Лидия Вакуловская - Свадьбы
— Ладно, — сказал Лещук. И, спохватившись, спросил: — Ты хоть ела что-нибудь?
— Ела, ела! Спокойной ночи! — быстро проговорила Оля, и трубка умолкла.
Утром Тимофей Лещук съездил на вокзал, взял билет на завтрашний поезд. Поезд уходил в девять вечера, весь воскресный день он мог провести с дочерью.
К часу дня в гостиницу пришла Оля, на сей раз с четырьмя подружками. Троих Лещук уже знал, с четвертой познакомился. Он опять повел их в ресторан обедать. Ресторан при гостинице был на ремонте, работали только буфеты, и они отправились в «Спортивный», кварталов за шесть-семь от гостиницы.
За обедом Оля с подружками щебетали о своих делах: сколько поступающих уже срезалось на первых экзаменах, насколько уменьшился конкурс и что тяжелее будет сдавать: химию или сочинение. Расправляясь с окрошкой и отбивными, девушки ахали, охали, зажмуривались — одинаково боялись оставшихся экзаменов. Потом они весело поблагодарили Лещука за обед и снова убежали от него — в библиотеку, штудировать все ту же химию. Оля сказала, что сегодня опять посидит до двенадцати, переночует в общежитии, а завтра пусть он приходит к ней прямо с утра, они поедут на Днепр, сходят в кино, затем она проводит его на поезд.
Тимофей Лещук не перечил дочери и не возражал против установленного Олей порядка их встреч — экзамены дело не шуточное! И если раньше он не понимал, отчего Оля выбрала автодорожный институт, и не одобрял ее выбора, то теперь желал одного: только бы сдала и поступила!
Не зная, чем заняться в незнакомом городе, Лещук не придумал ничего лучше, как отправиться из ресторана назад, в гостиницу. Было очень жарко, и он пошел пешком, не пожелав задыхаться в раскаленном на солнце троллейбусе. Впрочем, и на улице была настоящая душегубка. Солнце пекло нещадно. Правда, растущие вдоль тротуара могучие каштаны топили в своей листве солнечные лучи, не позволяя им превратить асфальт под ногами в настоящий кисель. Тем не менее асфальт был мягок, сплошь покрыт вмятинами от каблуков. Но и в этой жаре, в этой оцепенелой духотище, объявшей город, пульсировал и бился все тот же сумасшедший ритм: мчались машины, неслись куда-то люди — множество машин и множество людей.
Лещуку подумалось, что в этом городе никто не работает. Ему казалось, что все жители снуют по улицам или едут в машинах. Пускай сегодня суббота, но и вчера он наблюдал такую же картину: бегут, бегут, бегут! С портфелями, сумками, сумочками, свертками. Грызут на ходу яблоки, жуют пирожки, лижут мороженое.
«Куда их нелегкая гонит? Что за дела у них?» — недоумевал Тимофей Лещук.
Попав в свой номер, он облегченно вздохнул. Разделся до трусов, ополоснулся в ванной прохладной водой, вымыл набрякшие от жары ноги. Прилег на кровать и мгновенно уснул. Проснулся, когда за окном было темно. Он включил свет, отворил окно. Окно выходило в небольшой садик. В глубине садика горел фонарь, с черного неба посвечивали серебристые звездочки, резко пахли маттеолы и мята. Дома у Лещука тоже цвели под окнами маттеолы, и он с удовольствием подышал воздухом, наполненным их запахом.
Было половина одиннадцатого. Буфет еще работал, но Лещук не захотел спускаться вниз, обошелся бутылкой кефира, оставшейся у него от завтрака. Потом прочитал от корки до корки потрепанный «Огонек» двухмесячной давности, оставленный кем-то из прежних жильцов, после чего снова уснул.
В девять утра он был в общежитии института. Постучав в комнату, где жила Оля, и не дождавшись ответа, Лещук приоткрыл дверь. В комнате никого не было, все десять или двенадцать коек были аккуратно застланы розовыми байковыми одеялами.
— Вы к кому? — услышал он за спиной звонкий голосок. — Там никого нет.
Он обернулся. На него смотрела синеглазая девушка с полотенцем в руках. На рыжеватых бровях у нее и на рыжеватом локонке волос блестели капельки воды.
Лещук сказал, что пришел к дочери. Девушка ответила, что все девчонки ушли, она тоже сейчас убегает, но одна девушка, она не знает, как ее зовут, оставила отцу записку. Если он ее отец, то записка ему.
— Вы Лещук? — спросила девушка, взяв со стола сложенную квадратиком бумажку.
— Лещук, — подтвердил он.
— Тогда вам.
