Борис Пильняк - Том 3. Корни японского солнца
Мы спустились в склеп. Я увидела свежее отверстие – яму в передней стене первой ямы, там стоял совершенно новый гроб отца Сы-сюн-ди, туда же поставят и самого Сы-сюн-ди. Тусклый свет фонаря освещал темную сырость. Сохранившиеся около гроба куклы были зловеще страшны. Мои родственницы, ожидавшие меня около склепа, расспрашивали, что я видела: они не могли спуститься в могилу на своих исковерканных ногах. Наконец принесли гроб. Обессилевшие от жары и тяжести носильщики-нищие с видимой радостью кинули гроб на землю. Досы сели отдохнуть и покурить. Но вдруг грянул оглушительный выстрел, которым давали знать родным-умершим о прибытии нового гостя. Досы поднялись и взялись за продолжение работы, расставляя всем умершим родственникам свечи и тарелочки с едою. Молодые досы загремели литаврами, заиграли в дудочки, запели. Загрохотали ракеты и шутихи. Ничего нельзя было понять в этом шуме и вое. Под этот вой гроб втащили в склеп, туда же отправили куклы и домики. После похорон еще раз ездили в кумирню, и все там напились, а мужчины накурились опиума.
Умерла старуха Чо. Однажды ночью я проснулась от плача и криков на нашем дворе. Сун, который проснулся раньше меня, сказал мне, что умерла старуха Чо. Я вышла на двор. По двору ходили незнакомые воющие люди. Ночь была черна, и было очень жутко. Еще днем старуха была жива и бодра, я заходила к ней на минутку перед вечером, она угощала меня чаем и лотосовым вареньем. Во мраке двора, с факелами в руках, сын умершей, сноха и незнакомые люди вытаскивали из сарая гроб, заготовленный еще много лет тому назад. Рысцою вбежали во двор досы, застреляли шутихи, загремели литавры, запищали свирели, зазвенели колокольчики.
8…Из моего окна я вижу голубое небо, – я смотрела часами, – небо начинало казаться морем, белое облако было лодкой, скользящей на парусах глубокой голубой тверди. Лодка неслась бесцельно по морю и скрылась из виду. Берегов я не видела, лодка унеслась, не оставив никакого следа. Вот навстречу друг другу идут два облачка, вот они встречаются, соединились вместе и понеслись в бесконечность. Я не вижу окружающего, – я там, с облаками, где так много простора. Я оглядываю комнату, схожу с кана, иду мимо амы в кладовую, наливаю себе в чайник мой-гой-ло, китайское сладкое вино, в кухне около очага я подогреваю чайник. Бедная ама! Она смотрит невидящими глазами, я знаю ее преданность собаки, – только для нее я была госпожой, беззащитная, как и она, рабыня!.. Я согреваю вино, наливаю чашечку аме. Первые две-три чашечки я пью с удовольствием. Потом я допиваю чайник насильно. Я хочу опьянеть, забыться. Мне это удается. Мне все безразлично.
Я пью каждый день. Сун заметил.
– Ты опять беременна? – спросил он радостно.
– Мне скучно, – говорю я.
Он не верит, он целует меня по-китайски, то есть нюхает мою щеку. Мне уже не скучно, мне страшно.
Старуха Чо прожила в своем гробу у нас на дворе больше месяца, ожидая своего гороскопического числа. Через два дня на третий выли на дворе досы. Ее наконец похоронили.
Я травилась. Никого не было дома. Я знала, где у Суна лежит опиум. Я взяла у него кусочек. Мне показалось, что доза будет мала, я взяла еще кусочек. Я положила опиум в рот и быстро проглотила его. Первые минуты я ничего не чувствовала, потом меня стало тошнить, во рту пересохло. Мне хотелось пить, но я пересилила себя. Чтобы умереть скорее, я легла на постель. Боли никакой не было. Засвистело в ушах, точно на дворе был сильный ветер. Я стала ощущать, как немели мои ноги, руки, ногти принимали синий оттенок. Сквозь туман сна я видела предметы в комнате, поющих жаворонков. Предметы стали меняться в размерах, жаворонки казались необыкновенно большими. Мне казалось минутами, что я громадная, как верста, а то казалось, что я величиною с пушинку, что сейчас, стоит мне двинуть рукою, я полечу. Тело было легкое-легкое, тянула одна мутная голова. Вдруг обрушилось что-то, я потеряла сознание. Я пришла в себя на кане в другой комнате. Старуха била меня по щекам что есть мочи. Сун держал меня за плечи. Старшая жена наливала мне в рот горькую жидкость. Тело мое ныло от боли, точно я прошла громадную дорогу и налилась свинцом от усталости. Сердце то замирало, то так усиленно начинало биться, что я с ужасом открывала глаза, которые хотели выскочить из орбит. Меня рвало, казалось, что внутренности хотят вывернуться наизнанку. Меня спасли мылом. Мне давали пить разведенное в воде мыло. Мать била меня, чтобы я проснулась и чтобы наказать. Четыре дня били меня, чтобы я не засыпала так сильно, когда сон может перейти в смерть. Все тело мое было в синяках. Меня били все по очереди. На дворе никто не знал о том, что я травилась. Аме строго было наказано молчать. Четыре дня истязали меня бессонницей и побоями. Когда я встала на ноги, меня поклялись убить, если я скажу кому-либо о самоубийстве, позорящем род.
