Берды Кербабаев - Капля воды - крупица золота
— То на войне…
— Главное: не где, а во имя чего.
Бухгалтер, словно пробуя на вкус эту мысль Бабалы, пожевал губами и, вздохнув, удалился.
Бабалы, упершись локтями в стол, сжал ладонями виски…
Да, не сносить ему головы — За упрямство и самовольство. Шутка ли, вступить в конфликт не только с Алексеем Геннадиевичем, но и с министром! Как молвит пословица, в игре может победить и сын, в серьезной борьбе — отец.
На стороне руководителей министерства — закон. Но ведь законы издаются людьми, а диктуются самой жизнью и интересами народа. И если закон входит в противоречие с действительностью — в данном случае в противоречие с обстановкой на стройке, с ее целями и интересами, то его необходимо изменить, привести в соответствие с создавшимся положением, с изменившейся действительностью.
Во всяком случае, он, Бабалы, на этом месте не для того, чтобы слепо выполнять указания министерства. От него зависят судьбы сотен рабочих. От него в какой-то мере зависит и судьба строительства. Земля молит, люди требуют: скорее давай воду!.. Что же он, будет отмахиваться от этих требований приказами руководителей министерства, прятаться в кустах засохших параграфов?.. Нет, чтобы завершить такое огромное строительство в минимальные сроки и утолить наконец вековую жажду родной земли — нужен творческий подход к делу, а в творчестве без риска не обойтись.
В руках начальника участка мощный рычаг: принцип материальной заинтересованности. И Бабалы имеет право, в пределах отпущенных ему средств, во имя интересов стройки, распоряжаться этими средствами по своему разумению.
«Ведь платить-то я буду людям не за красивые глаза, а за труд!» — думал Бабалы. И государство, в конечном счете, от подобной переплаты выигрывает. Уверенность в том, что их старания будут достойным образом вознаграждены, придаст рабочим и сил, и желания трудиться с еще большей отдачей. Если слесарь на моем участке выполнит порученную ему работу не за шесть часов, как положено, а за три и получит соответствующую прибавку к заработку, — кому от этого выгода, только ли самому слесарю? Нет, и стройке тоже! И государству — в целом! И ведь понимает это Алексей Геннадиевич, не может не понимать, он ведь руководитель и умный, и опытный, а вот поди ж ты — стращает меня приказами, нажимает на тормоза там, где нужно давать полный ход вперед, и, объективно, способствует не ускорению, а замедлению темпов строительства! Спроси его в открытую: вы хотите, чтобы участок остался без ремонтников? Ведь возмутится: я, мол, о ваших участках пекусь больше, чем о себе, все свои силы, все свое время отдаю заботам о строительстве. И всё вроде верно, а капитулируй я перед ним, и ремонтные дела на участке на какое-то время застопорятся, и увеличатся простои механизмов…
Нет, он, Бабалы, не должен отступать. Отступить, чувствуя себя правым, — преступно.
Глава двадцать восьмая
МУХА В ПИАЛЕ С ЧАЕМ
джап пришлось вылететь в Ашхабад так неожиданно, что она даже не успела послать домой телеграмму.
Аэродром в Рахмете был небольшой, и самолеты он принимал и отправлял тоже небольшие. Особым комфортом они не отличались, пассажиры сидели на узких и длинных металлических скамейках, расположенных одна против другой.
«АН-10», в который попала Аджап, прибыл из Карамет-Нияза. Войдя в самолет, она сразу же увидела Дурдыева и подсела к нему, поскольку рядом оказалось свободное место. У парня было зеленое лицо и тоскующий взгляд.
— Здравствуй, Аннакули. Что это с тобой, ты не болен? Вид — как у утопленника.
— Ох, Аджап, ты лучше меня не трогай. Дай умереть спокойно…
— Погоди умирать, ты еще нужен, чтоб других спасать от смерти. На тебя что, полет плохо действует?
— Для меня полет это пытка. Медленная казнь.
Аджап достала из кармана пакетик с конфетами:
— На пососи, это помогает. Мы как раз набираем высоту. Разговаривать тоже полезно, не так уши закладывает. Слушай, Аннакули-джан, почему ты согласился перевестись на мое место? Это Бабалы Артыкович тебя уговорил?
— Наоборот… Он сказал, что с удовольствием оставил бы меня в Рахмете. Но приказ министра… Здравоохранение — это ведь не его ведомство.
— Ах, так…
Аджап закусила губу. Ай, Бабалы, Бабалы, вон на какие уловки ты пошел! Сам же, наверно, добился через влиятельных друзей, чтобы министр прислал телеграмму с новым приказом, а потом сделал вид, будто бессилен отменить этот приказ!.. Не похоже это на тебя, Бабалы.
