Владислав Николаев - Мальчишник
Дальше за вездеходчиком сидел богатырского сложения краснощекий парень, опушенный русой курчавой бородкой, какие наклеиваются киноактерам, играющим в фильмах-сказках русских витязей вроде Руслана.
— А это Гена, — представила его Галина Николаевна. — Отличается тем, что не ест ни рыбы, ни грибов… Однако людей интереснее познавать самому, поэтому о других я ничего рассказывать не стану, только назову по порядку: Вася, Толя, Борис. С Александром Александровичем и Сережей вы уже знакомы. А теперь я предлагаю выпить за то, чтобы Андрею, как всем нам, полюбилась эта земля и прикипел бы он к ней на долгие-долгие годы.
— Ох, и тяжелое пожелание взвалили вы на меня, — вздохнул Андрей.
— Уверяю вас, легкое. Только не закрывайте глаза, смотрите, смотрите вокруг, и все будет так, как я сказала.
Шампанское ли было такое забористое, от хмельного ли отвыкли за полевой сезон — после первых же глотков за столом все враз заговорили, заспорили. А Галина Николаевна снова обратила свои смеющиеся глаза на Андрея и спросила:
— Скажите, Андрей… Только по-честному. Вы в Воркуте не плакали?
— Еле-еле сдержался, — рассмеялся Андрей.
— А мы все в голос ревели. Ну, и Воркута в те времена выглядела пострашнее. Выпала она на нас, как снег на голову. В группе все собирались кто в Сибирь, кто на Сахалин, кто на Камчатку, а перед самым распределением вдруг явился к нам обаятельный молодой мужчина из министерства и давай расписывать Воркуту, давай заговаривать зубы: работы, мол, завались, и вся интересная, перспективы неограниченные, через год каждый по меньшей мере начальником партии станет. Перед комиссией я должна была предстать первой. Спрашиваю у Саши: «Куда все-таки махнем, говори быстрее!» «Куда ты захочешь, туда и поедем». Э, была не была, и подписалась я под Воркутой. Кроме нас с Сашей еще восемнадцать душ ею соблазнились. Сразу же после «госов» Сашу забрали на военные сборы, и вот на меня одну со всех сторон навалились родственники, знакомые: заживо хоронишь себя и так далее. И смутилась моя душа. Что делать? Разоделась в пух и прах. Тогда в моде были «шпильки», платья «колоколом». И к мужу в Калининскую область. По дороге к части подобрал меня попутный «газик». Офицеры в нем ехали. «Куда барышня спешит?» — «К мужу». — «Не генерал ли ваш муж?» — «Нет, солдат!» Выплакалась я на Сашиной груди, а у него одни для меня слова: «Как решишь, так и будет». Воротилась я в Москву и, не заезжая домой, прямо с вокзала ринулась в министерство разыскивать того обаятельного мужчину. В этот раз менее сильное впечатление произвел он на меня. Разводит руками. Теперь, мол, не в его власти перерешить мою судьбу. Надо пройти в такой-то кабинет, к такому-то начальнику. Пробилась я в названный кабинет. Усталый-усталый дядька за столом сидит. Глаза умные, насквозь проницают. Я ему про годовалого Сережку, про маму больную. Слушал, слушал и покачал головой: «Не то вы, девушка, говорите. Выкладывайте начистоту: испугались задним числом и еще знакомые со всех сторон запугивают». Я расхохоталась: «Не хуже цыганки всю правду про меня сказали». Тоже смеется: «Я вам вот что посоветую: поезжайте и сами посмотрите на Воркуту, с чем ее едят. Не край света — всего-то двое суток на поезде, а самолетом и оглянуться не успеете, как будете там. Ежели край и в самом деле не под силу такой молодой и крепкой, возвращайтесь. Бог с вами! А ежели сможете работать — в добрый час! Я лично почему-то думаю: прирастете вы к Северу, да еще как — не оторвать!» И вот с подругой Нелькой с высоты крылечка Воркутинского аэродрома озираем мы заполярный город. И сейчас район аэропорта выглядит не ахти как, а тогда сплошь одни высокие колючие заборы. Сжалось сердце, подкатил к горлу комок, а Нелька ахнула, пала на чемодан и, как под ножом, давай рыдать. В университет она приехала из захудалой деревеньки на Вологодчине, возврата в Москву ей не было, и город, куда распределили, должен был стать ее домом на всю жизнь. Вот она и оплакивала свою судьбу. Нам с Сашей с этой стороны было легче. Московская жилплощадь бронировалась за нами, как уезжающими на Север. В любое время возвращайся и живи хоть у моей матери, хоть у Сашиной. Про нас так и говорили: «Савельевы на экскурсию едут. Посмотрят, посмотрят и айда обратно». Три часа рыдала Нелька в аэропорту. Еле унялась. Заодно и я несколько раз всплакнула. В конце рабочего дня добрались до экспедиции, представились начальнику, а он, поглядев озабоченно на Нелькино распухшее лицо, вызвал из отдела какого-то парня и послал в