Василий Шаталов - О дереве судят по плодам
Прошло какое-то время и потянуло на родину, на Украину. Уехали, но ненадолго. Только там, на Украине, поняли всю колдовскую силу Бадхыза, его неодолимые чары. И снова вернулись. И уж теперь решили до конца коротать свой век в Акар-Чешме.
Несмотря на поздний час, Анна Петровна быстро накрыла стол, угостив усталых путников вкусным ужином.
Во время еды Дурды-ага искренне пожалел:
— Не повезло нам, Иван, хотел привезти-тебе здорового куланенка, а попался раненый. Может, это и к лучшему. Ведь он все равно бы погиб.
— Разумеется, погиб бы. Но кто этот негодяй, который бьет наших куланов? — негодуя и становясь от этого еще более мрачным, сказал Иван Иванович.
— Найдем. Далеко не уйдет, — успокоил Дурды-ага. — Лишь бы этого спасти…
— Вылечим, Дурды-ага, вылечим. Будет и этот здоровым, — заверила старика Анна Петровна. — Помнишь? На что уж плох был Батыр… и то спасли!
— Да… Батыр стал красивым. Мы только что видели его с Лолло. Хороший, крепкий стал…
— Неужели видели? — воскликнула Анна Петровна и так обрадовалась, будто услышала о ком-то очень дорогом.
— Видели, — подтвердил Дурды-ага. — Совсем близко подходил. Я сразу его узнал.
— Он иногда и к нам приходит. Но только ночью, как вор, — сказала Анна Петровна. — Постоит-постоит во дворе, посмотрит на окна и уйдет.
— Наверно, скучает, — молвил Дурды-ага, вставая из-за стола.
Утром отец и сын отправились в обратный путь. И снова перед глазами Лолло поплыли картины бадхызской весны — одна краше другой. И снова слышал он над головой звонкие весенние голоса птиц.
Но не это теперь занимало Лолло. Он думал теперь о Батыре, вспоминал ночную встречу с ним и все еще, как живого, видел его перед собой.
Однако историю Батыра Лолло не знал. Он попросил отца, чтобы тот рассказал ему все о кулане.
Дурды-ага охотно исполнил просьбу сына.
Это было несколько лет назад. Весной. Заарканив куланенка, Дурды-ага привез его в Акар-Чешме. Перед тем, как ему уехать, Анна Петровна спросила:
— Какое имя дать куланенку?
Старик, слегка подумав, ответил:
— Я бы его назвал Батыром. Пусть он будет могучим и красивым. Я верю, он будет таким!
— Ну, что ж… Хорошо. Назовем Батыром[13], — согласилась Анна Петровна. — Вот так и запишем: год рождения такой-то. Место рождения Бадхыз.
Дурды-ага уехал.
Когда пришла пора кормить куланенка, Иван Иванович пристегнул к его ошейнику поводок и хотел было вывести из вольера. Куланенок упирался, не хотел выходить. А когда все же вывели, на площадке, перед вольером, его уже ждала приведенная Анной Петровной кормилица — черная, как сажа, одноглазая ослица.
— Ну, вот, Батырчик, иди знакомиться, — нежно гладя упирающегося куланенка, сказала Анна Петровна. — Вот мама твоя. Подойди к ней, милый, не упрямься. Она даст тебе молочка…
Батыр перестал упираться и, навострив уши, с любопытством взглянул на ослицу. Потом, отвернувшись, мотнул головой, как бы говоря: «Ну и мама! До чего же она черная, да кривая… Неужели ничего страшнее не нашли?..»
Анна Петровна попыталась подвести Батыра поближе к ослице, но он мгновенно повернулся к ней задом и так ударил ее копытцами по боку, что у той загудело в животе.
Так Батыр отверг свою кормилицу. И было ясно, что он никогда ее не полюбит.
Супруги призадумались: «Что делать?»
— А знаешь, Аня, — сказал Иван Иванович, — давай-ка денек-другой поморим Батыра голодом. Ничего… Голод не тетка. Полюбит и такую. Милее матери будет!
Но и этот план не удался: ни через день, ни через два Батыр с ослицей не подружился. И так ослаб, что не мог уже подниматься — шкура да кости. «Да… Плохи, брат, наши дела, — стоя над куланенком, рассуждал Иван Иванович. — А еще Батыром тебя нарекли! Какой же ты богатырь, когда на ногах стоять не можешь?»
Анна Петровна опустилась рядом с Батыром, пригляделась к нему и поняла: куланенок тоскует. Несчастный пленник, он скучал по матери, по настоящей, родной, он тосковал по воле. Этой тоской были полны его глаза — черные, влажные, словно в слезах. И тоска в них была такой понятной и по-человечьи такой глубокой, что Анна Петровна едва сдерживалась, чтоб самой не заплакать.
И умер бы Батыр, если бы не ласка и не находчивость Анны Петровны. Она гладила его по спине, по голове. Вытянув шею, куланенок только вздыхал.
