Петр Смычагин - Тихий гром. Книга четвертая
Только потому, что броневики сдерживали наступающих, западный фланг отошел благополучнее. Удалось вывезти орудия, пулеметы, часть боеприпасов и снаряжения. Но в городе осталось около трех тысяч раненых и отставших красноармейцев. Многие пытались прятаться, их ловили и тут же, на улицах, чинили над ними беспощадную расправу, казнили без суда.
Около четырех часов дня наступающие организовали торжественное вступление в город. Белочехи вошли колоннами со стороны вокзала, со знаменами. Впереди шагал предводитель местных национал-шовинистов мулла Рахманкулов. Подняв руки вверх и читая походную молитву, он то и дело прерывал ее, слезно благодаря аллаха за избавление от большевиков.
С запада, со стороны Нижней Санарки, входили в Троицк стройными рядами казачьи части. Местная буржуазия ликовала безудержно. Гремели оркестры. С колокольни женского монастыря разлился праздничный благовест. Его подхватили с других колоколен. И все это гудело, ликовало и шествовало по кровавым, еще не прибранным улицам. Трупы, правда, успели свезти к тому времени.
* * *Весь день промаялись раненые красноармейцы, запертые в вокзале. Яшка Шлыков, помогая раненым чем только возможно, постоянно поглядывал в окна. Постов, приставленных к зданию вокзала, вроде бы не заметно, но чешские солдаты и офицеры все время табунились вокруг во множестве. Потом подошел еще целый эшелон чехов. Бежать отсюда пока не было никакой возможности.
Но Яшка не терял надежды на свое избавление. Подкатился он к николаевскому мужику, к соседу Ромкиному, и предложил обменять свою гимнастерку на его зеленую косоворотку. Тот согласился. Брюки сменить Яшке не удалось, потому как были окровавлены шаровары у николаевского мужика, да и лишний раз шевелить ногу с оторванной икрой не хотел он. К другим Яшка пока не хотел обращаться.
В пятом часу дня, когда вся белая рать захлебывалась в победном торжестве, растворились главные двери вокзала со стороны перрона и вошел есаул Смирных с двумя казаками. Яшка тут же исчез в служебном коридоре. А казаки, отсчитав десяток раненых, среди которых были и такие, что могли двигаться лишь с посторонней помощью, вывели их и снова заперли дверь.
— Куда ж эт повели-то их? — вопрошал Яшка, вернувшись к своим.
— Поизгаляются да прикончат, — уныло, как о само собою разумеющемся, отозвался николаевский мужик. — Чего ж ты, не знаешь есаула Смирных, что ль?
— Слыхал об таком, да неужели так вот сразу и прикончат? — усомнился Яшка.
— Не сразу, а поизгаляются сперва, — уточнил мужик. — Палач ведь это несусветный. Крови надо ему непременно.
— А может, на работу их куда повели, — предположил Ромка.
— Да какие ж они работники! — возмутился мужик непонятливости безусых парней. — Ты вот много наработаешь со своей куклой? Ежели для работы, подобрали бы поздоровше. А ежели для допросу, опять же выбор какой-то сделали бы, фамилии нужные назвали. А то вишь, как баранов из хлева на убой, отсчитали да повели.
Хоть и не хотелось верить в страшные слова мужика, да по рассудку-то выходило именно так. А кровожадность этого есаула уже известна была в округе. На всякий случай Яшка нырнул в заветный служебный коридор, примеривая свой ключ ко всем дверям. А в это время в вокзале объявился Родион Совков и, приглядываясь к раненым, пошел по проходу от одних дверей к другим.
— О! — воскликнул он, увидев Романа. — Да тут мой шуряк мается. Надо бы избавить его от мук.
— Пи-ить! — не зная что ответить и предчувствуя недоброе, пропищал побелевший Ромка.
— Щас будет тебе питье, — пообещал Родион, утягивая под усы ехидную улыбку, и вышел скорыми шагами, оставив незапертой дверь.
Находясь за выступом косяка ближней двери в коридоре, Яшка слышал все это.
А николаевский мужик, вздохнув,заметил:
— Не к добру, кажись, этот зятек тут, парень.
— Рома, Ром! — подскочив, зашептал Яшка. — Ползи вон к третьей двери налево! Ползком ползи, чтоб не маячить нам тута перед народом.
Ромка без лишних слов двинулся в указанном направлении. И Яшка туда же нырнул. Сперва хотел захватить шинели, да передумал, пусть на месте лежат. Устроились они в маленькой комнатке, где стояли стол, два стула да большущий глухой деревянный шкаф. На столе, кроме чернильного прибора, красовался еще тонкий графин с водой и рядом — граненый стакан.
Ромка прилег вдоль стены, головой к шкафу. А Яшка, приготовившись запереть дверь на ключ, то и дело выскакивал в коридор, следя за обстановкой в зале ожидания. Но там с полчаса никто из казаков не появлялся. Потом снова вошел есаул с теми же двумя подручными и, отсчитав шесть человек и приказав выводить их, громко, на весь зал крикнул:
— Роман Данин!
