Людмила Уварова - Лики времени
«А она его слушает, словно он и вправду отец», — подумал Корсаков и то ли позавидовал, то ли ощутил что-то вроде ревности.
В последний раз обвел взглядом стены, в которых довелось прожить неполные сутки. В последний раз глянул на Дусину карточку — больше уже не придется видеть.
Если бы попросить у Вали карточку, может быть, и не отказала бы, он переснял бы карточку в Москве и прислал бы обратно Вале. А где, интересно, стал бы ее хранить? Дома у себя, что ли? Скорей всего, в больнице, в своем кабинете, на столе под стеклом. Ну а если спросили бы, кто эта женщина, чья это фотография, что бы он ответил? Нет, пожалуй, просить не надо, ни к чему.
— Теперь я знаю всю вашу семью, — сказал он Вале. — И сыновей ваших увидел, и мужа, пусть даже на фотографии.
— Если встретите на улице, узнаете? — улыбнулась она.
— Может быть, и узнаю, — в свой черед с улыбкой ответил он.
— Они у нас красивые, — вставил старик. — Что один, что другой — кровь с молоком!
— Никакие они не красивые, — сухо оборвала его Валя, — обыкновенные, не плохие, не хорошие…
Старик подмигнул Корсакову.
— Это она сглазу боится…
— Вовсе нет, — возразила Валя, — никакого сглазу не боюсь, и вообще, при чем здесь сглаз? Никогда не верила и не верю в эти глупые приметы…
«Только так она могла ответить, — с удовольствием подумал Корсаков, — только так и не иначе!»
Он тоже не был суеверен, не верил ни в какие приметы, не боялся ни тринадцатого числа, ни пустых ведер навстречу, ни черной кошки, перебегавшей дорогу. Однажды перед очень серьезной операцией случайно разбил дома зеркало, жена, не скрывая испуга, сказала: «Ну, все! Хоть переноси операцию…» «Вот еще», — не согласился он тогда, отправился в больницу и оперировал больного, все кончилось хорошо, лучше и не бывает, больной уже на пятый день встал с постели, а на восьмой его выписали домой…
— Ладно, — сказал Корсаков вставая. — Видно, пора.
— Самое время, — добавила Валя.
— Прощайте, — сказал Корсаков старику; тот протянул ему слабую, чуть дрожащую руку. — На этих же днях обязательно пойдите в больницу.
Старик закивал головой, улыбаясь, морща желтоватые от табака бескровные губы:
— Как же, конечно, об чем речь…
— Слушайте его… — сказала Валя, закрывая за собой дверь. — Сейчас задымит вовсю и будет читать газету до позднего вечера… — Глянула на часы, проговорила озабоченно: — Пошли быстрее.
Шли они на станцию лесом. Когда-то, тому уже сорок с лишним лет, Корсаков той же дорогой уходил из Дусиного дома. Сейчас он обернулся, будто и в самом деле мог увидеть вдали Дусю.
— Скоро дойдем, — сказала Валя. — Сейчас вот лес пройдем, потом картофельное поле минуем, а тогда уже до станции рукой подать.
Она раскраснелась от быстрой ходьбы, глаза казались светлее, ярче; слегка повернулась к нему, быстро, скользяще улыбнулась, чуть приподняв бровь; Дуся тоже так вот смотрела иной раз, так же улыбалась, подняв бровь…
— Простите, Валя, если я вмешиваюсь не в свое дело, — начал Корсаков, — как вообще ваша жизнь сложилась? Довольны ли вы жизнью?
— Пожалуй, — ответила Валя. — А почему бы и не быть довольной?
— А что, — спросил он, — разве нет никаких причин для недовольства?
Она откинула платок с головы на плечи. Задумчиво сдвинула брови:
— Причин, разумеется, предостаточно.
— Какие же, например?
Он боялся, вдруг она спросит: «А вам-то что? Вам не все равно?»
В конце концов, какое он имеет право расспрашивать ее? Впрочем, а почему бы и нет?
Она сказала мягко, нисколько, видимо, не обидевшись на него:
— Наверно, в любой жизни всего много, и плохого и хорошего. Важно, чего больше, тогда и определить можно поточнее.
«Ах ты моя умница, — растроганно подумал он, — вот ведь как рассуждаешь…»
— Стало быть, хорошего в вашей жизни больше?
— Да, — ответила она, — больше.
— Муж у вас хороший?
Она кивнула:
— Он добрый, это главное. И любит меня, это тоже, сами понимаете, главное.
— И вы его любите?
Корсаков опасливо покосился на нее, сейчас вот, сию минуту, вспылит, возмутится: «Да что это с вами, почему, на каком основании устраиваете мне допрос?!»
