нервозность всегда спокойной и тактичной Гульшагиды.
— Что с вами? — повторила она все тот же вопрос. — Вы словно горите изнутри. Почему я должна не доверять вам?
— Простите! — На глазах у Гульшагиды выступили слезы. Она достала из сумочки подброшенный клочок бумаги. — Вот, читайте.
Магира-ханум, пробежав глазами несколько строк, швырнула записку на стол. Опять наступило молчание.
— Как думаете, кто мог написать эту гадость? — наконец спросила Магира-ханум.
— Не знаю. Почерк вроде Саматова… За что он обливает меня грязью?! — с болью спрашивала Гульшагида. — Что плохого я сделала ему?
Магира-ханум не сразу ответила.
— Я давно работаю с Салахом и, по правде говоря, не думала, что он такой подлый и мелкий человечек. Помнится, он поговаривал об аспирантуре. Сначала Абузар Гиреевич относился к его намерению благосклонно. А потом… Вы должны знать это… Потом — разочаровался в нем. Абузар Гиреевич остановил свой выбор на вас. Возможно, за это Саматов и мстит вам.
— Где мне искать управы на него? — уже растерянно спрашивала Гульшагида.
— Тут я ничего не могу сказать. В таких делах я плохой советчик. Самой никогда ни с кем не доводилось вести тяжбу.
После бессонных ночей и раздумий Гульшагида приняла решение, — правильным было это решение или неправильным, она не знала, но ничего другого не придумала: надо самой защищать себя. Однажды утром, в кабинете Магиры-ханум, она столкнулась с Салахом Саматовым. Даже не поздоровавшись, резко спросила:
— Скажите, почему вы при виде меня всегда начинаете паясничать — кривите физиономию, подмигиваете?..
Саматов только усмехнулся в ответ.
— Не смейтесь! — Полная гнева, Гульшагида сделала шаг к нему. — Я не позволю издеваться над собой!
— Перестаньте, не петушитесь! — вмешалась встревоженная Магира-ханум. — Давайте заниматься делом…
Она направилась к двери. Следом за ней пошел было и Салах.
— Подождите! — остановила его Гульшагида. — Доведем разговор до конца.
— Як вашим услугам! — Салах, кривляясь, отвесил поклон.
— Еще раз повторяю — перестаньте паясничать! Я говорю с вами вполне серьезно.
— Пожалуйста, товарищ делегат.
Гульшагида долго смотрела на него горящими глазами.
— Вы ведь не мальчишка.
— Я и сам того же мнения.
— Но и у мальчишки не достало бы глупости высмеять мое делегатство.
— Виноват, я политически неграмотный.
— Даже политически неграмотный субъект должен полностью отвечать вот за эту мерзость!.. — Гульшагида швырнула ему в лицо записку.
Саматов поймал бумажку на лету, глянул и сразу же изменился в лице.
— В ваших интересах уничтожить этот пасквиль. Я узнала ваш почерк, Салах. Если хотите, можно устроить специальную экспертизу! — продолжала Гульшагида. — Я могла передать записку Алексею Лукичу и потребовать товарищеского суда. Ну, что молчите? Струсили?! — Гульшагида горько усмехнулась. — Сберегите на память свою грязную писанину. И впредь не смейте ни подличать, ни паясничать! Иначе получите заслуженную пощечину!
Вот и с Диляфруз надо объясниться до конца. Невозможно бесконечно притворяться слепой и глухой, делать вид, будто ничего не замечаешь, — ведь девушка явно смущается, даже избегает Гульшагиду. Что случилось?..
Она специально дождалась, когда Диляфруз пойдет с работы. Встретила ее на узкой садовой дорожке, взяла под руку.
— Диляфруз, милая, почему ты меня избегаешь в последнее время? — Девушка вздрогнула, но ничего не ответила, шла рядом, глядя в землю. — Какая черная кошка пробежала между нами? — допытывалась Гульшагида.
