Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна
— Мало ли что! Не было, значит, особой необходимости, а теперь неудобно… Сядешь за стол, в бороде крошки застревают.
— Верно, — одобрил Фетистов и, примостившись рядом с Анной Акимовной, явно недовольной поступком мужа, облокотился на спинку передней скамьи, чтобы видеть все лицо Рыжкова. — Я тоже из-за этого самого бреюсь уже лет тридцать.
После второго звонка Фетистов встал, суетливо одернул новую рубаху.
— Идти мне надо. Я ведь здесь тоже у занавеса.
На сцене с потолка свешивались красные полотнища. В глубине на высокой подставке, тоже убранной красным, стоял бюст Маркса. Посмотрев на его бороду, Рыжков сразу пожалел о своей.
«Жил человек — не нам, малограмотным, чета, а бороды не стеснялся».
Справа от Маркса портрет Ленина с вытянутой рукой, как будто звал Ленин приискателей или приветствовал. Рыжкову вдруг показалось, что прищуренные глаза вождя смотрят прямо на него. Он попробовал податься в сторону «Все равно смотрит!» Изумленный, он подвинулся в другую сторону… Но тут на него заворчала Акимовна.
— И чего юзгаешься?! — сказала она тихонько, вытягивая из-под него примятую юбку.
Тогда он присмирел и начал наблюдать, как поднимались на сцену и рассаживались члены президиума: Локтев, Черепанов, Сергей Ли… Между ними оказался и Егор.
Рыжков обернулся назад, поискал взглядом Марусю. Она сидела близко (место Егора рядом с нею теперь пустовало), серьезная и красивая, смотрела на сцену широко открытыми, ожидающими глазами.
«Хорошего жениха я для нее выбрал!» — с гордостью подумал Рыжков.
Когда духовой оркестр грянул «Интернационал», старатель почувствовал большое волнение. В приискоме, где ему вручили пригласительный билет, Сергей Ли сказал, что он получит премию. Значит, придется благодарить, а легкое ли это дело? Правда, Маруся написала на бумажке несколко нужных слов, и если он не оробеет, то можно прочитать — буквы крупные, ясные, и Рыжков поминутно трогал в кармане сложенный вчетверо листок.
На столе, позади президиума, громоздились всякие хорошие вещи: патефоны, фотоаппараты, пальто, кофточки, отрезы дорогих материй и даже швейная машина.
— Как дадут тебе, отец, машинку, а она у нас уже есть! — беспокойно шепнула Акимовна. — Лучше патефон…
— Сиди уж, не загадывай.
После доклада директора приискового управления на сцену начали выходить ударники. Их вызывали по списку, и оркестр встречал и провожал их музыкой. Получив премию, они подходили к рампе, и каждый пытался сказать что-нибудь неистово хлопающему народу. Почти все краснели или бледнели и так сбивались, путая слова, что Рыжков невольно ободрился: этак-то и он сумеет!
Только Егор, премированный фотоаппаратом и отрезом на пальто, довольно бойко сказал небольшую речь.
«Наторел. — Рыжков невольно подался вперед, одобрительно глядя на Егора, заметил над его карманом цепочку часов. — Золотые. С надписью… Тоже в премию получил…»
— Фетистов Артамон Семенович!
«Это кто же?» — подумал Рыжков и увидел скромно, даже робко выходившего на сцену старого знакомца, известного в районе под прозвищем «Елки с палкой», которого никто никогда не называл по имени.
— За ударную работу по оборудованию клубов на Орочене и Среднем премируется грамотой ударника и серебряными часами.
Фетистов взял часы, подошел к рампе и слабеньким, дрожащим голосом сказал:
— Товарищи, как мы идем к культурной жизни, то и я оказал свое старание. Для нашего общества, товарищи. — Старик замолчал, мучительно морща и без того сморщенное лицо. Он, который знал столько всяких премудростей и мог говорить о чем угодно и сколько угодно, тоже вдруг сделался косноязычным и не мог найти ни одной мысли, подходящей для данного случая. — Клуб — это культура, елки с палкой! — прервал он наконец свое молчанье первой подвернувшейся фразой. — И я благодарю за премию и еще больше буду стараться, чтобы и вперед получать премии. — Фетистов неловко поклонился и ушел за кулисы, сопровождаемый веселым смехом, а оркестр сыграл ему, как и всем, что-то короткое, но очень торжественное.
— Разъело старику губу! — сказала, смеясь, нарумяненная, с бантами на зеленом платье, Катерина, сидевшая позади Рыжкова. — «Чтобы и вперед получать»! Понравилось!
После Фетистова премировали пятипудовой породистой свиньей кривого Григория, но на сцене ему выдали, конечно, только квиток.