— Ишь ты, чертенок! Зверь, а ласку понимает, — заметил Иван Иванович.
— Ваня, а не покормить ли Батыра сгущенкой. Из соски?
— Вряд ли это поможет, — махнул рукой Иван Иванович. — Не нынче — завтра помрет…
— Да что ты! Разве можно допустить?..
Анна Петровна принесла бутылочку молока, на верху которой розовела соска. Батыр отворачивался от соски, не хотел проглатывать молоко. Всё ж немного выпил.
А через несколько дней он пил сгущенку охотно, с большим аппетитом. И даже причмокивал. Вскоре Батыр окреп, повеселел. Потом он приучился пить молоко из алюминиевой миски. Прежде чем войти в вольер, Анна Петровна стучала ложкой о миску, и Батыр, заслышав сигнал, вскакивал и мчался к двери.
Однажды дверь вольера оказалась незапертой, и Батыр вышел во двор питомника. Тут ему понравилось больше, чем в вольере. В ворота виднелись лощина, холмы, пахло травами. Очутившись на свободе, Батыр подошел к двери дома и стал терпеливо ждать, когда появится хозяйка. Она обязательно покормит его чем-нибудь вкусным.
Выйдя на крыльцо, Анна Петровна всплеснула руками:
— И как ты тут очутился?
Потом вернулась в дом и вынесла куланенку знакомую миску со сладкой сгущенкой.
С той поры Батыра не стали ни загонять в вольер, ни привязывать на веревку. Целыми днями он был на свободе, бродил по двору или уходил недалеко от дома, чтобы попастись, на траве. А утром только стоило Анне Петровне крикнуть: Батыр! и постучать ложкой о миску, куланенок появлялся словно из-под земли.
Но чем взрослее становился куланенок, тем все дальше и дальше уходил он от дома, от питомника, где росли в неволе еще с десяток таких же, как он, пленников.
— Надо бы Батыра в стойло определить. Дичает, — сказал как-то жене Иван Иванович. — Сбежать может. Ищи тогда ветра в поле.
Но эти опасения оказались запоздалыми. В тот день, когда Иван Иванович собрался исполнить свое намерение, Батыр не пришел на зов Анны Петровны. Напрасно звала она своего питомца и в следующие дни. Батыр ушел навсегда. Вскоре объездчики встретили его в одном из куланьих табунов.
Года через два он превратился в сильного и красивого самца. Дурды-ага видел его однажды во главе целого косяка куланов.
Как-то осенью Дурды-ага повез почту в Акар-Чешме. Подъезжая к куланьему питомнику, он увидел вереницу грузовых автомашин, оборудованных специальными клетками. В клетках — молодые куланы. Только один кузов был пуст. В конце колонны автомашин, у въезда во двор, стояли Иван Иванович, Анна Петровна и еще какой-то человек в светлом костюме и в шляпе. Занятые разговором, они не сразу обратили внимания на появление Дурды-ага. Незнакомый человек стоял к нему спиной, и объездчик не видел его лица.
Речь шла о Батыре… Человек в шляпе требовал, чтобы ему отдали Батыра. А Иван Иванович терпеливо объяснял ему, что сделать этого не может, так как Батыр гуляет на свободе и, что самое главное — он вожак табуна.
— Подумаешь, важность какая: вожак табуна! — горячился незнакомец. — У меня есть список животных, договор с дирекцией заповедника. А в этом списке значится Батыр. Так что же вы хотите?.. Тогда давайте будем ловить этого самого вожака!
Иван Иванович еще раз решительно возразил и предложил замену.
Голос человека в шляпе показался Дурды-ага знакомым. Он подошел ближе к нему и они встретились взглядами. Да. Это был он, тот самый бригадир, который застрелил кулана.
— Иван! — закипел в гневе Дурды-ага, — не отдавай ему Батыра. Этот человек убил кулана. Не отдавай!..
— Ну, хорошо, хорошо! — струсив, произнес заготовитель. — Я буду жаловаться! У нас договор…
Он повернулся и быстро зашагал к головной автомашине.
В эту же ночь Батыр появился в питомнике снова. Сам, по своей воле. Высоко в небе светила луна. Батыр долго стоял перед окнами дома. Кулан помнил этот дом. Не забыл он и ласковых рук Анны Петровны, ее голоса. Ни свобода, ни время не смогли заглушить в в нем памяти о прошлом. И были в жизни кулана, наверное, такие минуты, когда он просто скучал по тем местам, где узнал тепло и доброту человека. Воспоминания тревожили его и звали в дорогу. Но прийти сюда днем он уже не мог, не позволяли осторожность, звериный инстинкт.
И кулан появлялся ночью, таинственной бадхызской ночью. Появлялся неслышно, как сон, как призрачное видение, и также неслышно уходил, растворяясь в тихом сиянии луны.
Примечания
