Павел Федоров - Пограничная тишина
— Да. Всех! Когда трупы начали разлагаться, фашисты пригнали из города гражданское население и приказали похоронить погибших. Открыли двери. Очевидцы рассказывают, что на всех солдатах и офицерах были надеты противогазы. Те, кто участвовал в похоронах, были расстреляны. Уцелели единицы.
— А вы не были в Майданеке? — спросил Стась.
— Нет. Но знаю об этом лагере смерти. Читал.
— Читать — это не все. Об этом даже трудно говорить. Там фашисты умертвили сотни тысяч людей. Самое страшное, там сохранилась детская обувь — башмачки, туфельки на разный возраст, начиная от трех лет... Все это сейчас хранится там же, в блоках, под стеклом. И банки с газом, тоже целый блок, со зловещей надписью на немецком языке «Циклон». Я иногда вожу туда экскурсантов, а потом всю ночь не могу заснуть...
Несколько километров ехали молча. Стась задумчиво смотрел на волнистую рожь, на добрую, тихо плывшую рядом землю, дающую людям столько радости, что воспоминание о Майданеке становилось невыносимым. Но он пересилил себя и, не удерживаясь, громко проговорил:
— Туда, приезжали и приезжают люди со всех стран мира, но там не был ни один западный немец!
— Мы вам покажем один памятник. Тут недалеко... — Темные брови Игоря строго сдвинулись, сухо и жарко блеснули глаза.
Далеко слева зеленел Августовский лес, над хлебными полями всплывали холмы, на одном из них, чуть в стороне от дороги, внезапно взметнулась к небу серебристая фигура. Шофер свернул на обочину и остановил машину. Лейтенант Рощин открыл дверцу. Вышли из «Волги» и Стась, и солдат-водитель. Перед ними во весь рост стояла женщина и держала на руках ребенка. Утреннее солнце присело на холм пылающим краем и освещало памятник словно изнутри. Тихо было вокруг. Молчали кузнечики в росной траве, замерли листья на недавно посаженной березовой молоди.
— Памятник называется «Скорбящая мать», — сказал лейтенант Рощин. — Здесь убито фашистами более пятидесяти тысяч человек, в том числе женщины, дети.
Если бы не жаворонки, то эту утреннюю тишину, казалось, можно было ножом резать и на куски рвать. Недаром принято в народе говорить, что тишина обманчива...
Солнце оттолкнулось от холма и поплыло к тучам. Молодой шофер с зеленой фуражкой в руке, Стась Милевич и лейтенант Игорь Рощин молча шагали по утоптанной тропинке к машине...
Когда въезжали в грохочущий транспортом город, Стась Милевич, перегнувшись через спинку переднего сиденья, прокричал:
— Очень плоха у меня машина! Это такая старая колымага!
— Что, что? — не понимая гостя, спросил Игорь.
— Загоню я ее к чертовой бабушке и пойду в гараж, в хозяйство!
— Валяйте! — Лейтенант махнул рукой и засмеялся.
XIX
— Ты не представляешь, Алексей, как я обрадован, что снова вижу тебя энергичным, здоровым, еще более приятно, что ты повышен в звании и у тебя прибавились награды. Орден в мирное время! Ты герой, Алексей! За что ты его получил, если не секрет?
— У меня нет от тебя никаких секретов, дорогой Любомир. В прошлом году директор местной школы пригласил меня встретить Новый год... Расскажу об этом за завтраком, а сейчас прошу к столу. Извини, Любомир, спиртного не предлагаю. Сейчас день, и я нахожусь на службе. А будет вечер... Григоренко подмигнул и потер руки. — Ты как насчет рыбного ужина?
— Люблю больше, чем мясо! А лучше, если поймаешь сам. Если сварить на воздухе добрую юшку! Я могу просидеть с удочкой с утра до ночи, как самый последний дурень. Ничего не поймаю и буду счастлив.
— Можно устроить и рыбалку. Есть чудесные места. Я немножко справлюсь с делами, и мы подъедем.
— Ах, к бесу дела! Я последние дни столько мотался по своему участку. В Сувалках добывал этого парня...
— Он на самом деле подвез его к границе?
— Ему-то что. Ему деньги. Тем более что он таксист-частник, имеет свой собственный «мерседес», развалину...
Вошла жена Григоренко — Галина и внесла шипящую на сковородке яичницу. Галя разрумянилась — и от плитки, где жарила яичницу, и от присутствия необычного гостя — польского офицера. Она улыбалась всей прелестью молодого, свежего лица. Присесть за стол отказалась и быстро ушла, пообещав, что примет участие в ужине.
— Прелестная у тебя, Алексей, жена. Я вот холост... — Любомир засмеялся. — Не потому что закоренелый холостяк. Агатка моя учится, и я не хочу преподнести ей ребенка до окончания учебы. Ладно, ты расскажи, что было под Новый год?
