Сергей Снегов - Река прокладывает русло
Лесков, зная характер Маши, предупредил:
— Ни на что сейчас не отвлекаться, Машенька!
Руда менялась на глазах, среди мелочи уже попадались куски величиною с кулак и больше. Крупную руду было труднее молоть. Когда она шла, измельчители торопились прикрыть заслонку. Ироническая улыбка Алексея стала озадаченной, потом изумленной: мельница шумела по-прежнему, это был максимум того, что она могла перерабатывать, но тоннаж плавно снижался. Ни при каких условиях сам он не сумел бы так ровно держать наилучший режим измельчения. Но он еще не хотел сдаваться. Он быстро сказал:
— Ладно, сейчас насыплем мелочи, посмотрим, как тогда…
Он понесся на самую верхотуру, на площадку главных бункеров, где ходила транспортерная тележка, распределявшая руду по отдельным мельницам. Спустившись вниз, Алексей сообщил:
— Скоро мелочишку дадут.
Мелочь появилась через час. Теперь на транспортере кусков почти не было, шла щебенка, обильно перемешанная с пылью, — такую руду молоть было совсем легко. И, послушный командам чуткого регулятора, исполнительный механизм спешно открывал заслонку — тоннаж подаваемой в мельницу руды возрос до шестидесяти тонн в час, перевалил за шестьдесят, добирался к семидесяти. Лесков весело глядел на восхищенного измельчителя: он гордился своим умным прибором. Улыбка Алексея стала ликующей: он был покорен.
— Здорово! — сказал он. — Ну, здорово! На самой крыше ведет, ничего не скажу!
Но Лесков возразил, он лучше знал возможности регулятора:
— Нет, не на крыше, еще выше можно лезть. Настраивал ты по своему умению, завтра попробуем умение регулятора. Сам увидишь, какая разница.
В это утро мельницу настраивал тоже Алексей. Он принял ее от Сухова на стандартном ходу — сорок пять тонн в час — и снова поднял переработку до пятидесяти трех. А Лесков спокойно поставил задание на малый шум, на тот самый, которого боялись все измельчители, ибо он свидетельствовал о начинающемся «завале». Мощная масса, целая река руды, неслась по транспортеру в горло мельницы. Мельница работала тяжело — в нее из двух кранов хлестали струи воды толщиной в руку. Лесков неподвижно стоял перед щитом, он не видел, что около него скапливается толпа — из диспетчерской, передав телефон оператору, выскочила Катя, подошел Лубянский, появился Савчук. Пробоотборщица Маша, забыв о своих ситах, толкалась у самого щита. Не много было в жизни Лескова таких минут, решался самый важный вопрос: только ли заменяет человека автоматика или идет дальше человека, лучше работает, чем человек? Алексей, не вынеся напряжения и взглядов начальника, заметался, бросился к песковому желобу и возвратился встревоженный.
— Опасно, — сказал он хмуро. Впервые он даже не улыбался. — Скоро выхлестнут на пол пески, а мельницу завалит.
Лубянский тронул Лескова за локоть и озабоченно прошептал:
— Чуть пониже нагрузку, Александр Яковлевич, не хочется оскандалиться у всех на глазах.
Лесков не повернулся в его сторону, не ответил. Рядом с ним; такой же молчаливый и сосредоточенный, стоял Савчук, сзади на них напирал Закатов. Все они не спускали глаз с кривой песковой нагрузки — все больше возвращалось обратно плохо измельченной руды, мельницу забивало песками. Если их станет слишком много, мельница будет вращаться с тою же неистовой быстротой, но стальные шары, завязнувшие в песке, беспомощные, как детские игрушки, потеряют свою размольную способность — все, что по транспортерам загонят в мельницу, будет выброшено ею назад. Тут была грозная грань, отделявшая нормальную работу от аварийного состояния; самый опытный измельчитель боялся подойти к этой грани, чтобы не перейти ее. В цехе сознательно недогружали мельницы. «Держи агрегат впроголодь!» — требовали технологи. Жесткий режим Лубянского был прежде всего голодным режимом: все мельницы работали с твердо заданной недогрузкой, они могли давать больше, но этого не разрешали, не веря мастерству измельчителя. Сам измельчитель себе не верил: слишком уж серьезны были последствия любого маленького просчета. Если мельница и вырывалась в область высокой производительности, ее поспешно уводили назад, ниже, спокойнее… А бесстрашный и точный автомат Лескова вел процесс на самой грани, в точке перелома: он не боялся грозящей аварии, выговоров в приказе, понижения в должности. И Лесков с молчаливым ликованием видел, что регулятор безошибочно улавливает в грохоте, наполнявшем цех, малейшие признаки начинающегося «завала»; он искусно маневрировал, не давая мельнице заглохнуть, шарам — завязнуть. Пески росли все медленнее, скоро они перестали расти, песковая нагрузка была неслыханно огромной, но стабильной — ровная линия змеилась по самому краю диаграммы.
— Черт возьми! — выругался Савчук, облегченно улыбаясь. — Не прибор, индусский фокусник — на лезвии ножа танцует. Невероятный режим!
Лесков поправил, не отрываясь от диаграммы: — Нормальный режим, такой и надо теперь держать.
Внезапно крупность руды еще упала: из бункера шла новая партия материала. Песковая нагрузка стала быстро уменьшаться, она возвращалась к обычной. Мельница загремела громче, подъедая свои запасы. Алексей покинул площадку у пескового желоба — он больше часа не решался отсюда отойти — и радостно объявил:
— Ну, порядок, норма будет!
Но регулятор не признавал его норму, у него было свое задание. Глухо зарычал исполнительный механизм, заслонка с визгом оттянулась в предельное положение, до самых краев транспортера насыпалась теперь руда, рудная река выплескивалась через берега — куски падали с ленты на пол. И опять громовой грохот почувствовавшей временное облегчение мельницы становился глухим, опять росли пески, подбираясь к краю диаграммы и там застывая, — регулятор упрямо возвращал процесс на «лезвие ножа»; отныне это был нормальный ход.
Лесков подвел итоги испытанию:
— Я думаю, мы можем спокойно уходить от приборов: режим принят, и регулятор поведет его сам. — Он обратился к Лубянскому: — Разрешите испытывать мельницу недели две на этом максимальном режиме?
— Конечно, испытывайте! — воскликнул Лубянский. Он почувствовал огромное облегчение оттого, что регуляторы не оскандалились в присутствии Савчука. Он заметил директору с почтительной иронией: — Вероятно, другие мельницы этой секции придется немного придержать: флотация наша не справится с таким количеством пульпы. Или, может, вы нажмете на флотацию?
Савчук добродушно отмахнулся от ехидного вопроса Лубянского. Шумно смеясь, директор ударил по плечу раскрасневшегося, довольного Алексея. Он пригрозил измельчителю:
— Смотри, Алексей, снимем тебя с Николаем с доски почета: автомат вас переплюнул. Помнишь, как ты на нас нападал, что мало новой техники внедряем? А сегодня аж побледнел: страшноватой показалась техника.
Алексей ответил с уважением:
— Хороша штука — неслыханно идет!
Когда начальство разошлось, Лесков сказал измельчителю:
— Парад кончился, Алексей, начинается работа. Ты видел автомат в действии, я крепко надеюсь на твою помощь. Не мешай ему регулировать, следи, чтобы всё время была руда.
Алексей ответил, по-прежнему с восхищением глядя на регулятор:
— Не сомневайся, товарищ Лесков, в моей смене порядок обеспечен. Только расскажи, что и как, хочу сам настраивать по прибору.
Лесков раскрыл регулятор и показал, как он действует.
— Устроим для рабочих курсы по автоматике, там изучим основательней, — пообещал он.
Лесков с Закатовым отправились в лабораторию, оставив Селикова дежурить. Селиков сейчас же ушел во флотационное отделение, он не любил без дела стоять у налаженных приборов.
Алексей теперь не отрывался от самописцев. Он изучал кривые, покачивая утвердительно головой, — не нужно было больше бегать вокруг мельницы и выслушивать ее, все было видно на диаграмме. Прибор видел лучше человека; глаз еще не замечал перемен, пески росли где-то в корыте под бурлящей водой; много времени должно было пройти, пока они доберутся до горла мельницы, а на диаграмме уже поднималась вверх тоненькая черточка — безошибочный знак происшедших изменений.
Досыта насладившись великолепным зрелищем диаграммных кривых, Алексей подошел к пробоотборщицам. Сегодняшнее торжество регуляторов бросило отблеск и на него. Впервые за много дней Маша отнеслась к нему без обычного пренебрежения. Она даже не рассердилась на его самоуверенную — шире лица — улыбку.
— Хоть бы помог! — упрекнула она его, показывая на тяжелые сита с рудой, которые приходилось раскачивать на весу. — Руки отломило.
— Помочь можно, — согласился он с готовностью и, отстранив обеих работниц, принялся ловко перебрасывать руду на ситах. — А ты не верила, что все в профессора перейдем, — говорил он, грохоча и поднимая пыль. — Меньше профессора никого в цеху не останется, а кто постарше, тот в академики уйдет.