И снова он ошибся. Она ответила по-прежнему мягко:
— Люблю, конечно, а иначе, по-моему, и жить вместе не к чему…
Он поймал себя на том, что обрадовался, искренне, от всей души: у нее хороший муж, они любят друг друга, это прекрасно, это просто-напросто прекрасно! И как это он раньше угадал, увидев фотографию мужа, что он добрый?!
— Ребята у вас тоже хорошие?
— Не знаю, — сказала она, — как для кого, но для меня они самые лучшие…
— Выходит, вы и в самом деле счастливая, — сказал Корсаков.
— Не знаю… — она пожала плечами. — Говорят, счастье — это для каждого понятие самое что ни на есть субъективное. То, что, скажем, мне представляется отличным, вам, к примеру, покажется плохим, негодным, разве не так?
Корсакову вспомнились его девочки, Марина и Валя. Могли бы они считать себя счастливыми, если бы жили вот так, как Валя, так же работали бы с утра до позднего вечера в колхозе?
Он решил переменить разговор. Сказал:
— Я вам, Валя, еще раз напоминаю: непременно отправьте отца в больницу.
Он с видимым усилием произнес «отца». Но Валя вроде бы ничего не заметила.
— Да, надо, — сказала. — Только он такой несговорчивый, такой упрямый, его ведь не переговорить, не уговорить…
— У вас с ним как будто бы хорошие отношения?
— Хорошие, — ответила Валя. — Как же иначе?
Корсаков хотел было сказать: «Почему нельзя иначе? Он же обидел маму, он ушел когда-то, не подумал о маме», — но не смог, промолчал. Однако Валя поняла то, о чем он подумал и о чем не захотел говорить.
— Мама всегда говорила: «Не забывай отца»… Он ведь отдельно от нас жил.
— Знаю, — сказал Корсаков. — Он приезжал к вам?
— Да, приезжал несколько раз, когда мама была жива. — Валя усмехнулась. — Все жаловался на свою жену, говорил, что она век ему заела, что она сущая ведьма, но все равно к ней же обратно возвращался.
— А мама что же? — снова спросил Корсаков.
— Мама жалела его. Бывало, он приедет, мама заставит его рубаху снять, выстирает ему и все что надо зашьет, поштопает, он же такой неухоженный, такой заброшенный был; а мама ему с собой всегда что-нибудь даст, от нас оторвет, а ему даст, пусть, скажет, пусть поест в охотку, дома-то его не очень, видать, балуют…
— Бог его наказал, — сказал Корсаков. — В конца концов жена его и выгнала из дома.
— Выгнала, — повторила Валя. — Чего и следовало ожидать. — Задумалась ненадолго. — Раз, помню, он долго у нас сидел, все медлил, видно, не очень-то ему хотелось домой ехать, а мама говорит: «Поезжай домой, а то дома скандал будет…»
— Так и сказала?
— Да, — Валя кивнула головой, — так и сказала.
«Боже мой, какая же это душевная щедрость, безотказная, неподдельная доброта! — подумал Корсаков. — Как же она могла вот так вот легко, необременительно сказать: «Поезжай домой», — и кому сказать? Мужу, самому близкому человеку, который однажды уже предал, а она словно бы и не помнит зла, она беспокоится за него, и стирает, и кормит его, и еще посылает что-то ему в город… — Мысленно спросил себя: — Мог бы я быть таким, как Дуся? — Не задумываясь, ответил: — Никогда! Не хватило бы душевных сил, великодушия, просто обыкновенной непритворной доброты».
Он тронул Валю за руку.
— Послушайте, Валя, а что, кладбище по дороге?
— Чуть в стороне, но в общем-то недалеко.
— Давайте зайдем хотя бы ненадолго…
Словно бы все поняв, все то, что он хотел сказать и не высказал, она послушно проговорила:
— Хорошо, пойдемте…
Еще издали показался голубой купол старинной церквушки; вспомнилось, Дуся тогда говорила: церквушке этой никак не меньше двух сотен лет, там же и кладбище.
Кладбище было небольшое, уютное, типичное сельское кладбище, с грачами и галками, которые гнездятся в ветвях деревьев.
Должно быть, хорошо было там летом или весной, когда свежая зелень стекала над тихими могилами и птицы с утра до позднего вечера не умолкали, прячась в густой листве.
— Вот, — сказала Валя, — это мамина могилка…
Невысокий бугорок, заросший уже увядшей, пожелтевшей травой, деревянный крест над бугорком, на кресте выведено красным фломастером: «Евдокия Сидоровна Кергетова».
— Это Вася, мой старший, написал еще весной, — пояснила Валя. Нагнулась, стала выдергивать увядшую траву из земли. Снизу вверх глянула на Корсакова: — Раньше я чаще бывала у мамы, а теперь просто времени не хватает… — Виновато вздохнула: — Конечно, я понимаю, это нехорошо, надо уметь найти время, мама наверняка бы нашла…
Снова опустила голову, прилежно выдергивая траву. Потом легко встала.