— Вот бы тебе этакую свинушку! — шептала Акимовна. — А ему не ко двору. Не было у Катерины заботы…
— Ладно, мать, помолчи! — Рыжков забеспокоился: может, в приискоме напутали и никакой премии ему вовсе не полагается, а он уже сообщил о ней ребятам. Вот получится оказия! Скажут: нахвастался. Ему сделалось так душно от этих мыслей, что он вспотел и расстегнул пуговицы пиджака.
Теперь на сцене стоял Мишка, держал в одной руке грамоту, в другой патефон и тоже, как у всех, срывался его голос.
— Меня бы чем премировали! Я бы сказанула! — беззастенчиво громко бросила Катерина. — Людям честь, а они трясутся.
Рыжков через плечо опять оглянулся на Марусю. Она хлопала в ладоши и улыбалась новой, незнакомой ему, славной улыбкой, чуть полуоткрыв пухлые губы. Золотисто-русые волосы ее, уложенные в пышную прическу, казалось, светились в полутемном зале. «Рада?» — спросил он ее мысленно и повернулся к жене, которая толкала его локтем.
— Тебя выкликают, иди!
Рыжков испуганно вскинулся с места, но идти сразу не решился, пока снова не назвали его фамилию.
Он поднялся на несколько ступенек, тяжело протопал по сцене новыми хромовыми сапогами и остановился, смущенный, большой, неуклюжий в своих сбористых широких шароварах, синей косоворотке и расстегнутом пиджаке.
— За образцово поставленную работу в крупном старательском коллективе премируется грамотой ударника и путевкой в Кисловодск.
«На курорт…» — мелькнуло в уме Рыжкова. Держа в руке полученную грамоту, он пошел к рампе, суетливо отыскивая в кармане пиджака бумажку с речью. Карман показался маленьким (Эх, Анна, не могла поглубже сделать!), искал, но бумажки там не было. «Куда она девалась?» — растерянно подумал Рыжков.
Сотни лиц сливались перед ним в туманное облако, белевшее в черном провале; он не видел ни множества глаз, пристально смотревших на него, ни сверкающих труб оркестра, настороженно обращенных к нему, — только всем существом ощущал это общее ожидание и необходимость оправдать его.
— Говори скорей, давай не бойся! — подбодрил его Фетистов из-за кулис.
Дальше молчать было невозможно, и Рыжков решился:
— Товарищи! — сказал он, охрипнув от волнения, кашлянул и еще раз повторил. — Товарищи! Я ведь старатель… тридцать лет с гаком старался. Все искал фарта.
Он говорил уже спокойнее, машинально, бережно свертывая в трубку полученную грамоту, но слова приходили ему на ум совсем не те, которые написала для него Маруся.
— Мы, старатели, сроду за людей не считались. Даже у Советской власти спервоначала за пасынков — до того к нам припеклось звание хищников. Но понимать надо, что хищничали мы от нужды. Ежели я находил в старое время золото, то какой мне интерес был сообщать об этом хозяину? Покуда я ищу, он не препятствует, только следит исподтишка, а почует добычу — сразу налетит со стражниками, с урядником… Золото отберут и вытурят, да еще плетей вложат. Такая премия была за открытие при старом режиме, — ну и старались мыть потихоньку. Другого хлебом не корми, только бы по тайге ему ходить. Искать ему надо, а раз ищет безо всяких правов — стало быть, хищник. Права-то раньше даром не давали, их купить надо было.
Теперь Советская власть вывела старателей из пасынков и приравняла к рабочим. И для нас настоящая радость, что наш трест перевыполнил программу. На Алдане этого еще не бывало. Работаем ударно. А ежели меня опять поманит в тайгу, я возьму документ на право разведки — и пошел. За открытие теперь почет и денежная премия. — Рыжков замолчал, не зная, что еще сказать; хотел погладить бороду, почти испуганно отдернул руку от гладкого лица и опустил в карман. Бумажка на этот раз сама подвернулась к пальцам. «Вот оказия, откуда она взялась!»
Рыжков достал и развернул ее, но прочитать не смог: в глазах рябило.
— Я теперь, товарищи, грамотный стал, — сообщил он, покосился на бумажку, как петух на зерно, но буквы сливались, и доказать свою грамотность на деле было невозможно. Рыжков огорченно вздохнул и добавил для ясности: — Книжки читаю помаленьку и письма сам пишу. Еще скажу, что норму наша бригада выполняет на сто сорок процентов. Уравниловку уничтожили. До сих пор считалось: раз артель — значит все поровну, а от этого был вред. Только лодырей плодили. Теперь у нас каждый получает за фактический труд и стремится работать получше. Жизнью своей я довольный… шибко довольный. Потому считаю, что фарт свой нашел. Спасибо за это Советской власти.
