Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы]
Однако то, что он увидел…
На раскладушке целовались. Где был парень, а где девушка, он не понял — оба длинноволосые, в джинсах, да и взгляд его был даже не беглым, а мимолетным, Юрий Евгеньевич сразу закрыл глаза. Наверно, спиной к нему все же сидел парень. Открыв глаза, Нефедов увидел за этой спиной грозящий ему кулак. Был кулак крупнее ночника, прикрытого голубой косынкой…
— Я заблудился, — выдавил из себя Нефедов и был таков.
Что же делать человеку, наткнувшемуся на сказочный голубой ночник только потому, что его интересовали удочки?! Неужели, кроме Аркадия Павловича, во всем лагере больше не было завзятых рыболовов? Какого дьявола они тогда приехали к озеру? Может, думают, что еще действует на рыбную ловлю запрет под номером дробь пять?
С этими рвущимися из груди уже не словами, а стонами Нефедов приоткрыл полог еще одной палатки, полной света, и обмер. Нагнувшись над столиком, там сидел лысый человек и писал письмо. И пил чай из стакана в подстаканнике. А за его плечом, в дальнем углу палатки, пучком выглядывая из чехла, как стрелы из колчана, до самого потолка тянулись бамбуковые удочки. Их было гораздо больше, чем нужно одному человеку, и Нефедов сразу чуть не рухнул на колени. Лысый оторвался от письма, глянул на Нефедова и взревел, да, именно взревел, такой у него был оглушительно-зычный голос:
— Вы зачем?
— За удочками, — пролепетал Нефедов.
Мало того, что человек рассердился — ему помешали, упоминание об удочках вовсе вывело его из себя.
— Это мои удочки!
— Я прибавлю.
Лысый потряс головой из стороны в сторону так, что, будь на ней кудри, они бы разлетелись.
— Не понимаю!
— Вы назначите свою цену… а я прибавлю…
— Сумасшедший, — боязливо прошипел лысый.
— Я сейчас объясню… Мне доверили, а он ограбил!
— Кто?
— У него усы комочком…
— Какие усы? Где? — совсем без голоса спрашивал лысый.
— Вот здесь, под носом… Разрешите, я присяду…
— Вон! — рявкнул лысый, у которого вдруг снова прорвался голос.
И когда Нефедов попытался заглянуть еще раз, он повторил свое короткое восклицание еще мощней.
4Юрий Евгеньевич лежал на раскладушке, продавленной почти до полу, и спрашивал себя: «Отчего я такой невезучий?» И поскольку вроде был честным, никого не обижал, оставалось непонятным, за что судьба платила ему недобром. Сна не было, и он решил достать чертежи и заняться посадочным устройством, мявшим клубни. Сейчас же стало ясно, что это все время занимало и мучило его. И среди малины, и у муравейника. И тогда, когда он ухал совой и вспоминал глупые и азартные детские стихи, приманивая ерша… Это отрывало его от жизни наполовину, а иногда и на все сто, и, может быть, в этом была причина того, что другим он казался неполноценным, которого легко обмануть. И обманывали. А он не сопротивлялся, потому что, видно, и сам не сразу соображал, что с ним происходит.
Этого нельзя было ни отнять, ни исправить, и он вдруг успокоился, вытащил из-под раскладушки рюкзак, из рюкзака — большой блокнот, выдернул из втулки у его корешка карандаш и начал чертить при свете жалкого карманного фонаря, скоро вытаявшем из давних батареек без остатка…
Новый день был пасмурным, не манило ни купаться, ни в лес, и Нефедов вместе с Женькой сходил в автогараж турбазы, выпросил аккумулятор и фару, все старое, брошенное, ненужное. Аккумулятор быстро перезаправил и к вечеру подзарядил, а фару приклепал к раскладушке, к раме, в головах, и за полночь, когда в лагере выключили электричество, только у Нефедова светила под укрытием автомобильная фара, а сам он лежал на животе перед чертежом и сучил ногами. Голодные комары словно бы со всех окрестностей слетелись в его палатку. Бедный Юрий Евгеньевич устал хлопать себя куда попало, а палатка зудела.
С натянутой проволоки посреди нее свисало одеяло, отгородив нефедовский «кабинет». В темной половине спали Вера и Женька. Нефедов прислушался — их дыхание было ровным.
Он манипулировал руками, мысленно проходя весь путь клубня из воронки в посадочную втулку, корчился, будто сам попадал под жесткий и неумолимый толкатель, что-то зарисовывал и думал. Вдруг его кто-то огрел по ноге, раздавив присосавшегося комара. Нефедов оглянулся и увидел Веру — она стояла, присобрав вырез ночной рубахи на груди.
— Который час?
— Я часы останавливаю, чтоб не знать… — ответил Нефедов и натянул простыню на оголившийся бок раскладушки. — Садись.
Вера присела, а он устроился рядом с ней, прислонился, поцеловал в щеку и потерся носом о завитки ее волос на виске. Она шутливо отбивалась от него и щурилась от света.
