Лев Правдин - Ответственность
Сейчас в его жизни складывалось все так плохо, так нелепо, как не может быть в настоящей жизни. И ему казалось, что все это неправдоподобное, недостойное существовать должно кончиться так же внезапно, как оно и появилось. И тогда снова вернется нормальная человеческая жизнь.
На веселой остановке «Разгуляй» его ждала Ася с невеселыми новостями.
— Где ты так долго? — спросила она тревожным голосом и, не дожидаясь его ответа, торопливо заговорила: — Домой нельзя. Там пришли за тобой.
— Кто пришел?
— Ну, известно кто. Эти, из колонии.
А Сеня все еще не мог понять, кто пришел и зачем. Он как-то устал и отупел от всего недоброго, что так вот, в одночасье, обрушилось на него.
— Какая еще колония? — безнадежно спросил он.
Ася рассказала; когда она вернулась из школы, у ворот повстречались ей двое. Парень и девушка. Очень молодые, совсем как старшеклассники. Спросили Сеню. Ася сначала тоже ничего не поняла, но на всякий случай сказала, что она не знает, куда ушел Сеня.
— Тогда мы подождем, — засмеялся парень.
Ася сразу сообразила: пришли, чтобы забрать Сеню в колонию. Она не растерялась и ответила:
— Ждите. Только мне в школу надо.
Ее не задерживали. Парень даже проводил ее немного. По дороге она спросила:
— За что вы хотите его забрать?
Он ответил:
— Мы его в детский дом определим, чтобы зря не болтался. А если ты его предупредишь и он скроется, тогда ты будешь отвечать. Так и знай.
Ася сказала:
— Как же! — Она и в самом деле ничуть не испугалась. Сейчас ей было просто не до того: она только думала, как бы в эту минуту не показался Сеня, и старалась идти быстрее, чтобы подальше увести этого парня. А он пригрозил:
— Вот тогда узнаешь!
Она фыркнула:
— Оч страшно.
Он рассмеялся и, как ей показалось, неискренне похвалил:
— А ты удалая. Только напрасно ты его скрываешь. Ему в детдоме будет лучше.
И начал расписывать, как в детдоме хорошо, как там кормят, одевают во все новое, как учат. Все это Ася выслушала и ни одному слову не поверила. Совсем заврался. Кто же поверит, что в детском доме такая роскошная жизнь! Но тут же ей пришло в голову, что этот завравшийся, может быть, знает про Сенину маму. Где она. Как бы так его спросить, чтобы он проговорился? Попросту-то, наверное, не скажет. Невинным голоском она сообщила:
— Вы его заберете, а вдруг ему письмо от мамы. Вот если бы он знал, где она, он бы сам ей написал.
Парень насторожился — это Ася сразу заметила по его прищуренным глазам.
— А он не знает, где она?
— Конечно, не знает.
— Так ты ему скажи, что мы знаем, где она, его мама. Пойди и скажи.
Усмотрев довольно нехитрый подвох в такой постановке вопроса, она улыбнулась, как бы сожалея, что это не в ее силах:
— Как же я скажу, если не знаю, куда он уехал? Я же вам говорила — не знаю.
Он даже остановился и захлопал глазами, совсем как одураченный мальчишка.
— Не знаешь?
— Конечно, нет.
— Чего ж ты мне голову морочишь? Я тут с тобой иду…
— А я вас не просила меня провожать. Думала, вам просто по пути. Вот наша школа.
Она помахала ему рукой, он покраснел, выругался, покраснел еще гуще и почти бегом свернул в переулок, только полы пальто по сапогам зашлепали.
Выждав несколько секунд, Ася повернула обратно, чтобы встретить Сеню и предупредить об опасности. Встретила. Предупредила.
— Теперь мне только одно и остается. И я знаю что, — сказал Сеня так уверенно, что Ася даже не поверила в то, что он знает. Но оказалось, что и в самом деле он знал. Конечно, не самый это лучший выход из положения, даже, прямо сказать, плохой выход, но ему казалось, что ничего другого не остается. И этим единственным и не лучшим выходом оказался Кузька Конский. Беда и выручка, специалист по несчастьям.
— Ох, как плохо, — сказала Ася.
Сеня спросил:
— А что лучше?
— Не знаю.
— Пересижу пока у него. Пережду. А там посмотрим. Юртаева подводить не хочется.
Они вступили в небольшой парк. Приближалась пора белых ночей, и сейчас, в десять часов вечера, было совсем светло.
Столетние липы вытянулись вдоль притихших аллей. Черные стволы, черные ветки над головой, похожие на частую сеть, раскинутую в опаловом небе. Сквозь черные стволы белеет кладбищенская ограда, за которой виднеются кресты и памятники.
