Александр Кутепов - Знойное лето
— Возможно, и есть, — ответил ему Федулов.
Разобрали постели, легли, но еще не время было спать, поэтому ждали, кто первый заговорит. Но не о засухе бы, а о чем-нибудь другом, желательно необычном. Заговорил Коваленко, предварительно кашлянув, пробуя голос.
— Алеша, ты спишь?
Глазков не ответил. Он лежал, плотно закрыв глаза, и пытался понять, что же такое произошло с Ольгой или с ним самим? Почему старики так упорно держатся за Максимов хутор? В тот же день, как отец и мать сбежали от него, вечером Алексей прикатил на хутор. Семениха возилась с побелкой, Павел Игнатьевич тюкал топором, поднимая ворота. Поругался, покричал, но с тем и вернулся в Хомутово…
— Можно одну любопытную историю из жизни пчел? — опять спросил Матвей Савельевич.
— Лучше уж спать, — за всех ответил Федулов.
— Как хотите, — Коваленко обиженно завозился на узкой для него полке.
«Может, у нее получился конфликт с отделом культуры? — думал о своем Алексей. — А мне не сказала, чтобы не отвлекать. Это она может. Это точно!»
Он обрадовался этой мысли, ухватился за нее, стал раскручивать, добавлять, расширять и тем самым убеждать себя. И почти убедил, но сразу же мелькнуло: а если все это совсем иначе, а ты вцепился в отдел культуры, чтобы отвести вину от себя? Может быть, есть и еще варианты? Видимо, они есть, но лучше подождать… Значит, сделаем так. Три дня в Новосибирске, потом позвоню Дубову, попрошу хотя бы один день — и сразу в самолет. Он прилетит в Москву почти в то же время, что и вылетит. Отличное удобство для летящих с востока. У меня в запасе будет вечер, ночь и почти весь день. Вечером опять в самолет, вечером же буду в своем аэропорту, вечером же придет машина (не забыть позвонить), ночью я уже дома…
Алексей начал делать еще какую-то прикидку, но мысли путались. Он засыпал. Вагон качался, почти с равными промежутками мимо грохотали встречные поезда. И когда Алексею почудилось, что вагон оторвался от земли и летит, он заснул.
Матвей Савельевич тоже угомонился не сразу.
Его слова о том, что он руководитель из прошлого, сказанные Дубову у околицы Жуковки, были не вдруг возникшие. Нынешнее лето заставило Коваленко крепко задуматься над этим. Он открыл для себя весьма интересную новость. Так долго он смог продержаться в руководящей сфере района не потому, что кто-то любил, его и охранял, а лишь потому, что долгое время он был равным среди равных. В сложном механизме управления районом еще вращались шестерни, поставленные лет двадцать назад, а то и больше. Не меняли их, даже если и следовало, по той простой причине, что не было замены — доброй, новой, прочной, сделанной не в кузнице практического опыта, где все определяет кузнец-случай, а в условиях, если годится такое сравнение, точного заводского производства.
Ему, Матвею, остается теперь что? Дубов, можно сказать, уже определил ему срок — будущая весна. Если, конечно, не случится что-нибудь такое, что в один час все решит. Но этого он, Матвей Савельевич Коваленко, не допустит, он постарается уйти достойно и по-доброму.
От этой мысли ему стало хорошо и легко. И сон ему приснился легкий и приятный: он увидел себя на пасеке…
Яков Николаевич Хасанов заснул сразу. И у него нашлось бы о чем подумать под размеренный стукоток вагонных колес, но он просто очень хотел спать.
А Федулов совсем не спал. Лежал на спине, на одном боку, на другом, выбирая удобное положение, но сон никак не брал. Не выдержав этой пытки, он вышел в коридор, сел на откидной стульчик, уперся лбом в прохладное стекло и смотрел в редкую, разбавленную темноту летней ночи.
За последние дни, особенно после отчета Дубова на бюро обкома партии, у них случилось несколько мелких, но публичных стычек. А в районе слишком чутко реагируют на то, как относится первый секретарь райкома к любому человеку. В раздражении Федулов подводил себя уже к той мысли, что все нападки на него обусловлены единственной целью — выжить его из района. Михаил Сергеевич уже прозондировал, как реагируют на все это в областном управлении, и сделал для себя малоутешительный вывод. Как теперь быть, что теперь делать, к чему устремляться? Вопросов много, а ответа нет ни на один. Вот такая она получается жизнь в нынешнее лето.
6Не дожидаясь лифта, Алексей бегом поднялся на пятый этаж, несколько секунд, переводя дух, постоял у двери, обитой коричневым дерматином, и позвонил. Еще нажал кнопку звонка, еще и еще.