Лещук вышел в коридор и прочел записку:
«Папочка, извини, что так получилось. У нас сегодня дополнительная консультация. В расписании не было и вдруг объявили. Пропускать нельзя. Погуляй по городу, сходи в кино. В «Мире» идет «Калина красная». Все очень хвалят, я еще не смотрела. Потом у меня еще одна консультация. Так что лучше всего я приду на вокзал к твоему поезду. Вагон помню — шестой. Не скучай. Целую.
Оля».Он спрятал записку в карман и опять очутился на улице.
Снова был жаркий, одуряющей жаркости день. Плавился асфальт, раскаленным печным духом дышали каменные дома. Неслись машины, скрипели тормоза, сигналили «неотложки». Людской водоворот на тротуарах, толчея в подземных переходах. У-ух!.. Скорей бы вечер да на поезд!..
В кино он не пошел: где тот «Мир» и где его искать? Успеется. Новые картины идут не только в больших городах. Вернется домой и посмотрит в своем «Космосе». Его построили два года назад в самом центре села. Хороший кинотеатр, вентиляция на всю мощь работает. Лещук не помнил, чтобы они с женой пропустили какой-либо фильм. Разве что в те дни, когда его не бывало дома. Скажем, совещание или семинар в области или на курорт поехал. Но это редкость. А так, хоть и обширны в их совхозе поля, и солидное парниковое хозяйство, и культур выращивают разных много, но Лещуку вполне хватало дня, чтобы объездить на мотоцикле нужные участки, вдоволь наговориться с бригадирами и механизаторами, одних пропесочить, других похвалить, как и положено главному агроному крупного хозяйства. К вечеру же он, как правило, возвращался в контору, а потом уж и домой: к жене и детям, к ужину, к свежей газете, к телевизору, к какой-нибудь интересной книжке. Ну и «Космос» в двух шагах от дома: как новая картина — так и пошли.
Лещук забрел в какой-то скверик, выждал, пока на скамье освободилось местечко, и часа два просидел у фонтана, выкурил от нечего делать с десяток папирос.
В скверике было полно бабушек, дедушек и молодых мамаш с детьми. Фонтан не был огорожен барьерчиком, вода вырывалась вверх из невысокого керамического кувшина, распылялась над кувшином, образуя шатер из брызг, брызги падали вниз, на цементный круг, стекали ручейками в песок, округлялись лужицами. Малыши возились у лужиц с лопатками, ведерками и совками, строили плотники и запруды. К фонтану слетались истомленные жарой воробьи, купались в прохладных брызгах, храбро ныряли в лужицы, чирикали, улетали, а на смену прилетали другие, и повторялось то же самое. Малыши очарованными глазенками следили за птицами, кричали: «Волобушек, волобушек!», восторженно хлопали в ладоши, полагая, видимо, что ловят птиц, что уже поймали. У фонтана шла какая-то светлая жизнь малышей и птиц, понятная, должно быть, только малышам и птицам.
Потом Лещук попал на шумную улицу и шел в потоке людей, пока в глаза ему не бросилась яркая вывеска над стеклянной витриной, уставленной расписными бочонками и бутылками с цветными этикетками — «Ромашка». Он свернул к распахнутой двери и очутился в приятном полумраке, в приятной прохладе винного магазина. Ему понравилось здесь — красиво! Стены из черного декоративного камня увивает зеленый плющ. Потолок расписан орнаментом. Пузатые бочонки с вином, высокие мраморные столики. Все залито голубоватым неоновым светом. Некоторые мужчины стояли в очереди к прилавку, другие потягивали у столиков вино, заедали конфетами.
Тимофей Лещук пристроился к очереди, и так как стоявшие впереди уносили от прилавка по два стакана вина и непременно просили «иршавское», он тоже попросил налить ему два стакана «иршавского». И еще взял две конфеты «Мишка».
Вино оказалось сладковатым, а сладкого он не любил. Но оно приятно пахло цветами и травами, и это ему понравилось.
Допивая второй стакан, он заметил, что часть посетителей, войдя в дверь, сразу же ныряет в квадратный проем, зияющий в толстой стене из черного камня, и исчезает где-то там, внутри проема. Лещук покончил с вином, обтер ладонью губы и отошел от столика поглядеть, что же там такое, за этим проемом. Там оказался закуток с низким потолком и убегавшими вниз ступенями. По ступеням поднимались двое мужчин, оба представительные, с портфелями. Снизу доносились приглушенные голоса. Лещук, любопытства ради, спустился по лестнице и попал в винный погребок, освещенный все тем же мертвым неоновым светом.
Здесь было еще прохладнее, чем в верхнем зале. На широком дубовом прилавке тоже пузатились бочки, но вместо высоких мраморных столиков здесь стояли пни, примерно в два обхвата. За ними, как за столами, сидели на пеньках поменьше посетители.
