Аркадий Гайдар - Том 1. Р.В.С. Школа. Четвертый блиндаж
Долго плакали притаившиеся в углу, попавшие в беду ребятишки. Гул наверху не смолкал. Он то приближался, то удалялся. Бывали минуты перерыва. В одну из таких минут Колька полез наверх затем, чтобы закрыть верхнюю дверь. Но тут совсем неподалеку так ахнуло, что Колька скатился обратно и, ползком добравшись до угла, где тихо плакали Васька с Нюркой, сел с ними рядом. Поплакав немного, он опять пополз наверх, к тяжелой, окованной железом двери погреба, захлопнул ее и отполз вниз.
Гул сразу стих, и только по легкому дрожанию, похожему на то, как вздрагивают стены дома, когда мимо едет тяжелый грузовик или трамвай, можно было догадаться, что снаряды рвутся где-то совсем неподалеку.
– До нас не дострелят, – еще всхлипывая, но уже успокаивая своих друзей, сказал Колька. – Мы вон как глубоко сидим. И стены из камня, и потолок из железа. Ты… не плачь, Нюрка, и ты не плачь, Васька. Вот скоро кончат стрелять, тогда мы вылезем да и побежим.
– Мы бы-ы… мы бы-ы-ст-ро побежим… – глотая слезы, откликнулась Нюрка.
– Мы как… мы как припустимся, как при… припустимся, так и сразу домой… – добавил Васька. – Мы прибежим домой и никому ничего не скажем.
Огарок догорал. Пламя растопило последний кусочек стеарина. Фитиль упал и погас. Стало темно-темно.
– Колька, – плаксиво прохныкала Нюрка, отыскивая в темноте его руку, – ты сиди тут, а то мне страшно.
– Мне и самому страшно, – сознался Колька и замолчал.
И в погребе стало тихо-тихо. Только сверху через толстые стены едва доносились заглушенные отзвуки частых разрывов, как будто бы кто-то вколачивал тяжелые гвозди в землю гигантским молотком.
– Колька, Васька! – опять раздался жалобный голос Нюрки. – Вы чего молчите? И так темно, а вы еще молчите.
– Мы не молчим, – ответил Колька. – Мы с Васькой думаем. Ты сиди и тоже думай.
– Я вовсе и не думаю, – откликнулся Васька, – я просто так сижу.
Он заворочался, пошарил, нащупал чью-то ногу и дернул за нее:
– Это твоя нога, Нюрка?
– Моя! – испуганно отдергивая ногу, закричала Нюрка. – А что?!
– А то, – сердитым голосом ответил Васька, – а то… что ты своей ногой прямо мне в корзину пхаешь и какой-то гриб раздавила.
И как только Васька сказал про гриб, так сразу же веселей стало и Кольке, и Нюрке, и самому Ваське.
– Давайте разговаривать, – предложил Колька, – или давайте песню споем. Ты пой, Нюрка, а мы с Васькой подпевать будем. Ты, Нюрка, будешь петь тонким голосом, я – обыкновенным, а Васька – толстым.
– Я не умею толстым, – отказался Васька. – Это Исайка умеет, а я не умею.
– Ну, пой тогда тоже обыкновенным. Начинай, Нюрка.
– Да я еще не знаю какую, – смутилась Нюрка. – Я только мамину знаю, какую она поет.
– Ну, пой мамину…
Слышно было, как Нюрка шмыгнула носом. Она провела рукой по лицу, насухо вытирая остатки слез, потом облизала губы и запела тоненьким, еще немного прерывающимся от недавнего волнения голосом:
Ушел казак на войну,
Бросил дома он жену.
Бросил свою деточку.
Дочку-малолеточку.
– Ну, пойте последние слова: «Бросил свою деточку», – подсказала Нюрка.
И когда Колька с Васькой пропели, то Нюрка еще звончее и спокойнее продолжала:
С той поры прошли года,
Прошли, прокатилися,
Все казаки по домам
Давно воротилися.
Только нету одного,
Всеми позабытого,
Казачонка моего,
И-э-э-эх! – давно убитого…
Нюрка забирала все звончее и звончее, а Колька с Васькой дружно подпевали обыкновенными голосами. И только когда наверху грохало уж очень сильно, то голоса всех троих чуть вздрагивали, но песня все же, не обрываясь, шла своим чередом.
– Хорошая песня! – похвалил Колька, когда они кончили петь. – Я люблю такие песни, чтобы про войну и про героев. Хорошая песня, только что-то печальная.
– Это мамина песня, – объяснила Нюрка. – Когда у нас на войне папу убили, вот она такую песню все и пела.
– А разве у тебя, Нюрка, отец казак был?
– Казак. Только он не простой казак был, а красный казак. То всё были белые казаки, а он был красный казак. Вот его за это белые казаки и зарубили. Когда я совсем маленькая была, то мы далеко, на Кубани, жили. А потом, когда папу убили, мы сюда, к дяде Федору, на завод приехали.
– Его на войне убили?