Ответом ему была гробовая тишина.
— Роман Данин! — повторил есаул. — Где ты, щенок трибунальского красного пса?!
Снова — тишина в ответ. Есаул бросился к двери и, не выходя, крикнул своим вдогонку:
— Покличьте-ка Родиона! И где он тут видел свого родича?
Родион, войдя, направился прямо к тому месту, где раньше лежал Ромка, и, упершись в разостланную шинель, строго спросил у николаевского мужика:
— А этот где? Тута вот лежал какой?
— А вскорости за тобой, господин урядник, — отвечал мужик, — поднялся да и ушел.
— Да куды ж ему итить с эдакой ногой! — возразил Родион, раздувая ноздри.
— Не знаю. Може, он для виду ногу-то обмотал. Правда, прихрамывал, — не моргнув, сочинял мужик. — Ты ведь, господин урядник, шуряком назвал его и напоить посулил. Вот я и подумал, что родню искать кинулся он. Я-то его впервой видел и не знаю, кто он такой.
— А дверь-то не заперта, что ль, была?! — рявкнул Смирных, разметывая молнии шальными глазами.
— Не знаю, ваш бродь, а только подался он вскорости после господина урядника.
— Слюнтяй, а не урядник! — сквозь зубы бросил есаул, добавив трехэтажный мат.
Казаки ушли. Яшка слышал весь разговор. Почти все донеслось и до Ромки через приоткрытую дверь.
— Ты, Рома, — поучал Яшка, заперев дверь на ключ и усевшись на стул к противоположной от друга стене, — ежели спрашивать незнакомые станут, не сказывай, чей ты. Больно известный, видать, стал твой тятька в городу. Слыхал? Трибунальщиком его называют. Небось, пощипал он тут беляков немало.
— Ладно. Коли что, назовусь Яковом Ковальским…
Пожелтел Ромка, лицо осунулось, пот лил градом с него, а покалеченная нога сделалась тяжелой и неподвижной. Обмотка от носка до половины стопы набухла кровью и почернела. Дышалось тяжко в этой духоте, надоедливо гудели и всюду лезли мухи.
— Вот стемнеет, все равно удеру я отсюда, — мечтал Яшка, скручивая цигарку. — Доберусь до баушки Ефимьи… Может, наши там еще не уехали… Возьму коня и за тобой приеду.
— Да ты хоть сам-то сперва убеги, — горестно заметил Ромка. — Потом уж дальше гляди… А нас всех, побитых, все равно, небось, в лазарет определят.
— Ох, не знаю, — усомнился друг и, сняв фуражку, сорвал с околыша красный бантик. — Видишь, они вон уж отправляют кое-кого в лазарет, да, скорее всего, в земельный.
— Ну, неужели так всех и перестреляют!
— А пес их знает, чего у их на уме-то.
Яшка яснее видел действительность и не доверял захватившим их людям, хотя все-таки почему-то думалось, что попали-то они в лапы к чехам, а не к казакам. Вражды между чехами и мужиками никогда не было, для чего же им зверство-то чинить? Вроде бы так, но зачем они казаков пустили сюда хозяйничать? Вопросов было много, а ответов совсем не находилось. Неизвестность пугала.
Казаки еще дважды взяли по пять человек и больше не появлялись в вокзале. Было уже около девяти часов вечера, и солнце пекло теперь со стороны привокзальной площади. На улице зной начал спадать, а в закрытом помещении стояла густая, невыносимая духота. На железнодорожных путях еще работали люди, а площадь совсем опустела, и часовых не было видно.
Вскоре застукали втулками повозки на площади, и несколько чешских солдат и офицеров вывели всех раненых, способных ходить, а «лежачих» стали грузить в повозки. Но, поскольку раненых было много, а повозок всего штук пятнадцать, то многих не смогли взять. Чехам помогали русские рабочие — мобилизованные, видимо. У них все и допытывались шепотом: «Куда, куда нас теперь отправляют?»
— На Меновой двор, — был ответ.
20Все ближе подступались неминуемые сумерки. Пленных угнали, а оставшихся, тяжелораненых, заперли тут же, в вокзале. Часовых, кажется, не поставили. Надеются, что никуда они отсюда не денутся. Яшка уговаривал николаевского мужика перебраться к Ромке в комнатку, но тот, уразумев, что за парнем специально охотятся, счел за благо быть от него подальше. На побег он тоже не надеялся.
А на Ромкиной судьбе так и отпечаталась отцовская судьба. Волей-неволей пришлось ему принять конспиративные меры — сменить фамилию. А сделав это, он снова почувствовал себя таким же, как и все. Ведь в городе его никто не знает, а из бродовских казаков лишь Родион один в лицо знаком, да и то всего разок виделись. Стало быть, никто не заподозрит в нем сынка красного трибунальца.
