Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот
Не знаю, можно ли сказать, что и свет и звуки — все перепуталось, переплелось вместе. Но именно так у меня это осталось в памяти. Незатихающий гром, который, как саблями, то и дело перерубали молнии. Угловатые льдины, немые и тихие, и шумные, клокочущие над ними обрывки обожженных молниями туч. Колючие руки тальников, вытянутые навстречу серой стене дождя. Камни, подмытые ливнем и падающие в реку с вершины утеса через наши головы. Шипение водоворотов. Острые песчаные косы. Ползущая вдаль, вся в черных трещинах, живая река. И молнии, молнии. Синие, серебристые, багрово-красные и вовсе без цвета, но терпко пахнущие серой, железом и свежерасколотым гранитом.
— Костя, как хорошо, — шептала Маша, — как красиво! Я никогда в жизни еще не видела в эту пору грозы.
Не видел и я. И вообще никогда в жизни не чувствовал еще такой радости оттого, что стою над ликующим и бурлящим весенней силой Енисеем и сам наполнен весной, а под рукой у меня бьется Машино сердце.
Теперь было совсем уже все равно: купаться ли в полыньях Енисея, стоять ли на месте, прижавшись к утесу, или брести тихонько по узкому галечнику домой. Мы были мокрые насквозь, как сама вода, и сумели увидеть главное — начало ледохода.
Я выбросил из кармана жуков — пусть живут! — и мы побрели домой, возбужденные и радостные, перелезая через звонкие, сыпучие груды ледяных иголок, пробиваясь сквозь цепкие кусты. Шли не торопясь: спешить нам было некуда. Мы шли, и рядом с нами, по пути с нами двигался богатырь Енисей.
Дождь вылился, должно быть, весь. Но в камнях еще прыгали и резвились маленькие ручейки. Царапая галечник, у самых наших ног ползли ледяные поля. Пахло рыбой. Маша остановилась.
— Костя, — сказала она смеясь, — я устала. Давай сядем на льдину и поплывем.
— Давай! — беззаботно сказал я.
И мы забрались на ближнюю льдину и поплыли. Было совершенно темно, Плыли недолго. Но я почувствовал: зря мы сделали это, берег постепенно от нас отдаляется. Мне стало не по себе, но я не знал, как сказать об этом вслух. Маша спросила обеспокоенно:
— Костя, нам не пора?
Тогда я молча схватил Машу за руку, и мы побежали. Откуда между нашей льдиной и берегом теперь еще оказались другие? Мы прыгали через трещины и полыньи наугад, к удивлению попадая все время на крепкие льдины, иногда падали, поднимались и снова бежали. Наконец оказались перед крутой наклонной стеной — должно быть, льдину вздыбило подводными камнями, — и, кое-как взобравшись на нее, поняли, что по ту сторону верхней кромки — обрыв…
— Маша! — в страхе крикнул я. В тот же миг льдина рухнула, и мы полетели вниз.
Сразу скажу: не пугайтесь, как испугались мы. Эта льдина, оказывается, находилась уже на берегу, и мы упали просто в мокрый песок. Поднялись, отряхнулись. Долго хохотали. Потом снова пошли по берегу, держась за руки. Маша тихонько сказала:
— Мы с тобой все же очень глупые.
Я сказал:
— Ну и пусть!
Маша сказала:
— Я никогда не забуду этот наш ледоход.
А я сказал:
— Маша, я тебя… очень люблю.
И я до сих пор не понимаю, как это просто и легко тогда у меня получилось и почему такие слова Маше я не мог сказать раньше — еще два или три года тому назад.
Ну вот… Вот это и был «наш ледоход».
Глава четвертая
Казбич
Ко мне постоянно заходят ребята, те, которые вроде меня проводят свой отпуск в городе. Чаще других заглядывают Вася Тетерев и Петя, Петр Фигурнов.
Вася приходит обязательно вместе с женой, длинной, как ее имя Дамдиналия, очень быстрой в движениях и колючей на язычок, зато с очень красивыми ушами, маленькими, как пельмени. У нее странные глаза, вернее, не сами глаза, а верхние веки. Со складочками к наружным уголкам. Когда Дина спокойна, эти складочки наплывают вниз, и глаза у нее тогда вроде бы маленькие треугольнички, но стоит ей расхохотаться или вообще чем-то нарушить свое спокойствие, складочки на веках расходятся, а глаза делаются и круглыми и очень большими.
Работает Дина в нашей речной больнице лаборанткой, берет у больных кровь, желудочный сок и все прочее. Пальцы колет она совершенно без боли. Глотать резиновую кишку, сами понимаете, никто не любит, но Дина попросит только: «Откройте рот», — и, как говорится, операция уже кончена.
Кто-то нечаянно назвал ее один раз вместо Дамдиналии Дуоденалией Павловной, и она теперь шутейно, в записках к друзьям, так и подписывается.