– На войне. Мать рассказывала, что он был в каком-то отряде. И вот говорит один раз начальник отцу и еще одному казаку: «Вот вам пакет. Скачите в станицу Усть-Медвединскую, пусть нам помощь подают». Скачет отец да еще один казак. Уже и кони у них устали, а до Усть-Медвединской все еще далеко. И вдруг заметили их белые казаки и пустились за ними вдогонку. У белых казаков лошади свежие, того и гляди догонят. Тогда отец и говорит еще одному казаку: «На тебе, Федор, пакет и скачи дальше, а я возле мостика останусь». Слез он с коня возле мостика, лег и начал стрелять в белых казаков. Долго стрелял, до тех пор, пока пробрались казаки сбоку, через брод. Тут они и зарубили его. А Федор – этот другой-то казак – в это время далеко уже ускакал с пакетом, так и не догнали его. Вот какой у меня папа казак был! – докончила рассказывать Нюрка.
Сильный грохот заставил вскрикнуть ребятишек. Должно быть, ветром, пробравшимся через щель, распахнуло верхнюю дверь. И раскаты взрывов ворвались в погреб.
– Колька… зак-к-рой! – заикаясь, закричал Васька.
– Закрой сам, – ответил Колька. – Я уже закрывал.
– Закрой, Колька! – громко расплакавшись, повторил Васька.
– Эх, ты! – неожиданно вставая, крикнула возбужденная своим же рассказом Нюрка. – Эх, вы… – Она отбросила Васькину руку, добралась до верхней двери, захлопнула ее и задвинула на запор.
Гул смолк.
Опять замолчали. И так сидели долго. До тех пор, пока Колька, который чувствовал себя виноватым и перед маленьким Васькой и перед Нюркой, не сказал:
– А ведь наверху-то больше не стреляют.
Прислушались – наверху тихо. Подождали еще минут десять – так же тихо.
– Бежим домой! – вскакивая, крикнул Колька.
– Домой, домой, – обрадовался Васька. – Вставай, Нюрка!
– Я боюсь… – захныкала Нюрка. – А вдруг как опять…
– Бежим! Бежим! – в один голос закричали Колька и Васька. – Не бойся, мы как припустимся…
Выбрались наверх. После черного подвала день показался сияющим, как само солнце.
Осмотрелись.
Тяжелые деревянные щиты, что стояли не очень далеко от погреба, были разбиты. Повсюду валялись разбросанные щепки, и чернели ямы возле еще не обсохшей раскиданной земли.
– Бежим, Нюрка! Дай я возьму твою корзину, – подбадривал ее Колька. – Мы быстренько…
Перепрыгнули через окоп, пробрались через проход среди колючей разорванной проволоки и побежали под гору. Толстый Васька с неожиданной прытью помчался впереди, одной рукой держась за корзинку, другой крепко сжимая драгоценный осколок.
Колька и Нюрка бежали рядом, и Колька свободной левой рукой помогал ей тащить большую неуклюжую корзину.
Они уже спустились со ската и бежали теперь по мелкой поросли, как воздух опять задрожал, загудел, и снаряд, пронесясь где-то поверху, разорвался далеко в стороне и позади них.
Нюрка неожиданно села, как будто бы в ноги ей попал осколок.
– Бежим, Нюрка! – закричал Колька, бросая свою корзину и хватая ее за руку. – Оставь корзину! Бежим!
Артиллерийский наблюдатель с площадки вышки заметил среди мелкого кустарника три движущиеся точки.
«Вероятно, козы», – подумал он, поднося к глазам сильный бинокль. Но, присмотревшись, он ахнул и, схватив телефонную трубку, крикнул на батарею, чтобы стрелять перестали.
В бинокль он ясно увидел, как, то показываясь, то исчезая за кустами, по полю мчатся двое мальчуганов и одна девочка.
Один мальчуган крепко держал за руку девочку. Другой, путаясь ногами в высокой траве, запинаясь и спотыкаясь, бежал немного позади, крепко прижимая что-то обеими руками к груди. Затем он увидел, как из-за кустов вылетели двое посланных с батареи кавалеристов и, остановившись около ребят, соскочили с коней.
Конвоируемые двумя красноармейцами, ребята дошли до батареи. Командир был рассержен тем, что пришлось остановить учебную стрельбу, но когда он увидел, что виноваты в этом трое перепуганных и плачущих малышей, он перестал сердиться и подозвал их к себе.
– Как они пробрались через оцепление? – спросил он.
Ребята молчали. И за них ответил один из конвоиров:
– А они, товарищ командир, забрались еще спозаранку, до того, как было выставлено оцепление. А потом, когда наши разъезды кусты осматривали, так они говорят, что в погребе сидели. Я думаю, что они в четвертом блиндаже сидели. Они как раз с той стороны бежали.
– В четвертом блиндаже? – переспросил командир. И, подойдя к Нюрке, погладил ее. – В четвертом блиндаже! – повторил он, обращаясь к своему помощнику. – А мы-то как раз этот участок обстреливали. Бедные ребята!