9Мертвый жених, мертвая невеста: когда умирает девушка или юноша, их не хоронят сразу, а подыскивают им мужа или жену. Мертвый жених и мертвая невеста обручаются живыми родителями, родители совершают брачные обряды и хоронят мертвых жениха и невесту рядом в одной могиле. Часто можно видеть, как гроб одиноко стоит на окраине города – это жених ждет невесту!
Я была на свадьбе живых. Женился сын Ли-тэй-тэй. В восемь часов утра на рикшах мы подъехали к дому Ли. У ворот нас встретили музыканты – однострунные визжащие скрипки, литавры, деревянные трещотки. Музыканты встречали всех гостей тремя мотивами – одним мотивом идущих парою, другим – мужчин, третьим – женщин.
Местом пира был двор. Двор был разукрашен подарками молодым, разноцветными кусками шелка, устлан циновками. Висели изречения: будьте счастливы, будьте многодетны, желаем благополучия. Двор был разделен на два отделения – для мужчин и женщин. Гости приходили, степенно обмахиваясь веерами.
Невесту принесли в паланкине и спрятали в комнате, там ей выщипывали волосы и к ней никого не допускали. От зноя и музыки трещало за ушами. Жених был среди гостей. Среди гостей было высокое начальство. Остальные гости, жених и отец жениха больше заботились о начальстве, чем о самих себе, забывая о невесте. Невесту же в это время ощипывали специальными щипчиками, чтобы у нее не было лишних волос, обмазывали кремом, белилами и румянами. Невесту наряжали в фату, украшали цветами. Жених, как полагается, еще не видел невесты так же, как и она его. Сын Ли-тэй-тэй видел только фотографию невесты. Невесту принесли еще с вечера и заперли со свахами, она не могла выходить даже в уборную и ела пищу, запасенную из дома. Из дома невесту принесли на руках в паланкине. Любопытные, подходившие к двери в комнату невесты, слышали, как она плачет и причитает о том, что ей страшно в чужом доме и что она не знает, каков будет ее муж, не урод ли.
Все приходившие разбивались по группам. Специально приглашенные повара разносили обед. Есть начали с утра. Мои соседки удивлялись, что я сижу, поджав ноги, как китаянка, и владею в совершенстве палочками для еды. С утра же все подвыпили. В доме была заготовлена комната для курения опиума, там все время валялись окурившиеся без меры. Мне этот день был очень тяжел, потому что, как только мы пришли, один из начальников стал волочиться за мной, говорить неприличности. Сун все время ходил за нами, хихикал, прикидывался ничего не видящим, – Суну очень хотелось угодить начальникам, – а дома вечером он отколотил меня за то, что я позволяла лишнее, хотя никакого лишнего не было.
Надо правду сказать, начальники вели себя как пираты и были все время окуренными. Если другие курили опиум с осторожностью и с оглядкой, боясь доноса и штрафа, то начальники ничего не боялись, потому что себя-то они штрафовать не станут. Гостей было человек семьдесят, обедали уже третий раз… Так прошел целый день.
На ночь все разошлись по домам, чтобы наутро собраться вновь. Наутро привезли приданое невесты и разложили его по двору для всеобщего рассматривания. Одна из свах состояла при приданом, показывала его любопытствующим и объясняла назначение предметов, сообщая обязательно их цены. Опять с утра объедались.
К полудню, наконец, показалась невеста. Из комнаты новобрачной тянулась шелковая дорожка. Она вышла в черной фате, вся в искусственных цветах. Шелковая дорожка тянулась к богу, стоявшему на дворе. Около порога лежало седло и ожидал жених. Жених подал руку невесте, они перешагнули через седло и пошли к богу. Лицо невесты было закрыто фатой. Свахи несли серебряную бутылку с вином. Около бога дали жениху и невесте выпить из серебряной бутылки. Все рассматривали ноги молодой, как она идет по шелковой дорожке. Все время играла музыка, у всех в руках были свечи. Свечи не тушили и за столом, хотя был знойный полдень. Невеста ушла в свою комнату, за ней пошли свахи и жених, – в брачной комнате жених должен был сорвать с лица жены фату. Мужчины набросились на окна и двери и стали дырявить оконную бумагу, чтобы видеть, как муж снимет фату с жены, – таков обряд. Когда обряд срывания фаты был окончен, двери к молодым открыли, и все могли приходить с поздравлениями. Жених и невеста оставались в своей комнате, там чадили священные курения перед идолами, туда молодым приносили обед. Молодая кланялась всем, чтобы показать, что ноги ее хорошо ее держат. Гости то ели, то выпивали, то курили, то ходили к молодым. Перед вечером сели за обед, который возглавляли молодые, по руку молодой – женщины, по руку молодого – мужчины. Молодая кланялась всем гостям, рассаживая их по родству и богатству, угощала, прося не брезговать ее домом, но сами молодые не ели за общим ужином, они должны были ужинать отдельно, у себя, после того как поедят гости и родственники. Гости по очереди должны были рассказать по неприличности, невеста должна была повторить неприличность. Отличались начальники, которые рассказывали совершенную похабщину, которую невеста должна была повторить. Жениха просили, чтобы он побил жену; он бил, делая страшное лицо. Просили также и молодую побить мужа; она умиленно била. Затем под свист, пение, крики и совершенно похабные напутствия, которых мне никогда ни раньше, ни позже не приходилось слышать, молодых отвели в их спальню. Из-за стола разошлись поздно, но гости по домам не расходились.