Ася присмирела и даже слегка загрустила, что нечасто с ней случалось. Они шли тихо и говорили о своих невзгодах так же просто, как о плохих отметках, как о семейных неурядицах или о лишениях, к которым все уже привыкли за время войны. Так говорят о тех простых и неприятных вещах, которые с каждым могут случиться. Это очень плохо, но вполне обыденно и поэтому не очень-то страшно, если разобраться. Просто такое сейчас время, и все к этому привыкли, даже дети. Даже дети, вот какое это время!
— Только нам стало немножко полегче жить… — проговорила Ася. — И вот пожалуйста.
И Сеня тоже загрустил. Перед лицом предстоящей разлуки бледнеют все прошедшие беды. Они как вчерашний день, как буря, которая пронеслась ночью. А жить и в самом деле стало легче: не надо добывать дрова, он совсем уже встал на ноги и, значит, сам может заработать кусок хлеба. Да и война идет к концу.
Налаживалась новая жизнь со своими сложными заботами и нелегкими делами. Но даже все эти дела и заботы сейчас казались такими желанными!
Кончилась аллея. Они вышли к спуску в овраг.
По всему отлогому склону среди черных деревьев белели камни памятников и кресты. Клочья серого тумана неподвижно лежали между могил и ниже, где входила в свои берега мелководная речка Лягушиха.
Над деревьями возвышались синие церковные купола, мокрые от тумана.
— Когда придешь? — голос Аси задрожал. Даже, кажется, она всплакнула.
Это так удивило Сеню, что он притих, и, ни слова не сказав, повернулся и медленно пошел вниз по извилистой тропинке. Когда на полпути он оглянулся, Аси уже не было на краю оврага.
БЕДА — ТОВАР
Ведро лягушихинского песка стоило десять рублей. Кузька Конский утверждал, что дело это не пыльное, но денежное и что если бы на золотых приисках намывали золотишка с каждого ведра на десятку, то все старатели разбогатели бы неслыханно. Сам Кузька не разбогател только в силу своего уродства: руки его так низко свисали к земле, что он не мог таскать ведра. И на плече нельзя, потому что при ходьбе он сильно раскачивался, рассыпая драгоценный песок.
Но зато он крепко держал доставку песка в своих руках и беспощадно отваживал всякого, кто посягал на эту монополию. Притаясь среди могил, он подкарауливал нарушителя и, если мог, избивал нещадно. Но чаще всего и сами клиенты побаивались Кузьку, этого кладбищенского владыку. Жаловаться на него было бесполезно. Его опасался сам настоятель кладбищенского храма, поп Возражаев.
Не вмешивался в Кузькины дела и начальник кладбищенской конторы Ю. Рак. Кроме того, что Ю. Рак был начальником и крепко держался за свое место, он еще был инвалидом и жуликом. Все кладбищенские нищие платили ему тайную дань со своего прибыльного нищенского занятия.
Его жена заведовала мастерской, где изготовлялись венки и цветы.
Вот эти три жулика сделали кладбище доходным предприятием и обдирали живого и мертвого, каждый по своей линии, помогая друг другу во всем и опасаясь один другого.
Поп Возражаев был молодой откормленный балбес, похожий на того ангела, который пролез в спальню девы Марии. Показывая Сене церковь, Кузька с явным одобрением и не скрывая зависти рассказал про это с такими подробностями, что слушать было стыдно, и Сеня поспешил согласиться, что действительно поп похож на ангела, не хватает только крыльев.
— А зачем ему крылья? — сказал Кузька. — Он и без крыльев знаешь какой ходок! Куда этому Гавриле.
Переходя от иконы к иконе, Кузька так все объяснял, что Сеня спросил:
— А ты в бога-то веришь?
Кузька оглядел церковь. Здесь было тихо, пахло сыростью и сладковатым чадом.
— Глупый вопрос, — неохотно ответил он. — В бога никто не верит. Каждый сам по себе бога придумывает, да не по своему подобию, а по своему безобразию. Кто чем ушиблен, тот этой своей обиде и поклоняется. У хромого — бог хромой. Барыга самый последний бога в свои дела втягивает, дескать, помоги и от милицейского огради. Сообрази, какой у барыги может быть бог? Вот такое у нас тут обстоятельство.
Сеня перебил его:
— Значит, веришь?
— Человек — раб веры. Который в бога не верит, тот еще в чего-нибудь. — Немного помолчал и спросил: — А как думаешь, черти верят в бога?
— Не знаю.
— Верят. Если бы не верили, не боялись бы.
— Значит, ты боишься, как черт?
Кузька неожиданно и злобно рассмеялся:
— Бога-то? Ну, этого он не дождется. Он меня бояться должен. А мне не верить нельзя, как черту. Я богом обижен, а если бога нет, то кем? Где мне обидчика искать? Кому за обиду мстить, за то, что такой уродился? Я на бога злой.
![Лев Гумилевский - Собачий переулок[Детективные романы и повесть]](/uploads/posts/books/152078/152078.jpg)