Открыла теща, Валентина Юрьевна. В оранжевом халате до пят. За ее спиной маячил испуганный Роман Андреевич. Бородка у него привычно задрана, словно он силится разглядеть что-то далекое-далекое. На голове несуразная шапочка, которую он надевает только садясь за письменный стол.
— Так быстро? — воскликнула удивленная Валентина Юрьевна и живо обернулась к мужу. — Роман, ты видишь, это же Алеша! Он уже прилетел!
— Зрю, — ответил Роман Андреевич.
— Я соскучился, — объявил Алексей и швырнул портфель в угол просторной прихожей. — Аэрофлот охотно идет навстречу скучающим мужьям. Билеты вне очереди и другие льготы согласно тарифу… А Оля где? — он перешел на свой привычный деловито-требовательный тон. — Я спрашиваю: где Ольга?
— Ты разве не получил телеграмму? — в свою очередь спросила Валентина Юрьевна. На ее нестареющем, благодаря современной косметике, лице отразилось величайшее изумление.
— Я попутно завернул, из Новосибирска, — Алексей часто заморгал и ожесточенно, оставляя красные полосы, потер лоб. — Мы там по сенокосным делам, — но вдруг, заподозрив неладное, а может быть и страшное, он закричал: — Где Оля? Где Ольга?
Говорят, человек способен в одну секунду задать себе уйму вопросов, ответить на них, представить, то есть вообразить, все, что угодно. Сейчас у Алексея как раз и возникло такое мгновение.
«С нею что-то случилось. Да, случилось, — заметались мысли. — Ее уже нет в живых. Она умерла! Так вот почему она уехала! Она болела, она страдала. Она знала, что конец близок. Теперь мне все-все понятно… Почему же они не плачут, не рыдают, не кричат? Или уже нарыдались и накричались?»
— Оля в больнице, операция прошла хорошо, — откуда-то из невообразимой дали донесся до него мягкий, спокойный, потусторонний голос Валентины Юрьевны.
— Все благополучно, — поддакнул ей Роман Андреевич. — Обыкновенный аппендицит.
«Они обманывают меня. Они хитрят. Они боятся, что я сейчас же и тут же умру… А телеграмму послали… Нелогично… А что было в телеграмме?»
— Вы меня обманываете, — решительно сказал Алексей.
— Але-шень-ка! — испуганно протянула Валентина Юрьевна. Но тесть, мудрый тесть, как и положено быть доктору исторических наук, понял, что прибывший с Урала через Сибирь зять находится в состоянии, именуемом столбняком. Поэтому доктор наук отстранил Валентину Юрьевну, не имеющую ученых степеней, взял зятя за плечи и начал трясти его, приводя в чувство.
— Что вы со мной делаете? — сердито спросил Алексей, и тут только до него окончательно дошло, что Ольга в больнице, что ей сделали операцию, что теперь все хорошо, все благополучно.
— Где эта больница? — еще спросил Алексей. — Я пошел туда.
— Алеша, ночь уже! — воскликнула Валентина Юрьевна.
Тут только он разглядел, что за три года, пока он здесь не был, теща мало переменилась. Все та же пышная прическа, только волосы из белых стали рыжими, в ушах появились массивные серьги. А ведь когда он увозил Ольгу в деревню, она клялась, что от этого кошмара погибнет. Выжила, оказывается… Роман Андреевич тоже без перемен, только сильно сутулится и курит уже не сигареты, а трубку.
— Тогда рассказывайте! — потребовал Алексей. — По порядку, с того дня, как она приехала.
— Завтра, Алеша.
— Нет!
— Не кричи на меня, пожалуйста. Тебе нужно умыться, покушать, передохнуть с дороги.
— Я не буду умываться и не буду есть, — он мотал головой. — Рассказывайте! Еще не ночь, еще только половина одиннадцатого.
— Но не в прихожей ведь! — напомнила теща.
— Ах, да! — догадался Алексей.
Они прошли в комнату, заставленную тяжеловесными стеллажами с книгами. Роман Андреевич устроился на свое место, за стол, как и прежде заваленный бумагами и журналами. Свет настольной лампы высветил будто из камня тесанное худое удлиненное лицо. В своей шапочке он похож на алхимика со старинных гравюр. Валентина Юрьевна устроилась в кресле, сразу закурила сигарету. Алексей привалился к высокому подоконнику, оперся на него локтями.
— Итак, я внимательно слушаю, — сказал он.
— Весь последний год Оля жаловалась в письмах на быструю утомляемость, слабость, апатию, — строго заговорила теща. — Я определила это как неизбежное следствие жизни в деревенских условиях. Я предвидела это с самого начала и предупреждала тебя.
