Лев Правдин - Бухта Анфиса
— Слушай. Возьмите меня в пай. Вместе мы это скорей осилим…
7Это неожиданное предложение Михалева ускорило дело, и, едва дождавшись весны, Николай Борисович поехал в Токаево, чтобы там на месте обо всем сразу уж и договориться.
И вот видит Анфиса: идет к ее дому токаевский мужик, на все руки мастер, Семен Ильич Китаев, а с ним незнакомый человек. Ох, нет! Видела его, знала, знакомый это человек. Высокий, щеки впалые, бородка седоватая, клином. Идет легко и зоркими глазами все кругом оглядывает и головой приветливо покачивает, будто с кем-то здоровается, и улыбка виноватая, словно и хорошо ему и неловко за то, что так долго не бывал в этих местах.
Перед Анфисой остановился, фуражку снял и руку протянул:
— Здравствуйте, Анфиса Васильевна…
И она тут его и признала.
— Здравствуйте, гость нечаянный, Никандров!
— О! Не забыла? — с восхищением воскликнул Николай Борисович.
— Как звать-величать вот уж и не помню.
— Так я в ту пору, когда в деревне вашей бывал, мальчишкой считался. Потом до войны еще был как-то…
— А деревни-то нашей совсем мало осталось. Опустела Палестина наша, — загрустила Анфиса. — Вдвоем мы с Татьяной остались. Ее-то помните ли?
— Все я помню, — с легкой печалью ответил Николай Борисович. — Все и всех.
— Ну, вот как хорошо! Для доброго человека память не тягость.
И вдруг замолчали, глядя на широченную реку, славную Сылву, играющую под солнцем. Задумались. Эту тихую минуту нарушил Китаев, спросил, где топор.
— Да в сенцах. А на что тебе? — спросила Анфиса.
Китаев не ответил. Мастеровые мужики себе на уме: слово сказать — вроде одарить человека, одолжение сделать. Взял топор и ушел на соседнюю усадьбу. А там место голое, дом в войну еще сгорел и только поодаль среди прошлогоднего сухого бурьяна едва возвышалась баня — покосившийся сруб, да кое-где уцелевшие стропила. Крыши и той нет, постарались неизвестные люди, прибрали. Походил Китаев вокруг бани, топориком постучал, потом пришел и сказал Николаю Борисовичу одно только слово:
— Годится.
— Да чего это ты? — всполошилась Анфиса.
— Строиться надумал, — Николай Борисович улыбнулся и помахал рукой.
Анфиса просияла:
— Да господи! Да милый ты человек! Да я же из всех сил помогу…
— Какая от тебя может ожидаться помощь, — впервые усмехнулся Китаев. — Топор, гляди-ко, щербатый, как рашпиль. Небось без тебя обойдемся.
— Ты-то обойдешься, да мне-то как? Я-то без хорошего дела не проживу. Что по моим силам. А ты от меня не отмахивайся. Я тут — хозяйка: вот уйду сейчас на тот берег — и деревне конец, и тебе тут нечего делать.
Китаев из-под рыжих мохнатых бровей покосился на Анфису:
— Ох ты! Чего возомнила. А ведь взаправду, тобой деревенька-то удержана.
В тот же день и договорились. Мастер Китаев обязался за лето перенести банный сруб на то место, где прежде стояла изба, прирубить к нему еще одну комнату, пристроить большую веранду на две стороны и в избе сложить плиту с обогревателем. А Николай Борисович только и обязан, что расплатиться в условленные сроки за работу и за материал.
Договаривались Китаев и Анфиса, а Николай Борисович только грустно улыбался, представляя, какой это будет у него великолепный дом. Договор, записанный на бумаге, занял немного больше половины листа. Все, что обусловлено, записывать не было надобности. Слово, мастером сказанное, крепче всякой записи, а уж Анфиса уследит, если что не так. Она усмотрит.
К этому документу Китаев руку приложил и долго ее не отнимал, старательно выводя свою фамилию. Закруглив последнюю буковку, похожую на веселый поросячий хвостик, вдруг вильнул в обратную сторону лихим росчерком. Сделав это, он сконфузился и торжественно сказал:
— Дело порядка требует…
После чего наступило недолгое молчание в честь совершенного и в ожидании еще только предстоящего.
— Порядок ломать не станем, — проговорил Николай Борисович, доставая из своей сумки бутылку, колечко колбасы и два помятых батона.
Степенно чокнулись и неторопливо выпили в честь нового жителя — пусть ему будет хорошо у светлой Анфисиной бухты на многие годы.
Налили по второй. Анфиса выглянула в окошко — послышался ей тележный скрип и частый перестук колес: кого это несет таким безумным аллюром?
— Бригадир едет, — сообщила она.