При регистрации брака фамилию она приняла Васину. Но не в женском роде — Тетерева, а в мужском — Дамдиналия Тетерев, как ей ни доказывал Вася, что фамилия Тетерев означает вовсе не птицу, а является производной от старинного костромского словечка «тетеря» — хлебная окрошка.
Свадьба у Васи с Дамдиналией состоялась на полтора года раньше нашей, но своего Алешки у них пока нет.
Обо всем этом я пишу потому, что с Дамдиналией мы еще не один раз встретимся, а насчет того, как, бывает, перекраиваются древние, дедовы фамилии на новый лад, мне придется рассказать уже в этой главе.
Я собрался почитать о кессонных работах. Можно бы, конечно, мне такую книгу и не читать, я не инженер и не прораб, мое дело, когда отпуск закончится, залезть вместе с другими ребятами в кессон и выбирать со дна Енисея камни и мокрую гальку до тех пор, пока кессон не станет на скалу. Но я такие книги читаю всегда с удовольствием, потому что это очень здорово: знать все о своей работе, понимать, чувствовать ее не только на ощупь, под пальцами, под рукой, а войти, вникнуть в ее суть, в самую душу, и оттого увидеть сразу и изнутри и как бы со стороны — полно и крупно.
Раньше такой необходимости я, пожалуй, не испытывал, это ко мне пришло в последнее время. Может быть, потому, что усы появились, а может быть, подействовала и подаренная мне книга академика Ивана Андреевича Рощина, которую перечитал я три раза со словарем. Хотя многие математические формулы в ней так и остались неразгаданными, но главный смысл я все же схватил. Знал я теперь точно и зримо, какая это важная, нужная и красивая профессия — гидростроительство. И гордился, что мосты через реки приближаются тоже к гидросооружениям.
Алешка, недавно накормленный, спал. Я уже знал по его дыханию: парень будет спать долго и крепко. Очередную вахту, по уговору, точно до четырех нес Ленька, и я мог совершенно свободно уйти на воздух и там, где-нибудь под тополями, в тени, посидеть со своей книгой.
Но почитать мне не довелось. Едва я устроился на скамейке под тополем, откуда ни возьмись Вася Тетерев со своей Диной, а с ними и еще кто-то третий. Парень лет девятнадцати. Безусый. У него немного нервное, узкое лицо. Рубашка в брюки заправлена. Все аккуратное. Словом, вроде бы совершенно обыкновенный парень. Но вместе с тем ясно: приезжий. Не наш. Не красноярский. И действительно, оказалось так.
— Знакомься, Барбин, — говорит Вася Тетерев, — молодой товарищ из Москвы. Будет работать в нашей бригаде. Зовут Николаем. А фамилия — Кошич. Дядя у него заведующим столовой в Затоне работает. Его отец с отцом Шахворостова где-то в нашем же крае вместе служил. Так что вроде бы косвенные связи с нами у парня давние есть. Я предлагаю взять Кошича в нашу компанию.
— Очень приятно познакомиться, — говорю я. Пожал руку. И чувствую: рука такая мягкая, что нажми я чуточку посильнее — и поползет она у меня между пальцами, как тесто. — Очень приятно. Только фамилия заведующего столовой в Затоне, между прочим, по-моему, Кошкин, а не Кошич.
— И Николай приехал вовсе не из Москвы, — прибавила Дина, — а из-под Ленинграда.
— И Кошкин вовсе мне не дядя, а племянник, — сказал парень.
— Тогда я ничего не понимаю, — сказал Тетерев и развел руками. — Дина, ты что-нибудь понимаешь? Мне хочется, чтобы ты объяснила. В паспорте я же своими глазами читал, что он Кошич. А заведующий столовой действительно Кошкин. И по годам подходит, конечно, в дяди, а не в племянники. Насчет Москвы, виноват, просто случайно обмолвился. А вот относительно Кошкина, Кошича, дяди или племянника, — Вася посмотрел на приезжего так, словно он, Тетерев, был пограничником, а приезжий парень спросил у него, как пройти в имение графа Бобринского, — насчет всего этого, я думаю, он сам лучше расскажет.
— Ну, что ты, Васюта! Не надо смущать молодого товарища, — сказала Дина. — Это сын не может быть старше отца, а племянник старше дяди — дело очень простое. В жизни и не такое встречается. — Она повернулась к приезжему парню: — Вы этого не стесняйтесь.
И парень покраснел как помидор, наверно от этих именно слов. Такие приемчики каждому известны. Во всяком случае, я сам наблюдал много раз, когда, к примеру, самого спокойного человека доводили до крика, все время повторяя ему: «Да вы не волнуйтесь, не волнуйтесь. Не горячитесь. Спокойнее»
Не знаю, заведомо или нет хотелось Дине зажарить парня до смерти, только она тут же прибавила еще:
