Валентин Катаев - Том 3. Растратчики. Время, вперед!
Неслось время, с каждым днем увеличивая свою быстроту, и несся во времени зеленый пульмановский вагон с ленинским профилем, как бы еще дыша железным дымом Златоуста, папоротниками Миасса, антрацитом Караганды, сверканьем Челябы, всей свежестью и силой Большого Урала, всем своим сделанным в пространстве и времени маршрутом.
В дверях вагона стоял парень в голубой ситцевой косоворотке, с мокрой темно-рыжей головой, зеркально причесанной назад.
Он выколачивал из медного солдатского чайника старую заварку.
Это был метранпаж.
Вагонная ступенька находилась слишком высоко над полотном.
Маргулиес сильно задрал ногу.
Метранпаж протянул ему крепкую руку. Пожимая ее, Маргулиес легко и упруго взлетел на площадку.
— Давно к нам не заходил чай пить, товарищ Маргулиес.
— Вот — зашел.
— Милости вашей просим.
— Хозяева дома?
— Как же. Сидят.
Легко отпирая толстые, ладно пригнанные, массивные и бесшумные двери, Маргулиес вошел в вагон.
Желтая, рубчатая, лаковая его внутренность была приспособлена для надобностей газеты.
Первые два купе и прилегающая к ним часть коридора были превращены в довольно обширное помещение походной типографии.
Здесь стояли две наборные кассы, цинковый стол метранпажа и ручной печатный станок «американка» с толстым жирно-черным диском.
Сюда врывалось из сухих грязных окон давно перевалившее за полдень солнце.
Оно жгло стены, усиливало типографский запах керосина и цинка, доводя его до чада.
Следы поливки блестели на полу темно-лиловыми глянцевыми восьмерками.
Капля сверкающей воды катались и сворачивались в пыли, как пилюли.
В соседнем купе послышался голос, кричащий в телефон. Там находилась собственно редакция. Оттуда валил сиреневый табачный дым.
Маргулиес вошел.
Ответственный редактор — Вл. Кутайсов — лежал ничком на лавке, застланной серым байковым одеялом.
Уткнувшись головой в тощую подушку, он разговаривал по телефону.
Он держал трубку обеими руками, пытаясь в то же время закрыть как-нибудь плечом свободное ухо. В купе было слишком шумно. Ему мешали.
Колотя носками расстегнутых сандалий в пол, косо двигая спиной, оправляя задравшийся пиджак, мотая развалившимися на стороны желтыми семинарскими волосами, он грубо и напористо кричал в трубку:
— А я тебе еще раз заявляю, дорогой товарищ, что это дело не выйдет. Не выйдет это дело, дорогой товарищ. Заявляю категорически: не выйдет. Не выйдет. Нет, нет, ты мне лучше ничего не говори. Не выйдет. Понял? Точка. Не выйдет…
Не глядя, Кутайсов протянул руку назад, поймал Маргулиеса за рукав и потянул вниз.
— Будь здоров, Давид. Седай. Сейчас я кончу. Мы уже кое-что наметили. Да нет, ну тебя, это я не тебе, — продолжал он, смеясь, в телефон. — С тобой, друг, кончено. Что? Только ты нас, главное дело, не пугай. Пожалуйста. Хоть в Политбюро жалуйся. Не выйдет. Ну, точка. До свиданья. Точка, точка. Не выйдет. Иди знаешь куда!.
Под окном на скрипучей корзине, заткнутой щепкой, сидел очень маленький аккуратный секретарь редакции Тригер. Это был совсем почти мальчик.
На нем был серый пуловер в черных ромбиках и тоже сандалии, но аккуратно застегнутые.
Он держал на коленях тетрадку. Опустив выпуклые, несколько воспаленные еврейские глаза, он старательно писал, но вместе с тем слушал и то, что говорил в телефон Кутайсов, и то, что говорил третий и последний член редакции, поэт Слободкин.
Ищенко сидел на другой лавке, тоже застланной одеялом, но не байковым, а стеганым, малиновым.
Он сидел, подобрав под лавку босые ноги, накручивал на палец и раскручивал чуб и изредка сумрачно перебивал Слободкина.
Слободкин — высокий и юный, с молочно-голубой свежевыбритой головой, коричневым лицом, в очках, но не пылевых, а обыкновенных маленьких стальных увеличительных очках, — сутуло стоял перед Ищенко, положив ему на плечи свои большие пористые руки.
Он говорил густо и неторопливо, окающим волжским говором:
— Вот что тебе скажу, друг мой Ищенко. Только ты не волнуйся, не волнуйся. На Челябе натолкнулись мы на такой факт. Приходит к нам в вагон тоже такой вот, как ты, бригадир. Бетонщик тоже. И заявляет…
Ищенко, не слушая, упрямо смотрел в пол.
— А я тебе, Слободкин, говорю одно. Не будет того, чтоб ваш Ханумов всю жизнь над нами смеялся. Не будет того.
— Вот чудило… Да при чем Ханумов!.
— Все равно не будет этого.
Маргулиес присел рядом с бригадиром на малиновое одеяло.
— Ты уже тут, Ищенко. Поспел. Забежал вперед.
— Все равно не будет этого, — пробормотал Ищенко еще раз.
Кутайсов повесил трубку.
— Что скажешь, Давид?
— А ты что скажешь?
— Какие у тебя новости?
— А у вас какие?
Они хитро и пытливо посмотрели друг на друга.
Маргулиес был неузнаваем. Куда делась его вялость, нерешительность, шепелявость! Он был сдержанно весел, легок и точен в движениях, общителен.
Совсем другой человек.
Он хлопнул себя по карману, вытащил исписанные карандашом листки и разложил их на лавке.
— Ну-с, дорогие товарищи. Десять минут внимания. Мотайте на ус. Небольшая статейка, называется «Ускорить изготовление и дать высокое качество бетона». Из номера от сегодняшнего числа газеты «За индустриализацию».
Он голосом подчеркнул слово «сегодняшнего» и победоносно блеснул очками.
— Каким образом от сегодняшнего?
— Святым духом. У меня в Москве специальный корреспондент. Сестренка. По телефону.
— Вот собака! — с восхищением воскликнул Слободкин. — Ну и соба-ака!
— Так читать, что ли?
Маргулиес прикрыл ладонью листки.
— Или не стоит?
— Читай, и так теряем время, — серьезно сказал Тригер, закрывая тетрадь.
— Так вот-с, — сказал Маргулиес и стал быстро читать, изредка запинаясь и приближая листки к очкам на неразборчиво или сокращенно написанных фразах.
Пока он читал, в купе вошло еще несколько человек.
Сначала заглянуло возбужденное, неистово сверкающее глазами лицо Моси.
Мося всюду разыскивал Маргулиеса. У него, видно, было неотложное дело. Он увидел Маргулиеса и уже открыл рот, но Кутайсов показал ему кулак. Мося скрючился, зажмурился и хлопнул себя по толстым губам.
Он насунул на нос кепку, поджал ноги и бесшумно сел в дверях прямо на пол.
За Мосей появилась неодобрительная фигура Семечкина, голубая футболка Шуры Солдатовой, синие халаты наборщиков.
Маргулиес кончил читать.
— Какие же из этого выводы? — сказал он, не делая передышки. — Выводы те, что можно попробовать бить Харьков.
— Верно! — закричал Мося.
— Подожди, не ори, — сказал Кутайсов.
— Только не Ханумов, — сумрачно и сосредоточенно заметил Ищенко.
— Вот заладил…
— Этого не будет, — еще сумрачнее и сосредоточеннее сказал бригадир.
Желваки двигались возле его скул.
Мося жалобно посмотрел на Маргулиеса.
— Давид Львович, честное слово. Дайте распоряжение Ищенко. Пускай товарищи редакция будут свидетели. Как раз самая подходящая смена. Поскольку уже переставляют машину и через час кончают установку.
— По-моему, то же, надо молодым дать ход, — посмеиваясь, сказал Кутайсов. Он раскинул ноги в расстегнутых сандалиях и, заложив руки под голову, мотал длинными волосами.
Маргулиес серьезно посмотрел через плечо на Мосю. Улыбнулся томно. Но все же сухо сказал, как бы в пространство:
— Я уже сказал прорабу.
Ищенко быстро повернулся.
— Кто: я или Ханумов?
— Твоя смена сейчас?
— Моя.
— Ну, ты и будешь, в чем дело.
Ищенко и Мося обменялись молниеносными взглядами.
— Только без трепотни, — строго заметил Маргулиес.
— Есть, капитан! — восторженно крикнул Мося.
Он вскочил на ноги, вытянулся и отдал по-военному честь.
XXXIV
— А вы что скажете, товарищ редакция?
— Мы одобряем.
— Мало, мало…
Слободкин притворно захохотал басом:
— Хо-хо-хо. Ему мало одобрения такого авторитетного органа печати на колесах. Чего ж тебе еще от нас надо?
Слободкин мигнул маленькому Тригеру.
— Со всякими претензиями обращайся к нему.
Маргулиес быстро и крепко потер руки.
— Во-первых, дорогие товарищи, — сказал он, — карьеры, во-вторых — транспорт, в-третьих — водопровод, в-четвертых — ток. Довольно с вас?
— Хватит.
— Остальное мы с Корнеевым берем на себя.
Маленький Тригер открыл тетрадку, сверился с написанным и поднял серьезные выпуклые глаза на Маргулиеса.
— Значит, карьеры, транспорт, водопровод, ток, и больше ничего? А слесарный ремонт вам не надо?
— Совершенно верно, — сказал Маргулиес. — Слесарный ремонт. Обязательно надо,