Капитан Григоренко был тогда на учебном пункте начальником учебной заставы. Получив от командования разрешение на встречу Нового года, он, веселый и радостный, прибыл на свою заставу; как водится, помылся в бане, достал из шкафа штатский костюм, примерил и стал завязывать самый моднейший галстук. Галина Алексеевна в соседней комнате тоже шуршала новым платьем. До наступления Нового года оставалось еще целых два часа.
Из штаба отряда ровно в 22.00 раздался резкий, продолжительный телефонный звонок. Говорил начальник отряда полковник Михайлов. Сначала кратко поздравил с наступающим Новым годом, а потом сообщил:
— Слушайте, капитан Григоренко. На участке вашего соседа нарушена граница. Нарушитель преодолел КСП, прорвался в тыл. Приказываю: немедленно поднять со своей заставы в ружье тревожную группу и срочно выехать в район Беловежи, перекрыть все дороги, ходы, выходы. Проверять каждую машину. Не оставлять без внимания ни одного пешехода. Командный пункт на автобусной станции. Доклад в штаб каждые полчаса. Все!
Трубка в селекторе щелкнула, аппарат ехидно подмигнул зеленым огоньком и погас. Вместо моднейшего галстука Алексей Гордеевич быстренько повесил на ремень пистолет, сунул в карман несколько запасных обойм, сел за руль заставского грузовика и вместе с солдатами тревожной группы покатил навстречу неизвестности.
Новогодняя ночь была пасмурна. На поникшие ветви древних берез тихо падал снежок, покрывая дорогу мягким серебристым слоем. Вдоль шоссе звонко пели телеграфные провода, уносящие поздравления, шумели развеселившиеся девушки и парни, вдыхая ночную, пьянящую свежесть. Станция и поселок Беловежа пылали сияющими огнями. Гремя автоматами и подсумками ракетниц, солдаты высыпались из машины и живо растеклись по перекресткам дорог, возникая, как призраки, перед полыхающими фарами автобусов, под визгливый скрежет тормозов. С каждым часом обстановка осложнялась все больше и больше.
Сержант Липицкий и рядовой Свинцов по приказу капитана Григоренко замаскировались под теми самыми толстенными березами и видели, как всюду начали появляться толпы новогодних гуляк, задумавших хорошенько повеселиться. К полуночи три шоссейных дороги, смыкающиеся в Беловеже, стали еще гуще заполняться празднично настроенными людьми. Сержант Колосов совсем сбился с ног, не зная, куда кидаться, чтобы хоть бегло взглянуть в какое-нибудь трезвое, тем самым внушающее подозрение лицо... А народ все шел и шел то к автобусной, то к железнодорожной станции. Всюду раздавались веселые голоса, возникали самые неожиданные курьезы.
— Слухай, Панас, чи тут снег, чи не снег?
— Вроде снег, раз белый...
— А там що це рябится?
— В очах у тебя рябится. Обычна бяроза.
— Слухай, Панас, а можу я пид тою бярозой того... по малу...
— А чаго ж... Да я и сам...
На рядового Свинцова, прижавшегося белым полушубком к стволу березы, колупаясь в широченных портах, надвигается Панас, все шире распахивая свою дедовскую шубу. Свинцов скидывает автомат, командует вполголоса:
— А ну, дед, давай назад!
— Тю-у! — Панас взмахивает полами шубы, словно крыльями, и уходит прочь. Отойдя подальше, совершив свои неотложные дела, любопытный кум снова спрашивает:
— Стой, а чого солдаты возле бяроз трутся?
— А я тоби що, нарком, знать обязан, куда солдат послан службу нести?
— Ты ж у нас сколько лет головой был. Должен чуять.
— А может, и чую, да не хочу зря языком чесать. Граница рядом. Праздник. А под праздник любой вонючий потрох к нам кинуть могуть...
— Тю-у!
— Вот тоби и тю-у!
Когда предутренний ветерок всполошился и замел за дедами следы, сержант Липицкий подошел к Свинцову, зашептал сердито:
— К чему ты связался с этими овчинами?
— Да он же прямо на меня целил.
— Ты что, Новый год встречаешь или в дозоре находишься?
— Если в дозоре, значит, пусть эта шуба наваливается на меня всей шерстью, да?
— Неси службу, как положено.
— Несу. Будьте ласковы...
Несколько раз из-за берез, словно из сугроба, вырастала фигура капитана Григоренко, поблескивая в серой мгле пуговицами на шинели. Это был уже не тот лейтенант, который когда-то представлял себе пограничную службу, как дежурство на контрольно-пропускном пункте, за узеньким окошечком... За шесть последних лет он повидал не мало и уже знал все способы охраны границы и разные ухищрения нарушителей. Несмотря на исключительную сложность поиска, связанного с предновогодними шествиями, он толково и быстро организовал службу. Продумав все до мелочей, он расставил людей так, что не оставалась без наблюдения ни одна дорога, без лишних слов и трескучих фраз сумел убедить своих подчиненных, что сегодня все участки ответственные.