Они уже вышли на городскую улицу.
— Раньше ты была так доверчива со мной, Диляфруз, — продолжала Гульшагида. — Письма писала мне в Акъяр. Советовалась со мной по поводу смерти сестры… Что случилось? Или я в чем-то виновата перед тобой? Обидела чем-нибудь? Скажи мне, Диляфруз.
— Нет, нет, не думайте так! — дрожащим голосом произнесла девушка. — Вы никогда не делали мне ничего обидного… Я не могу, не могу! — воскликнула она.
Вдруг — рванулась вперед: «Простите, я очень тороплюсь!» — и скрылась в потоке пешеходов.
И надо же было случиться совпадению, — вскоре после всех этих неприятностей Гульшагида получила вызов на заседание партбюро. Она пошла туда встревоженная. Возникали всякие мрачные предположения, — наверное, до сведения бюро дошла склока с Саматом Салаховым; возможно, с ней хотят поговорить о ее промашках на работе. На заседании присутствовал инструктор райкома. Сверх ожидания, все обошлось не только мирно, но даже на пользу Гульшагиде. На партбюро ее попросили — да, да! — руководить кружком партийного просвещения. Кружковцы уже приступили к изучению материалов партсъезда, но занятия срываются из-за несерьезного отношения руководителя.
Гульшагида не сразу согласилась. Времени у нее сейчас в обрез. Она готовится к сдаче кандидатского минимума. Но, пораздумав, все же решила не отказываться от нового поручения.
Когда она возвращалась с партбюро, встретился Абузар Гиреевич, спросил, как дела с «пламенным фотометром».
— Вы были правы, Абузар Гиреевич, — невесело улыбнулась Гульшагида, — «пламенный фотометр» при первом же прикосновении опалил мне крылья. Алексей Лукич отрезал: «Не предусмотрено сметой».
— Я предупреждал вас… В прошлом году мы уговорили его купить дополнительно один аппарат. Так ему влепили выговор за нарушение финансовой дисциплины. Теперь его трудно подбить на самостоятельный поступок. Он человек инструкции.
— Но ведь инструкции иногда отстают от жизни.
— Поэтому, я думаю, вам следует продолжать борьбу за фотометр, — неожиданно заключил Тагиров.
Дома, после ужина, Гульшагида, не теряя времени, разыскала блокноты, записи прежних своих выступлений в Акъяре о съезде партии. Освежая память, перечитывала газеты тех дней, испещренные красным и синим карандашами.
На первое занятие Гульшагида пошла не без волнения. Ей захотелось одеться торжественней, и она надела новый черный костюм, в котором была на съезде, и белую блузку.
Просторная комната для лекционных занятий, к удивлению Гульшагиды, была заполнена людьми. Вместо двадцати человек, записавшихся в кружок, явилось вдвое больше. Здесь были не только санитарки и сестры, но и выздоравливающие больные.
Вдруг Гульшагида увидела, как вошли и сели в последнем ряду профессор Тагиров и… Фазылджан Янгура. «Зачем они здесь? Что им тут нужно?..» — заволновалась Гульшагида. Однако надо начинать. Волнуясь, она подошла к столу, открыла свои записи. Больше всего она боялась искусственного пафоса, громких и пустых фраз, — не так-то легко было находить простые, задушевные, содержательные слова. К тому же ее слушают два профессора… Особенно смущал ее Янгура.
Все же через пять — десять минут она взяла себя в руки. Голос перестал дрожать, и слова зазвучали уверенней. Сегодня было вводное занятие, первое знакомство со слушателями, и Гульшагида ограничилась рассказом о приподнятой и в то же время деловой атмосфере, царившей на Двадцать втором съезде партии, о своих чувствах и волнениях, о встречах и разговорах с примечательными людьми. Ее задушевный рассказ расположил слушателей. Немало интересного рассказала она и о московских больницах, в которых ей удалось побывать.
