Иосиф Ликстанов - Безымянная слава
Степан переступил порог дома Стрельниковых, чувствуя, что назрели какие-то события, неприятности. Нет, внешне все обстояло благополучно, мирно, спокойно. Петр Васильевич встретил его приветливо, провел в свой кабинет, подал неизменные крутобокие, бледно-румяные яблоки на деревянном блюде, украшенном по краю резной затейливой надписью: «Хлеб-соль ешь, а правду режь». Надев пенсне и откинувшись на спинку кресла, он прочитал еще не правленные гранки набора, встал и прошелся по комнате, повертывая кольцо с камнем в форме жука-скарабея на указательном пальце.
— А знаете, весьма, весьма недурственно! Я даже не ожидал — простите маловеру! — что вы напишете так сильно, глубоко, — сказал он, явно взволнованный. — Честное слово, я как-то впервые совершенно явственно увидел то, что мною сделано, плотину-красавицу. О волшебная сила слова!.. Талантливого слова! — поклонился он Степану. — Как будто ничего: немного бумаги и несколько капель чернил, типографской краски, а получилось так много… Плотина — одна из моих любимых работ… Воспоминания молодости… С этой работой связана память о моей жене, погибшей так трагически — неудачные роды, родильная горячка, возмутительное бессилие медицины. — Он со вздохом поднял глаза к большому фотопортрету полной красивой женщины в бальном платье, затем сел на ручку кресла и перечитал очерк, постукивая по полу носком ботинка, как бы отбивая такт. — Знаете, если б я не знал, что вы совершенно оригинальны, самобытны, я сказал бы, что вы журналист французской школы. Да-да! Та же логичность и убедительность при легкости и внешней простоте, непритязательности стиля… Простота, спокойствие силы, осознавшей себя, — не этим ли начинается талант, не этим ли он утверждается! — Петр Васильевич призадумался, прикрыв глаза рукой. — А скажите, Степан Федорович, вы не могли бы послать ваш очерк и в центральные газеты — например, в «Известия»?
— Что вы! — почти испугался Степан.
— Почему не попытаться? Большому кораблю большое плавание. В «Известиях» иной раз печатают такие слабые вещи, а ваш очерк определенно удался. Рано или поздно вы все равно выплывете из мелких вод провинциальной журналистики на простор морской волны и будете встречены приветливым салютом большого флота шестой великой державы. Несомненно так! Зачем же медлить, упускать прекрасные шансы… А, дорогой мой, их так мало в жизни, этих шансов, а ведь для завоевания успеха надо мелькать, мелькать…
— Мелькать?
— Ну да, мелькать в глазах начальства. В данном случае чаще попадаться на глаза генералам газетного мира. Тот, кто сумеет при благоприятных обстоятельствах трижды обратить на себя внимание генералов, неминуемо станет адъютантом, генералы пожелают всегда иметь его под рукой. Понимаете? Вот случай мелькнуть на московском небосводе в первый раз, и как мелькнуть — тунгусским болидом! Такие очерки теперь в моде… Одна песенка герцога сделала Верди и «Риголетто» бессмертными. Дерзайте, юный герцог!
— Очерк я написал для «Маяка», — угрюмо возразил Степан. — Отдать его другой газете я смогу, лишь все переделав, изменив. Но мне неинтересно дважды писать об одном и том же. Кроме того, мое рабочее время принадлежит «Маяку».
— Ну-ну! — встряхнул головой Стрельников. — Юридически «Маяку» принадлежит не все ваше рабочее время, а лишь та его часть, которая необходима для выполнения редакционных заданий. Итак, одно возражение отпадает. Второе возражение также несостоятельно. Написать вновь об одном и том же — это не значит просто переписать, повторить. Многое можно изменить, улучшить, блеснуть новыми красками, дать в другой связи. Я добавлю вам материала. В конце концов, это будет полезным стилистическим экзерсисом. Словом, в крайнем случае вы рискуете лишь марками для заказного письма. Если вы так скупы, я охотно приму почтовые расходы на себя, — пошутил он. — Кстати, дорогой, сколько в среднем вы зарабатываете, простите за нескромность? — Услышав ответ, он воскликнул: — О, не мало, вовсе не мало! Я готов позавидовать. К тому же заработок сразу вырастет, когда вы установите отношения с другими газетами.
— Мне это претит! — отрывисто проговорил Степан, чувствуя прилив раздражения, уже однажды испытанного при разговоре с этим поучающим человеком.
— Вам претит, а вот Нурин корреспондирует куда только можно, даже в «Суд идет!». Я проследил. Сплошь и рядом он пользуется вашими материалами, опубликованными в «Маяке», то есть, попросту говоря, обирая вас. И вы терпите, вы ангельски прекраснодушны! Удивляюсь! Неужели вам не обидно видеть свои червонцы в чужом кармане?