— Где пол-литра только еще распечатывают, он за километры учует! — воскликнул Китаев восхищенно. — Чистый локатор!..
— Все вы лакать мастера, — засмеялась Анфиса. — Только подноси успевай! Лакаторы…
— Второй раз отставку дают, — сообщил Китаев.
— Дают, да снова ставят, — возразила Анфиса. — Потому что мужик он осмотрительный, хозяйство ведет как надо. Тебя вот не поставят. — Анфиса достала еще одну чашку.
— Не поставят, — согласился Китаев. — Я мастеровой человек и землю сроду не пахал. А ты чего суетишься-то?
— Я человека привечаю, — сказала Анфиса и пошла встречать бригадира.
А Китаев сказал Николаю Борисовичу:
— Человек он в нашей бытности необходимый. Это верно. Всякое дело от него зависимо.
Принцесса и бригадир
Если бы Семена спросили, помнит ли он Нинку, учителеву дочку, которую он фотографировал в лесу, где-то неподалеку от Старого Завода, он, не думая даже, ответил бы:
— Конечно, листья на голове. Ну как же?..
Память у него была чувствительная, как фотопленка, с которой он имел дело. Поэтому, увидав Нинку, он сразу узнал ее и в то же время не вполне был уверен, что это она, та самая тонконогая и высокомерная амазонка. Так ведь прошло пять лет, было время вырасти и расцвести…
На этот раз он встретил ее в плавательном бассейне, куда приехал снимать для молодежной газеты лучших пловцов. Она не числилась в списке лучших, но он не мог с этим согласиться. Она была стройнее всех, бесстрашно прыгала с вышки и самозабвенно кувыркалась в прозрачной воде. Отчаянная девчонка и, по всему заметно, общая любимица. И так сложена, что ее фотография могла бы украсить обложку какого-нибудь модного журнала.
И она узнала его, но не сразу, а только тогда, когда он напомнил ей некоторые подробности той стародавней и очень непродолжительной встречи. А узнав, очень обрадовалась, словно встретила земляка.
Он спросил, не желает ли она покататься по городу. Нина согласилась с такой беспечной веселостью, будто только и знает, что раскатывать в таких блестящих автомобилях и с такими незаурядными спутниками, каким Семен всегда себя считал. Но когда Нина, размахивая потрепанным чемоданчиком, выбежала на крыльцо, то Семену показалось, что все вокруг, в том числе и его ослепительная «Победа», и даже сам он, как-то вдруг потускнело. Обыкновенная девчонка, и одета неважно: вязаная шапочка с каким-то нелепым помпоном съехала на затылок, волосы торчат во все стороны, пальтишко клетчатое, дешевенькое — в чем дело?
Этого никак не мог понять малосольный Семен, хотя считал себя знатоком людей и физиономистом. Вот она стоит на широком крыльце и с явным удовольствием смотрит на бесчинство весны. Мутный ручей, звонко выбалтывая какую-то веселую чепуху, пробегает по обочине под ноздреватый снежный пласт. И он добился своего, этот болтливый ручей, — снег раскололся и, ухнув, осел. С крыш срываются гремящие потоки, унося остатки снега. Воробьиная стайка, заполошно перекликаясь, сорвалась с трамвайных проводов, рассыпалась перед крыльцом и сразу же рванулась на млеющие под солнцем тополя. А небо голубое и чистое, и Нина стоит на крыльце с таким видом, словно все это делается по ее внезапному желанию.
Привычным движением поднял Семен фотоаппарат. Нина, переждав секунду, сорвала с головы свой вязаный колпачок и сбежала по ступенькам.
Семен распахнул перед ней дверцу, как перед принцессой. Так, кажется, ее назвал Артем? И не зря. Что-то в ней есть такое, необъяснимое… Какая-то подчиняющая привлекательность. Не ведающий никаких сомнений и ничего необъяснимого не признающий, Семен поглядывал на свою спутницу с удивлением. Он даже не знал, о чем с ней говорить. Такая пигалица на первой минуте загнала его в угол, лишила дара речи.
И он молчал, нажимая на газ. Стрелка спидометра металась под цифрой шестьдесят — недозволенная скорость, когда под колесами — то талый снег, то асфальт, скользкий от грязи и воды. Вести машину по такой дороге не просто, и пусть она оценит его мастерство и поймет его молчание.
Она сидела рядом и, сощурившись, поглядывала на дорогу. Чемоданчик на коленях, шапочка на чемоданчике, прижатая узкими и смуглыми девчоночьими ладонями.
Поворот — и машина вылетела на прямую и уже очищенную от снега дорогу. Для дальнейшего молчания не было оправдания, и Семен выдавил незамысловатый вопрос:
