Владимир Тан-Богораз - Союз молодых
Пикет отступил, и все партизаны отступили.
— Сожгите заимку, — командует Авилов, — чтоб духу не осталось.
Башкиры и чуваши разбирают по бревну терпеливую работу партизан, сбрасывают в кучи и ломают, огромный костер встает над Чукочьей виской. На тундре, не имеющей лесу, русские жгут безрассудно последнее топливо, принесенное морем.
Куда отступили максолы? На тундре запрятаться негде и некуда деваться. Людские поселения закрыты для максолов. На Алаихе капитан Деревяный, на Абые — Кашин, повсюду каратели.
Максолы не ушли далеко. Они отступили в естественную крепость, воздвигнутую морем, в деревянную щетку колючего холуя. Запрятавшись в гнездах, меж бревен, с собаками, с ружьями, они собираются выдержать атаку или дорого продать свою жизнь.
Это как в той же старинной чукотской былине, которую белые пропели под Охотским хребтом, у порога колымской страны: «Много еще прячется в осоке остроклювых птичек». Но вместо осоки птички прячутся в густом плавнике, и это не чукотские птички, а русские слетыши, речные соколята. Они пощипали облезлых ворон и меряются ныне с боевыми ястребами.
Авиловское войско вытягивается цепью вдоль холуя.
— Тут они, — твердо говорит похотский урядник, Мирон Кривогорницын. — Никуда не ушли.
Цель начинает стрелять. Но стрелять в холуй все равно, что колоть ножом воду. Пули щелкают в древесине стволы и часто отлетают рикошетом назад. Не видно, во, что метить. Но вот в холуе мелькнул белый клубочек дыма, как клубочек ваты. Ему негде развернуться между частыми стволами. Вылетела пулька, как оса, и пробила голову переднему башкиру Кирееву. Это расплата за Кожаного Микшу, око за око, голова за голову.
— Пулемет, пулемет!
Подъезжает сатанинская брыкалка и начинает хлестать свинцовой спринцовкой своей по перепутанным стволам. Но русская военная наука бессильна перед этой стихийной постройкой природы. Не то что пулемет, пожалуй, германская «берта» не пробьет этих естественных завалов. Все они сцеплены вместе и их не расплетешь, разве гигантскими клещами поднять сразу все вместе на воздух и переставить на другое место.
Наводчик Михаев стоит у пулемета и поворачивает его в разные стороны, стараясь выискать в стволах местечко послабее. Тщетное старание. Щелк, щелк, щелк! — поскакивают пули. А из холуя целится Викеша из отцовской винтовки. Ему тоже не терпится обновить этот отцовский подарок, хотя и полученный против воли отца. Он целится лежа, и стрелять неудобно. И пуля оттого попадает Михаеву не в грудь, а в плечо. Он падает навзничь, тотчас же встает и отходит, качаясь, долой. Ему не до пулемета. И за пулей вылезает из холуя тоненькая стрелка и жалит башкира, погонщика при нарте, и тоже в плечо.
Скорое от холуя прочь. Позорная штука. Зубчатые стрелы отгоняют от тундренной крепости стальной пулемет.
Авилов бранится худыми словами и зовет к себе Мирона.
— Как взять их?
Мирон пожимает плечами.
— Сам видишь, какие стены!
— А если зажечь этот холуй.
Миров смотрит на него с изумлением. Безумные каратели с юга готовы истребить и тундру и самое море.
— Нет, холуй не будет гореть. Дерево морское, пропитанное солью, не подвластно огню. Топливо выбрать возможно, а весь холуй не сжечь. Он лежит на земле от начала времен и будет лежать до скончания века.
Весенний день кончается. Темнеют небеса. Надо отходить от крепости максолов, не сделали бы вылазки. Авилов отходит обратно до Чукочьей виски к поселку максолов.
Неделю Авилов стоит перед крепостью тундры и моря. В отряде начинается ропот. Палаток для всех нехватает. Теперь бы пригодились максольские поварни, кабы их нет спалили. Странное вешнее солнце светит, да не греет. В полдень обжигает снега, а людей не согревает, скорее холодит. А главное ветры донимают. Жиловые хиуса[54], которые вечно на тундре живут, летают с востока и запада. Восточный ветер считается мужем, а западный ветер женою, и они прилетают друг другу навстречу и пролетают мимо и не могут встретиться.
Максолы прячутся в холуй, как песцы и горностаи. Но у них ость топливо, они разводят огонь из мелко наколотых чурок, прямо на земле в своих гнездах, между торчащих стволов. Огонь догорает до конца, но холуя не сжигает.
Каратели ходят на воле, да у них да на чем согреть себе воду для чая. Ездить на холуй за дровами — было бы ездить за смертью. Они ездят за двадцать верст к югу на край Едомы и привозят оттуда ерничные[55] корни и сучья.
За линию холуя каратели совсем не переходят. Это наружная граница красной территории. Партизаны за холуем тоже гуляют на воле, даже рыбу промышляют в Большой Чукочьей виске, лежащей к западу от Малой Чукочьей.
Обе партии делают вылазки, но в последнее время никого не убили. Партизаны и каратели понемногу знакомятся друг с другом. И от нечего делать заводят переписку. С белой стороны переписку ведет поручик Герасимов, пришедший с капитаном Персиановым. Герасимов считается завзятым театралом, даже ставил солдатские пьесы в своем бывшем армейском полку. Сочинительство писем это лишь малая прибавка к великому театральному искусству.
С левой стороны пишет не Викеша, а другой грамотей, по имени Палашка. Это не девчонка, а мальчишка, уменьшительное от Палладий. И этот Палашка — Палладий является племянником покойному отцу Палладию Кунавину, замученному белыми. Палладий — Палашка Дорофеев и сам от духовного семени, но яростный, злой комсомолец.
Авиловы, первый и второй, как главные начальники, в дискуссии не участвуют.
Переписку открывает Палаша. Он отправляет первое послание к северному «командарму»:
«Мы, нижеподписавшие, красные партизаны, желаем пожать вашу руку, обменяться силами, ускорить свидание.
— Представителям прогнившего строя посылаем свое искреннее пожелание повеситься на женском волоске» —
дальше идут указания о женском волоске, которое я пропускаю.
На штампе нарисованы мужские атрибуты, а подпись:
«Остаемся красные твои достопочтенные рабы».
Герасимов, обозлившись, посылает тотчас же ответ:
«Красным безносым орлам. Получили ваше хулиганское отношение, каторжники и бандиты, и выражаем желание, как будете выходить из митинга, подавитесь тем самым мясом, которым накормили покойного Митьку Реброва. Ожидайте и от нас такого же угощения».
А подпись: представители белой иерархии[56].
По этим примерам возможно судить, что красные были настроены более активно, чем белые, и рвались к грядущему бою. Белые ругались в три тысячи матом, но даже их обозленная нервность обращалась скорее к подвигам минувшим, чем к подвигам грядущим.
XXX
День за днем Авилов обходит холуй, стараясь отыскать в деревянной броне партизанов уязвимое место. Двадцать раз он подходит совсем близко, подвергая свою жизнь опасности. Но еще не отлита пуля, которая могла бы поразить Викентия Авилова.
Он переходит даже за черту партизанских владений и заходит туда, где партизаны гуляют на воле, как и прочие люди. Он знает теперь холуй, как никто, словно он сам его вынос из моря и разложил по тундре кучами мокрого дерева. Холуй тянется на три версты, а в ширину саженей на пятьдесят. В трех местах есть переузье. В одном переузье ширина не больше, как двадцать саженей. А есть и расплывы, озера, словно дерево расплывалось по тундре.
Если по низу смотреть, смыкаются густо стволы и обломки, но повыше, на рост человека, стволы торчат редко, как неровная щетина, и в этой щетине попадаются просветы, местами, пожалуй, сквозь все переплеты стволов, от края и до края.
В холуе света довольно, там сидеть не темно. Зато если целиться поверху, то пули начнут залетать в середину, а, пожалуй, и насквозь возьмут. Плохо то, что снаружи не видно, где устроены гнезда максолов.
На будущей неделе Авилов решил устроить генеральную атаку на максолов. Он придумал оригинальный план. Казаки, чуваши и башкиры нарыли из-под снега разного мху, сухого и мокрого, прошлогодней трапы, сухих лишаев, какими питаются олени, надрали по низинам кустиков с корнями и все это добро натаскали к деревянному валу и уложили по краю длинной и корявой полосою.
Может, и впрямь Авилов собирается строить на тундре свой собственный холуй, белый против красного. Нет, он задумал другое. Он выбрал день, непогодный и ветренный. На тундре не долго выбирать. Все дни ветренные. Но нынче с утра дует ветер с востока, белым в спину, красным в лицо. Это ветер мужчина и союзник настойчивых карателей.
Авилов велит зажигать наложенные кучи. Огонь не разгорается и гаснет. Трудно зажечь такое скопление сырья. Но ветер помотает раздувать. И вот понемногу затлелась одна куча, потом другая, вся полоса тлеет и шипит, рождая густое облако дыма, перемешанного с паром. Дым тянет прямо на холуй и понемногу проникает в сплетение стволов. Он стелется снизу и восходит наверх. Холуй напитывается дымом, как губка водой, и сам начинает дымиться. Тонкие и белые струйки выходят из холуя вверх. Можно подумать, что в холуе пожар. Словно Авилов умудрился поджечь морское топливо своим сырым и едким дымом.
