Владимир Орлов - После дождика в четверг
Он уже чувствовал, как портянка снова натирает ему пальцы, как горят ладони и ноет спина, и ему было не по себе, и он боялся, как бы не забрало его снова ненавистное состояние апатии и безволия.
«А какие молодцы вокруг, – думал Олег, – тянут свою лямку, не ропщут и не устают, и уж который час подряд, вот люди!» Он вдруг понял, что его молчаливый брезентовый сосед справа не кто иной, как Испольнов, а за ним, наверное, стоял Соломин. Понял Олег и то, что он ошибся: Терехов был не в воде, а на мосту, секунду назад он распрямился, крикнул Чеглинцеву и Севке, чтобы включили свет в своих механизмах, и вспыхнули фары, прожекторы не прожекторы, но и от их жидких желтых лучей, посеченных дождем, стало веселее и спокойнее.
Но бревна все летели, и часы летели, впрочем, для кого-нибудь часы летели, а для Олега волочились, и наползало угрюмое желание: «Только бы все кончилось», и тело уже ныло, а спина была перетянута витыми жгутами боли, и ладони саднило, словно их только что намазали йодом, нелюбимым с детства, как пшенная каша и касторовое масло, а по всему чувствовалось, что стоять тут и тыкать шестом черные спины сосен и лиственниц придется всю ночь, и весь завтрашний день, и весь июнь, и весь июль, и весь август, и сентябрь, и только в октябре дремотный Дед Мороз постучит по сопкам своим посохом-холодильником и распустит сейбинских бедолаг по домам. И в деловитом молчании своих соседей Олег угадывал готовность мерзнуть, мокнуть и напрягать мышцы, сколько потребуется минут и дней, даже уволившиеся Испольнов с Соломиным, которых он презирал, никуда не торопились, а погоняли, погоняли бревна, покряхтывая иногда. «Нет, и мне надо выдержать, выдержать во что бы то ни стало, – думал Олег, – а иначе я…»
И вдруг на мосту или впереди в кустах кто-то закричал испуганно, кто-то кошачьими глазами награжденный или особо внимательный закричал: «Плот несет!»
И все выпрямились в недоумении, выглядывали, что за подарок катит к ним Сейба, и Олег забыл о своем шесте, смотрел вперед и видел там что-то большое и черное, плот ли это был или цех лесозавода со всеми потрохами, с начальнической стеклянной будкой, с плакатами соцсоревнования и морального кодекса, с путаницей проводов и кабелей, понять было трудно, но от вида этой лавины, черной массы, черной ударной силы Олегу на мгновение стало жутко, он тут же взял себя в руки и обрадовался – наконец-то наступали горячие минуты.
Севка пробежал к своему трелевочному, развернул его влево, на передке были у него три фары, одна, в центре, своя, самодельная, для саянской темноты, но свет фар был слаб, и дождь гасил его, и все же желтое пятно поймало черную массу, и стало ясно, что это не плот, а сгусток бревен, неповоротливый и искобененный, и в нем, может быть, десять плотов.
На мосту, на берегу, на насыпи зашумели, засуетились, будто знали уже, что предпринять, как опасный косяк рассеять на расстоянии, криком, может быть, каким. А косяк медлил, покачивала его Сейба, и только, а он между тем застрял, зацепился, наверное, краями за деревья и кусты у берегов или был так неуклюж, что на кривом повороте своем Сейба не могла его подтолкнуть, вывести на самую стремнину, а лишь со злости выбивала из него бревна, как спички из коробка, и гнала их на подводных крыльях к мосту.
Олег вытащил свой шест из воды и, оглядываясь через секунду на черный косяк, побежал к мосту, он знал, что там теперь его место, он был разгорячен и, поскользнувшись, упал на насыпи, набрал в сапоги воды, но выливать ее не стал, он чувствовал, что совершит сейчас что-то хорошее и важное, и на всякие мелочи он не мог обращать внимание.
Но он не успел добежать до моста, когда тревожные крики остановили его, и он замер на насыпи, поглядывая на Сейбу. Он видел, что от косяка оторвало сгусток бревен, понесло его неожиданно влево к берегу, так быстро, что через секунду бревна эти могли вылететь на травяной берег, но тут бревна развернуло, и, замерев на мгновение, они понеслись прямо на мост, прямо на крайний левый ряж. Все застыли в растерянности, сознавали неотвратимость удара во сколько там метровых стволов, и уж кто знает, вдруг закряхтит, перекосится, осядет на левый бок мост, и все начинай сначала. Олег готов был броситься в воду, чтобы встать перед ряжем, но что он мог один, что могли сейчас сделать малосильные шесты и багры, толкачи и погонялы! «Машину! – услышал он вдруг сзади. – Машину!»; обернувшись, он увидел, как рванулся по мосту к Чеглинцеву Терехов, как закричал что-то и Чеглинцев тут же протопал рядом, обдал Олега ледяными брызгами. Чеглинцев подскочил к машине, она завелась сразу, так ему повезло, и, дверцу не захлопнув, рванул самосвал вниз. Машина сорвалась с откоса с прерывающимся истеричным визгом, словно захлебывалась водой, проползла, проплыла в Сейбе еще чуть-чуть я заглохла, утихомирилась напрочь перед самым ряжем.