магазин за шампанским. После звонка в его кабинете собралась чуть ли не вся экспедиция приветствовать шампанским наш въезд в Воркуту. Ну, и отлегло от сердца. Тут же за шампанским вручили нам с Нелькой ключ от новенького коттеджа: живите! И зажили мы с ней в трех комнатах. Ни стола, ни стула, спали на полу. Из-за отсутствия внутреннего запора дверь на ночь припирали колом. Да и то сказать: было от кого запираться. Кто-то из нас с Нелькой — так мы и не разобрались, кто именно, — приглянулся парню из горняцкого поселка, и он то и дело, особенно по ночам, пытался проникнуть в нашу обитель. Мы терпели, терпели, а потом набрались духу и посмотрели на парня без страха: маленький, плюгавенький… Кого испугались? При очередном приступе сами распахнули дверь и двинулись в контратаку. Я схватила парня за одну руку, Нелька за другую и, не сговариваясь, потащили его… куда бы вы думали? В женскую уборную. На задах дома новенькая такая будочка стояла, с иголочки, для нас с Нелькой уже поставили. В нее и затолкали парня, а дверь на кол — привычное дело. Парень бугаем ревет, бьется о стенки, будка ходуном ходит, вот-вот упадет. Ничего, небось не расшибется… И ушли спать. Утром, едва пробудились, сразу бегом вокруг дома. Ура! Стоит кол. Прислушались. Вроде бы плач доносится. Но сердца наши не смягчились: не стали убирать кол. Соседи сжалились над парнем — выпустили вскоре, и он, размазывая слезы, побежал не куда-нибудь, а к реке топиться. Не переживу, мол, такого позора, в уборную закрыли, да еще в бабскую, да кто? — столичные фифочки! Однако на полпути к реке парень, видно, одумался: боком, боком — и к себе, в горняцкий поселок. Только мы его и видели! А вскоре съехались все наши, у Саши закончились сборы, стало нас ровно двадцать, и жизнь неожиданно наладилась лучше лучшего. Днем — интересная работа, вечером — споры, разговоры, капустники. Поглядеть на наши капустники сбегались со всего города. Однако уже через год наша двадцатка стала потихоньку редеть, и в конце концов в Заполярье остались одни Савельевы, которым все пророчили самый скорый побег. Работы тут хватит до пенсионного возраста, если не больше. От открытия месторождения до его сдачи в промышленную разработку в среднем проходит тридцать — сорок лет. Вот и считайте, сколько нам еще тут биться, чтобы довести все до ума. А дело пока движется через пень-колоду. То на дальнейшую разведку средств не отпускают, то отпускают, да распределяют совершенно неправильно. В прошлом году мы проводили буровые работы, а геофизику там поставили только нынче. Сами понимаете, надо наоборот. Выявленные геофизиками аномалии не совпадают с нашими скважинами, теперь аномалии разбуривать придется…
— Коли речь зашла о месторождении, — вмешался Сан Саныч, — теперь Галю не остановишь.
— А вот и остановлюсь! — рассмеялась Галина Николаевна.
3Поздним вечером, перебирая в памяти впечатления минувшего дня, Андрей думал о том, что истинным руководителем партии, по всей вероятности, является не Сан Саныч, а его замечательная жена. Все решения принимает она, отчаянная головушка, а покладистый Сан Саныч только поддакивает.
Андрей радовался своей проницательности: не успел приехать и уже разобрался в обстановке! Однако, прожив в партии неделю-другую, он засомневался в своих первоначальных наблюдениях. Все в маленьком коллективе, начиная от повара мужского рода и кончая собственной женой, глубоко и прочно уважали Сан Саныча, все сломя голову летели выполнять его малейшее распоряжение. Только удивительное дело: распоряжений этих он почти никогда не давал. Работа от этого ничуть не страдала, шла без сучка, без задоринки, а жизнь в партии была организована, как в хорошей дружной семье. Лишь утром после завтрака, тут же, за столом, спросит, бывало, рабочих, кто чем сегодня занимается, рабочие тотчас четко ответят — и весь так называемый инструктаж.
Впрочем, нет, отдавал, отдавал распоряжения Сан Саныч, даже замечания делал, но в основном — в адрес собственного сына Сережи. Прибудут на новую стоянку, поставят палатки, а Сан Саныч уже командует:
— Возьми-ка, Серьга, лопату да прокопай вкруг палаток отводные канавки, чтобы в случае дождя вода внутрь не забегала. А потом натаскаешь плитняку и вымостишь дорожки перед входом.
И, глядишь, целый день Сергей то орудует штыковой лопатой, то носит в банном тазу плоские камни с реки, перекладывая на много раз у входа в палатку, чтобы ровнее лежали. Трудится мальчик наравне со старшими, но стоит ему слишком активно вмешаться в разговор взрослых, как отец тотчас одергивает:
