Аркадий Первенцев - Остров Надежды
По трансляции передавали справку о приближающейся цели — наступало рабочее утро.
«Берингов пролив впервые обнаружен и пройден на парусном судне казаком Дежневым в тысяча шестьсот сорок восьмом году, — говорил Стучко-Стучковский, — за восемьдесят лет перед экспедицией Витуса Беринга, русского флотского офицера, посланного Петром Первым для разведки пролива между Сибирью и Америкой. Построенный в Нижнекамчатске «Святой Гавриил» прошел проливом в Чукотское море до широты шестьдесят семь градусов восемнадцать минут. Сподвижниками Беринга были Чириков и Шпанберг. Исследования продолжались до тысяча семьсот сорок первого года. Русские открыли пролив, названный именем Беринга, острова Святого Лаврентия и Диомида, остров Укамок, группу Евдокеевских островов, часть Алеутских и Командорские острова….» Дальше продолжались сведения не только исторического, но и практического характера, и желающие приглашались к свежей карте и детальной справке, вывешенным штурманской службой.
12
Где бы ни находился командир, он мог разговаривать по внутренней связи с любым отсеком. Это его преимущество.
— Штурманским электрикам быть внимательными, подходим к месту. — Волошин принимает сообщение штурмана об отрепетовании его команды и ждет. Его внимание не рассеивается, хотя по стойкой привычке он мысленно прощупывал световые точки центрального поста, и перед ним выстраивались, как по ранжиру, действующие боевые службы.
Кто поможет провести корабль по извилистому желобу пролива? Очень трудно, больше того, почти невозможно. Десятки раз были проиграны все ходы этого сложного шахматного турнира. Физически остро, будто сам поцарапал руки о «стенки» донных скал, Волошин прочувствовал желоб. Когда глаза уставали, продолжал мозг. Все его существо почти до истощения было занято только одним. И наступило время…
— Центральный! Вышли в точку. — Волошин хорошо знает голос штурманского электрика — отличный паренек из Пятигорска, готовится в вуз.
Командир благодарит за хорошую весть и объявляет боевую тревогу. Длинный ревун разносит сигнал по всем отсекам. В центральный поступают рапорты о готовности боевых постов. Возбужденное состояние не покидает Волошина. Сейчас, как никогда, он понимает свою власть и ответственность. Наступает период «самоконцентрации», забвения всего постороннего, отвлекающего. Ничего — ни семьи, ни земных забот, — только одно, только одно, только одно…
Стучко-Стучковский тут же повторяет приказание и в свою очередь доводит его до исполнителей.
Волошин полуоборачивается к вахтенному офицеру Акулову:
— Записать в вахтенный журнал: начали форсирование пролива.
Он называет широту и долготу.
— Есть, товарищ командир!
Белокурый старшина, стоящий на посту погружения и всплытия, раскрывает журнал и ровным, каллиграфическим, почерком вносит безусловно историческую запись.
Настанет время, когда эту страницу из корабельного журнала сделают реликвией, снимут копии, уложат под стеклом в музейных стендах, донесут до потомков имена пока еще таинственно безвестных членов подводного экипажа. Станут в один ряд с Дежневым, Берингом и Волошин, и молодой старшина в черной пилотке на русой голове, и массивный штурман Стучко-Стучковский, особенно переживающий сейчас этот незаурядный эпизод своей биографии, и Василек Акулов с его грустными думами об оставленной на кромке континента неустроенной семье.
Замедленным ходом — в кино его называют рапидом — движется черная, лохматая «Касатка», отбрасывая буравчатую струю за своей узкой кормой. Ничего, сам черт ей не брат. «Касатка» добьется своего, иначе не может быть: приказано — сделано. Подводная лодка добровольно плывет в узкую горловину пролива, на встречном курсе со «Святым Гавриилом». Что для нее каких-то двести лет форы! «Касатка» обязана проложить дорогу в подводных прериях океанов, она вступит как хозяин в море Беринга и отсалютует шефу этого моря Ивану Ивановичу Берингу, павшему от цинги и непомерных лишений на прославленных Командорах.
В штурманской наиболее укромное место для человека, не включенного в трудовой процесс. Если пристроиться на диване, в правом уголке, вас постараются не заметить ни командир, ни боцман, да и сами штурманы — слишком занятой народ, чтобы глазеть по сторонам.
Дмитрий Ильич наблюдал за напряженными лицами Стучковского и Исмаилова. На них-то и можно было прочитать подспудные мысли, вольно или невольно рождающиеся в голове. По-прежнему действовали приборы бессменной автоматической вахты — эхолот, эхоледомер, гидролокатор, включалась и телевизионная система.
Автоматические приборы — незаменимые помощники мореплавателя. Без них не обойтись. Они рассказывают, что под вами, что над вами и что впереди! Можно позавидовать кораблю. Человек не может придумать для самого себя столь безукоризненных оракулов и потому бредет по жизни вслепую, с ограниченным кругозором и с полным неведением, что встретит впереди.
Убывающий ритм движения, ощущаемого в большей мере подсознательно, овладел Дмитрием Ильичом, клонило ко сну. Сколько уже подо льдами? Больше десяти суток. Ограниченность движения разнеживала мускулы, отражалась на аппетите. Запасы продовольствия, вызывавшие у него в Юганге чувство жадности, — побольше бы, грузите, грузите! — теперь безразличны. С каким удовольствием насладился бы он свежим воздухом. Пошире расправить грудь, укрепиться на мостике, открыть рот и подставить его ветру, брызгам, озонирующим испарениям моря. С возрастом искусственный воздух переносится труднее. Сорок лет! Самый глубокий старик из всего экипажа. Акулов стоит на ногах какой уже час, а ему хоть бы что. По-прежнему солнечно зреют его щеки, ясны глаза, живы движения. Исмаилов чуть-чуть «истончился», подтянул еще на одну дырочку потный ремень, а белки чистые, синеватые, усики — словно буравчики. Даже грузный Стучко-Стучковский нисколько не размяк, держится молодцом, пружинисто вскакивает на толстые ноги, заслышав призыв командира; оттопырена нижняя губа, дыхание ровное, и только у переносья по ровчику морщинки нет-нет да и скатится упругая крупинка пота.
Семьдесят пять кубических метров воздуха поглощают в час они втроем, а сколько еще потребителей только в центральном командорском отсеке! Никаких сбоев в подаче, следить не нужно — автоматы. Загадочная деятельность машин, добывающих кислород из неистощимого источника сырья, другие машины, безукоризненно выметающие все вредные примеси, грязные отработки легких, приспособленных к невероятно дерзостной миссии незримо предохранять и спасать человека, казалось бы, легкомысленно передавшего всего себя в завинченный сосуд субмарины.
Боцман Четвертаков… Попади такой в шумный город, смешается с толпой, не узнать, не отличить. Здесь он кормчий, отнюдь не в символическом смысле. Пусть его поддерживают некие автоматические руки и вместе с ним так же бережно и весь корабль. Нет сомнения, у него преданные помощники вроде электронно-лучевых трубок, снабжающих его информацией по курсу и глубине. Экран перед ним — словно волшебный глаз, помогающий рулевому зорко и безошибочно видеть. Однако без человека все сразу взбунтуется, натворит много бед и бесславно погибнет. Что бы ни изобретал человек, ему никогда не удастся превзойти мощь серых извилин. Подмога будет, замены — никогда!
Возле Ушакова появился Куприянов, растормошил его, подхватил под мышки и поставил перед собой. Его глаза сияли. Он не скрывал прямо-таки выпирающей из него радости.
— Что с вами, Куприянов? Что случилось?
— Прошли, прошли! — воскликнул он. — Узкость позади! По курсу бухта Провидения и Святой Лаврентий!
Стучко-Стучковский тоже широко улыбался.
— А вы, милейший, всхрапнули… Надо же иметь такие канатные нервы!
— Что вы, оставьте, — отнекивался Ушаков, — ну, если и вздремнул, то всего одну минутку…
— Прекрасно, Дмитрий Ильич! У нас к вам ни малейших претензий, — с весельем озорством продолжал Куприянов, — одолели перевал. Гора с плеч, Дмитрий Ильич. Вот потому и ворвался, перебил сладкий сон… Вполне понятно, ночка-то была серьезная, все койки холодные… Здорово мы обратали Беринга!..
Исмаилов неодобрительно покачал головой.
— Чем вы недовольны, Исмаилов?
— К сожалению, имеются два Беринга, пролив и море, товарищ капитан третьего ранга. — Исмаилов приподнял свои черные выразительные брови, обнаружив на лбу множество обычно незаметных морщин. — Беринг — море тоже не рахат-лукум. Воробью по колено… А крыша все еще ледяная. Надо не царапнуть ни килем, ни рубкой, товарищ капитан третьего ранга. И если…
— Довольно, Исмаилов! — Куприянов перебил его. — Отпразднуем радость, а потом примемся снова разматывать путь. — И замполит радушно полуобнял штурмана, осветил его милой улыбкой.