— Нисколько… У Нурина большая семья, большие расходы, а мне хватает с избытком моего заработка.
— Неправильно, Степан Федорович. Совершенно неправильное рассуждение! Что значит «хватает»! Человеку принципиально не должно хватать, ни в коем разе не должно хватать. Человек обязан — слышите ли, просто обязан! — требовать от жизни вдвое, втрое больше, чем ему нужно сегодня. Это подстегивает изобретательность, находчивость и заставляет безалаберную особу, именуемую жизнью, бытием, подгонять обстоятельства по нашим потребностям… К тому же, надеюсь, вы серьезно задумываетесь о своем будущем, о своей семье. Следовательно, нужно подойти к вопросу о заработке без ребячества…
— Нет, не смогу воспользоваться вашими советами! — рубанул Степан. — Я думаю, что…
— Так вы говорите, что очерк появится до открытия конференции? Это будет эффектно! — не обратив внимания на возражения, прервал его Петр Васильевич, встал и протянул Степану руку, четким движением делового человека, исчерпавшего свое время. — Большое спасибо за хороший очерк! Рад, что дал возможность проявиться вашему таланту… Что касается затронутых этических тем, то к ним мы еще вернемся и, конечно, найдем общий язык. Уверен!
Проводив Петра Васильевича до окрисполкома, Степан обогнул квартал и вышел к дому, где жили Прошины. Аня уже ждала его. Не взявшись под руку, молча и спеша, они прошли на Малый бульвар и выбрали скамейку в дальнем конце глухой аллеи.
— Как мало мы бываем вместе! — проговорила она со строптивой жалобой, гладя его щеки. — Когда я остаюсь одна, мне кажется, что ты уходишь все дальше, и потом так трудно вернуть тебя. Ты мой? Ты весь мой?
— Каждым дыханием…
— А я сейчас сделаю тебе больно… Но лучше сразу. Не могу откладывать, — сказала она, продолжая ласкать его лицо. — Сегодня мы весь день ссорились с папой. Он требует, чтобы я скорее, завтра же, уехала к тете в Симферополь. Она больна… Она всегда больна, эта противная старуха, дама пик в нашей семье! У нее приступ ревматизма, подагры — словом, не знаю… Это надолго, на две-три недели… И все время быть возле нее, слушать ее брюзжание, ее чудовищные выдумки… Боже мой!.. Но папа просто гонит меня из дома…
— Он спешит разлучить нас, да? Называй вещи их именами, — вырвалось у него. — Что ему нужно, почему он предписывает мне линию поведения, жизни, почему распоряжается тобой? Ведь ты моя, ты будешь моей женой!
Она подалась к нему, но уперлась руками в его плечи, остановила его, тянувшегося к ней, — раскрасневшаяся и счастливая.
— Говори же, не скрывай ничего. Он хочет нас разлучить, он против меня? — лихорадочно допытывался Степан, готовый драться за нее до крови и смерти.
— Нет… Он не против тебя… Хотя не знаю… Может быть, в Душе… Он хотел, чтобы я стала женой одного инженера, нашего московского соседа. Такой противный, вдвое старше меня. Но теперь папа, кажется, понял, что меня нельзя оторвать от тебя. Нельзя, нельзя, только убив! Я засыпаю, просыпаюсь и живу с мыслью о тебе. Ты уже мой, ты вот здесь… — Она прижала руку к сердцу, ко лбу.
Он потерял дыхание, завладел ее руками, сжал их в своих руках.
— Если он понял, то в чем же дело? — спросил Степан, с трудом пробившись к этому вопросу через горячий туман. — Что тебя удерживает? Я знаю, чего он хочет от меня, чего он требует… И ничего этого не получит… А от тебя?
— Ах да… Чего он хочет? — Она не сразу собрала мысли. — Ну, он против брака по-нынешнему. Он хочет, чтобы ты объяснился с ним, попросил его согласия, узнал его пожелания.
— Его требования… Да, это его требования, а не пожелания. И он добивается моего согласия, подчинения через тебя, понимаешь?
— И надо немного подождать, все приготовить.
— Зачем ждать, что приготовить? Что нам еще нужно, кроме того, что мы уже имеем и что будем иметь?
— Но приданое… Потом свадьба еще… Не знаю…
— И ты согласна с ним? Зачем приданое? Я зарабатываю хорошо, нам хватит. Ты согласна ждать ради свадьбы, всей этой обывательщины, мещанства?
— Нет, клянусь тебе, нет! Ни одной минуты, ни одной секунды! Каждая минута без тебя — это такая пытка, такое мучение… Только с тобой мне хорошо, ничего не страшно. А останусь одна и снова мучаюсь, плачу, бешусь… Почему между нами стены, почему и зачем нужно не видеться целыми днями… А тут папа со своими уговорами, со страшными рассказами о современном браке, о браках-однодневках, понимаешь? И начинаются страхи, сомнения…