И еще какое-то мгновение Чеглинцев был в кабине, высунув голову из открытой дверцы справа, как капитан, не хотел уходить с гибнувшего корабля, но тут врезались в самосвал могучие бревна, глухо били по железу, сдвинули перед машины к мосту, а большего сделать не смогли и, успокоившись, стали обходить машину и сворачивать к промоине и ко второму ряжу. Чеглинцев выскочил из воды, из кабины, обезьяной вскарабкался в кузов и, подхватив брошенный ему с моста багор, стал со злостью погонять страшил, кореживших его сокровище.
Они тыкались тупыми своими мордами и скользкими корявыми боками в бревна второго сруба и до третьего добирались, но скорость их была сбита и сила заглушена, а парни на мосту успокоились, снова расправлялись с ними умело и без потерь пропустили раздерганный косяк к Тубе.
Снова летели теперь к мосту одиночки по проторенной косяком дорожке, Чеглинцев и двое парней из кузова отгоняли их от машины, но иногда они все же стукали по металлу, и Чеглинцев с досады ругался громко.
Потом потянулись еще косяки, и кому-то пришла в голову мысль лезть в воду и еще до машины гасить скорость бревен, прижавшихся друг к другу, толкать их сгустки вправо, чтобы легче было ребятам на мосту управляться с ними. Добровольцы с шестами поспешили спуститься в воду, и Олег побежал неуклюже, он не мог упустить этой минуты, ему хотелось оказаться первым в головном дозоре, он ковылял по насыпи, а потом по берегу, но в воду вошел не первым, потому что не знал, где важнее встать.
Рядом он видел Терехова, Севку, Тумаркина и еще многих, лица у всех были мрачные и озабоченные, и Олег почувствовал, что всем эта волынка надоела еще больше, чем ему, а он, наоборот, сейчас ощущал непонятный прилив сил и желание воевать с Сейбой.
Терехов уже шагал в воде, шест нес у груди, как белье в детстве, когда собирался переплыть канал, и Сейба скрыла его сапоги, добралась до пояса, покачивала Терехова, не решаясь свалить его. А он встал, расставил, наверное, ноги упорами, вмял их в податливое дно, и шест его кинулся вправо, вспомнив о своих заботах. Рядом с Тереховым остановились еще парни, а Олег не смог удержаться и пошел, покачиваясь, дальше, чтобы встать первым в их лихом отряде. Он брел долго, напролом и смеялся над Сейбой и успокоился, только когда оказался метрах в пятнадцати впереди Терехова и его парней. Бревна все плыли, и Олегов шест первым вступал с ними в бой и иногда сдвигал их вправо, а часто промазывал, но это было неважно, главное, что он, Олег, не боялся Сейбы, не боялся ничего, стал хозяином и с ребятами, с работящими мужиками, был в одном ряду, даже впереди их, и чувство, что он с ними на равных, чувство кровного родства с этими людьми, радовало его и давало ему силы.
«Ах, как здорово! Как здорово!» – приговаривал Олег, и даже боль в спине и в пояснице, мучившая его десять минут назад, даже мокрая и холодная одежда, прилипавшая к телу, теперь, казалось, доставляли ему удовольствие. «Пошли, пошли!» – говорил он лесинам ласково, но и с укором.
И вдруг он услышал крик на берегу, или крик этот ему померещился, но он все же обернулся резко и ничего сзади себя не увидел и только, когда повернулся влево, заметил, что из березового залива, пугавшего Рудика, прямо на него летит черная громадина. Он растерялся, словно не соображал, что происходит, повернулся лицом влево, смотрел на громадину.
Бревно, тяжелое и длинное, болтавшееся в тихом сейбинском закутке, в хитром сейбинском резерве, а теперь брошенное ею в свалку, летело стремительно, словно мстило за сонное свое пребывание в заливе, летело тараном прямо на Олега. И он вдруг ощутил тело свое, оно показалось ему беззащитным, хрупким, пластмассовым. Он почувствовал, что сейчас бревно сомнет его, раздавит, искорежит его живот и грудь, и мысль об этом была как порез бритвой, и он понимал также, что ничего не сможет сделать. Еще он вспомнил, что за ним стоят люди, которые этого бревна, летящего к ним по-предательски, сзади, из-за угла, не учуют, а оно их ударит с разгона, и надо ребят предупредить. Он хотел было сделать какое-то движение, но так и остался стоять зачарованным, а бревно, здоровенное как баржа, летело вперед и было уже в метре от него, и тогда он, бросив шест, кинулся в сторону, успел сделать два скользких шага и свалился в воду, почувствовал холодеющей спиной, как проскребла по нему своим обдиристым колючим боком сосновая махина. Он поднялся, выплевывая ломившую зубы воду, опомнился, увидев уплывающее бревно, дотянулся до шеста, крутившегося рядом, но не достал им до бревна сзади и застыл в оцепенении, видел, как бревно неслось на парней из группы Терехова и должно было ударить в них, надо было ему кричать что-то, а он потерял голос. И все же в последнюю секунду парни почувствовали опасность и обернулись разом, но было уже поздно, безоружными стояли они перед громадиной, и вдруг кто-то из парней шагнул вперед и бросился на бревно грудью, словно мог остановить его. Бревно стукнулось тихо, дернулось, замерло на мгновение и вдруг как бы нехотя повернуло вправо. Кто остановил его, Олег не разобрал, он видел только, что парень этот, вскрикнув, осел и пошел под воду, но ребята тут же подхватили его под руки.