— НТР, — сказал он, махнув пальцем на фару. — Научно-техническая революция!
— Новатор! — рассмеялась Вера, зажав ладонью свои губы.
Женька засопел и заворочался под одеялом, Вера хотела встать, но Нефедов удержал ее, притянул к себе.
— Пусти! — приказала она не очень настойчивым шепотом.
— Закрой глаза, — велел он.
Она зажмурилась в ожидании, а потом увидела перед собой, на деревянном полу палатки, собранном из оструганных и покрашенных несуразной желтой краской досок, матрац. Нефедов взмахнул простыней. Вера приложила к щекам ладони, а на матрац упала подушка.
— Революционер! — сказала она, ныряя в постель на полу, а Нефедов лег рядом, не отставая.
Комары гудели своими моторчиками.
— О чем ты думаешь? — спросила Вера через минуту.
— Мне здесь очень нравится… Но все же интересно, почему Нерсесян не дал нам путевки? Не было бы этой беды с удочками.
— Да это пустяки! — недовольно пошевелилась Вера. — Аркадий Павлович — хороший.
— Тем более.
— И путевка — ерунда. Меня интересует, даст нам Heрсесян в этом году квартиру?
— Я насяду!
— Да уж! — Вера обеими ладонями взяла его за руку у плеча и прижалась к нему, смеясь тихонько и весело. И ласково пообещала, что если он обманет, если не добьется квартиры, то она с ним поругается, как еще не ругалась.
— Другие добиваются для своих семей, а ты… Я хочу, чтобы у меня муж тоже был сильный.
Он спросил, еле шевеля вдруг пересохшими губами:
— Вера, а ты можешь от меня уйти?
— Могу, — ответила Вера, — потому что нам больше просто нельзя жить в одной комнате. Женька уже большой.
— А если ты уйдешь, — сказал Нефедов, — я вообще перестану жить. Предупреждаю. Я теперь все время буду об этом думать.
— Думай о квартире, — посоветовала Вера.
Какая это, в самом деле, жизнь? Вместо посадочного устройства — в голове квартира и удочки. Завтра же он еще раз зайдет к лысому. И он сказал об этом Вере, чтобы показать, каким сразу стал сильным. А Вера возразила насмешливо:
— Никуда вы не пойдете завтра, товарищ Нефедов!
— Почему?
— Потому что завтра экскурсия, на которую вы записались. В Верхнее Волгино!
— Ах, черт! — воскликнул Нефедов.
Захотелось спрятаться ото всего, и он повернулся на бок и обнял жену.
— А рубильник? — испуганно шепнула Вера.
— С твоей стороны…
Вера рукой нашла на столбе, за одеялом-перегородкой, рубильник, приколоченный там для Женьки, и выключила фару.
В наступившей темноте внезапно послышались звуки ночи: треньканье сверчка, голос какой-то птицы, которая жаловалась на бессонницу, мучившую ее, и, конечно, неутомимое зуденье комаров…
А на рассвете красное солнце всплывало из воды. И все озеро стало красным. И осока у берега пускала вверх красные стрелы. И белые кувшинки фантастически загорелись.
— Мужчины! Это видеть надо! Сюда! — кричала Вера с берега.
Но мужчины занимались своим делом в палатке. Один брился перед зеркальцем, висящим на столбе, другой сидел на раскладушке с брезентовой сумкой через плечо, уже приготовившись в поход к истокам великой реки, и спрашивал:
— Пап! А почему ты не бреешься электробритвой? Аккумулятор же у нас есть!
— Потому что я консерватор.
— Кон-сер-ва-тор, — старательно повторил Женька. — Это от консервов?
— Ну, ты у меня молоток! — оглянулся Нефедов.
— А мама называет тебя — новатор. Ты же новые машины делаешь!
— Машины — это другое дело, Женька. На заводе консерватором быть нельзя — живо отбреют. Завод работает не для одного, а для всех, и своей продукцией он определяет стиль… ну, целой эпохи. Понимаешь?
— Да, — кивнул Женька.
— Молоток! — повторил Нефедов. — А моя бритва — это касается одного меня. Скребись чем хочешь!
— Же-енька-а! — долетело с озера.
— Мама тебя зовет.
Женька выбежал, а вслед за ним, пофыркав одеколоном из пластмассового флакончика, выполз на божий свет и сам Нефедов. «Батюшки, как хорошо-то!» И прибавил шагу.
Розовая чайка безбоязненно подлетела издалека, с середины озера, и села на воду возле самой песчаной полоски. Что-то тут же щелкнуло в озере. Розовая лягушка спрыгнула с листа кувшинки, как с острова, и опять что-то щелкнуло. Нефедов начал присматриваться… Осока, кувшинки, чистое пятно воды, готовой заблестеть… И — соломенная шляпа с бантом плавает на воде и пламенеет на восходе.
![Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 1 [Повести и рассказы]](/uploads/posts/books/240148/240148.jpg)
