Евгений Белянкин - Садыя
— Пожалуй, ты прав, Сережа. Славику надо помочь выбрать истинную дорогу. Я боюсь, что он действительно не музыкант. Быть посредственным — нет печальнее удела. Разбитый кувшин трудно потом склеить. Первоначальные замыслы его более реальны. Поработав на буровой, он сам сумеет решить безошибочно. Ведь профессия отца ему всегда нравилась. А если музыка в сердце — она капля за каплей пробьется.
Не доезжая конторы бурения, Балашов вышел из машины.
— Пожалуйста, поговори с ним, Сережа, — тихо, волнуясь, сказала Садыя. — Я очень прошу.
— К конторе бурения? — спросил шофер. Садыя молча кивнула. Мысли были все те же: о Славике, о том, что теперешняя ее жизнь не могла дальше идти так. Она искусственно все сдерживала. Она насильно разубеждала себя в том, в чем давно была убеждена. Она понимала, что так дальше невозможно жить. В эти дни она с трудом, еще раз, старалась взять себя в руки. Раздумье да распутье: сколько ни стоять, а надвое не разорваться. И она во всем призналась тете Даше.
Собственные переживания взвинчивали Садыю. На день по нескольку раз приходили порой противоположные решения. Испугавшись себя, она стала снова обходить Панкратова. Зачем? Зачем? «Время разум дает, — думала она. — Время проверит, решит или по крайней мере даст выход». Но откладывать дальше было все труднее.
Никто сам себя не рассудит.
В конторе бурения она неожиданно остановилась перед дверью заведующего. По голосу узнала, что там был Панкратов. Он говорил с мягким добродушием. Он что-то объяснял, без торопливости, со свойственным ему говорком на «о». Что-то в груди сдавило. Трудно было перешагнуть порог. Твердость оставила ее, и она почувствовала, как в глазах стало темно; протянув руку, прислонилась к стенке. Опомнилась, посмотрела по сторонам — никого не было. Стало легче. Она знала: если откроет эту дверь, то все случится так, как хочет он и ее ребята.
Она стояла в нерешительности. И вдруг, шагнув, уверенно открыла дверь.
1958–1960 гг.
Москва — Зубриловка — Москва