Но как ни сердилась Аджап на Бабалы, в душе она вынуждена была признать, что он изменил самому себе, своим принципам из-за нее, пустил в ход недозволенные средства только лишь затем, чтобы она, Аджап, работала рядом с ним. Он ее любит, любит сильно, по-настоящему!..
— Аннакули, но ведь Рахмет, кажется, ближе к твоим родным местам?
— Ай, Аджап, не все ли равно. Для меня чем трудней, тем интересней. Я даже доволен, что все так получилось, хотя и не понимаю, почему министерство произвело вдруг эту перетасовку…
— Я сама не понимаю.
Тут и Аджап пришлось слукавить — не могла же она во всем открыться Дурдыеву!
— Может, как раз потому, что в Карамет-Ниязе труднее, — предположил Аннакули, — там нужен врач-мужчина?
— Возможно…
В тоне Аджап чувствовалась обида: выходит, женщины — слабый народ? Но она не решилась возразить Дурдыеву.
Самолет шел в облаках, его заметно покачивало. Пассажиры, привычные к полетам, не обращали на это внимания, разговаривали друг с другом, читали… А Аннакули страдал и не в силах был скрыть это. Откинувшись на жесткую спинку скамейки, он прикрыл глаза. По лицу его разлилась бледность.
— Ты постарайся уснуть, — посоветовала Аджап. — Надо было тебе перед полетом коньяку выпить.
Аннакули только тяжело вздохнул, и Аджап сочла за лучшее больше не тревожить его.
Всё, что нужно, она выяснила. И немного успокоилась. Дурдыева, судя по всему, не слишком огорчил перевод в Карамет-Нияз. Ну, и слава богу.
И Аджап унеслась мыслями в Ашхабад. Если Бабалы еще там, они увидятся. Она сама зайдет к нему домой. Ох, не вовремя вызвали ее на этот семинар. Вдруг Бабалы уже улетел в Рахмет? Тогда они еще долго не встретятся, семинар наверняка затянется на неделю, а то и на две. А разлука и так уже длится несколько месяцев… Говорят: если год чего-либо ждал, то не беда потерпеть еще немного. Но эти лишние «немногие» дни — самые тягучие… Когда возвращаешься издалека домой и поезд приближается к родному городу, то последние часы кажутся равными предыдущим суткам и все тянутся, тянутся, и уже каждая минута для тебя — как час…
Аджап припомнилась последняя их встреча в доме Бабалы, перед его отъездом на стройку. И она бранила себя за то, что из глупой строптивости поддразнивала Бабалы, держалась с ним колюче и холодно, как с чужим человеком, все силы потратила на то, чтобы не выдать своих подлинных чувств, — хотя, боже, как ей хотелось броситься к нему на шею и горячо расцеловать!.. Так нет, какой-то внутренний голос приказывал ей: нельзя, неприлично, не положено… Как будто любовь — это игра с определенными правилами!
Сегодня она не будет слушаться этого строгого голоса. Время еще раннее, до вечера она обязательно увидится с Бабалы!
Она так уверовала в это, что начала считать минуты, которые остались до встречи с Бабалы!
Но недаром говорится в пословице, что если сирота дорвется наконец до еды, так из носа у него пойдет кровь.
Самолет неожиданно начал снижаться, к пассажирам, которые стали беспокойно переглядываться, вышел один из членов экипажа и объявил, что, поскольку Ашхабадский аэропорт из-за плохой погоды закрыт, они вынуждены сделать остановку в Мары.
На радужные мечты Аджап словно покрошили горького лука… Ведь уже через полтора часа они должны были прибыть в Ашхабад. Теперь неизвестно, сколько они проторчат в Мары, когда будут в Ашхабаде.
В Марыйском аэропорту было многолюдно, здесь застряли многие самолеты. Дурдыев, решив последовать совету Аджап, поспешил в буфет. Аджап бродила как неприкаянная, настроение ее было под стать хмурой погоде.
Когда по радио объявили о посадке самолета, прибывающего из Ашхабада, она встрепенулась. Может, Бабалы летит этим рейсом?
Дождавшись, когда самолет сядет, она подошла к нему, не сводя нетерпеливого взгляда с выходящих пассажиров. Бабалы среди них не оказалось…
Вынужденная задержка всех, видно, томила. Люди слонялись по аэропорту с унылыми лицами. И, заслышав голос бахши *, который, в ожидании отправки своего самолета, решил развлечь людей песней, с готовностью столпились вокруг певца.
Направилась туда и Аджап.
Бахши импровизировал:
Небо насупило темные брови — зачем?
Стала погода мрачней и суровей — зачем?
Птиц стальнокрылых в силки свои ловит — зачем?
Бедным влюбленным разлуку готовит — зачем?
Следующий куплет он затянул на более высоких нотах:
