Вадим Кожевников - Знакомьтесь - Балуев!
— Расписались, значит?
— Ну что ты! — рассердилась Зина. — Разве можно, пока дюкер не протащим, праздники устраивать? Мы решили свадьбу справлять после, чтобы одновременно и за трубу нас чествовали. — Спросила: — Ты не знаешь, на каком пальце обручальные кольца носят? А то мы с Васей решили по всей форме, с кольцами, и столовку на всю ночь снимем для свадьбы–банкета. Договорились с поваром: кроме сухой закуски — котлеты, гуляш. А для самых знакомых друзей даже шашлык будет. Знаешь, я Васю среди всех людей самым лучшим считаю! Он теперь со мной во всем согласный.
— А как же Зайцев, ты ведь про него тоже так говорила?
— А я ему теперь даже вовсе не улыбаюсь. — Поправилась: — Разве иногда только, из вежливости.
— Кто же теперь с Капитолиной?
— Она мне давно уже совсем не подруга. Безуглова к ней переселилась. Интересно, о чем они друг с дружкой могут разговаривать, раз обе такие гордые! — Сказала Шпаковскому доверительно: — Мне с Васей счастье задаром досталось. Хотя бы я за ним в трубу полезла, а то за Виктором. Вася — человек очень благородный; я чувствую, как от него сама лучше стала. Выучусь на мотористку САКа — и буду всегда при Васе состоять не только дома, но и на производстве. Ты знаешь, во мне этот пережиток ревности ужасно действует. Решила подруг иметь только самых некрасивых, чтобы на их фоне еще лучше для Васи выглядеть. Нельзя уж очень самоуверенной быть.
Капа Подгорная и Изольда Безуглова пришли на протаскивание дюкера в спецовках и помогали матросам земснаряда наращивать гибкий шланг металлическими трубами, чтобы подавать воду в верхнюю оконечность траншей.
…Вернувшись в ту памятную ночь на грузовике, Подгорная немедленно разбудила Изольду и сказала ей трагическим тоном:
— Ты про меня сейчас же все обязана знать, все! Раз мы подруги, должна понять, с кем имеешь дело. — Не выдержала взятого тона, разрыдалась, уткнувшись лицом в подушку.
Изольда, растерянная, испуганная, закутала холодную, иззябшую Капу одеялом, прижала к себе и, нежно отдувая падающие ей на лицо волосы, только жалобно приговаривала:
— Ты ради бога не простудись, не заболей. Если заболеешь, я буду самая несчастная! Я всю ночь мучилась, почему ты мои валенки не надела. Они же в углу за дверью. Я тебе записку на столе оставила. А ты их не надела. Я решила, ты не хочешь мое своим считать, и очень это переживала.
Задыхаясь, всхлипывая, Капа сбивчиво, путано рассказала о ночном разговоре с Балуевым. Прерывая рассказ, спрашивала с отчаянием:
— Нет, ты понимаешь, как я теперь унижена и что он обо мне думает! Как мне совестно, стыдно! Ведь я воображала, он такой необыкновенный, хороший — поймет, что я о нем просто для себя мечтаю. А он решил, я навязываюсь. Я теперь, как его увижу, вся содрогаться буду — не за него, а за себя, конечно. Как я могла вдруг таким ничтожеством перед ним оказаться!
Изольда гладила Капу по лицу, говорила сочувственно, ласково:
— И вовсе ничего особенного не случилось. Такое могло с каждой девушкой случиться. Например, я. Я тоже влюблена в товарища Балуева, и совсем не как в определенного мужчину, а просто за то, что он такой душевный. И на Терехову я стала смотреть с подчеркнутой официальностью. За что? За то, что она Павлу Гавриловичу нравится. Я думала, раз она ему нравится, он теперь ко мне не так расположен будет. Он как виноватый, бывало, ко мне подходил, спрашивал: «Чего не заходишь?» Вижу по глазам, будто извиняется. А я от него нарочно глаза отворачивала. Ему нехорошо, вижу, нехорошо. И жалко мне его так делается, прямо бы на шею бросилась, прощения попросила. Тоже мог подумать — вешаюсь. А он для меня только человек хороший, и другого ничего особенного нет. И у тебя такое же переживание. — Продолжала со вздохом: — Вот если тебя заденут, обидят, сразу знаешь, как среагировать. Очень просто. Скажешь что–нибудь такое нахальное, долго не забудут! А вот когда с хорошим, с задушевным — это самое трудное. Размякнешь вся, разволнуешься, ну и что–нибудь непродуманное от чувства и ляпнешь. А потом ежишься, содрогаешься вся, как ты сейчас… Я понимаю, даже лучше тебя понимаю. Тут ко мне многие ласковы ни за что ни про что. Вот Витя Зайцев. Ну, просто шефствует, а мне неловко! Он мне ужасно нравится. Но никогда ему не признаюсь, до самой смерти. Скажет: «Я с ней по комсомольской линии работу вел, в активистку вытягивал, а она сразу на личность все перевела, на чувства. Какая ограниченная». Даже подумать мне неприятно, такие слова от него услышать. — Посоветовала: — Ты все–таки Борису про свой идеал намекни, пусть приглядывается к Павлу Гавриловичу. Сама говоришь: надо пример всегда перед глазами иметь. А если к наружности Шпаковского душевность Балуева прибавить — это же прямо замечательный человек получится, и я тебя с ним поздравляю.
Капа постепенно успокоилась, вымыла лицо, переоделась.
Так как обе девушки, не в пример Зине Пеночкиной, пренебрегали хозяйством, они поели варенья из банки, макая туда хлеб, и Капа, снова став гордой и независимой, объявила:
— Все равно я страдать еще долго буду. Но Балуев теперь для меня — просто существо. Что служебное — пожалуйста, а так никакого внимания.
— Ну и правильно, — согласилась Безуглова. — Нечего ему думать, что он уж такой необыкновенный…
…Когда налаживали шланг, все время напором воды выбивало трубу и всех окатывало водой. Подошел Балуев, посмотрел, сказал:
— А ну! — Встал над трубой, приподнял ее, раскачал и с силой глубоко всадил в шланг. — Вот и все. — Посмотрел снисходительно. — Так, по–нашему! — Похлопал Подгорную по плечу, сказал громко, чтобы все слышали: — Человеку, рожденному в далекую эпоху ручного труда, это — дело плевое! — И пошел на командный пункт, важный, довольный тем, что смог так лихо показать себя ребятам с земснаряда…
Тяжесть дюкера, его гигантская весомость, дополнительно отягощенная выпуклыми чугунными грузами, рождала ощущение, будто эта монолитная колонна протяженностью в два километра раздавила непомерным весом почву и земля сама раздалась под ней длинной расселиной. Оттянутые машинами тросы глубоко врезались в стены траншеи.
Продетые сквозь клюзы оголовка стальные канаты, вяло обвисая, утопали в реке. Канаты выползали из воды на противоположном берегу, обкручивались вокруг тяжких жерновов блоков и с разворотом в сто восемьдесят градусов обращались в «упряжь» тракторного поезда, путь которого вдоль поймы был устлан истерзанной тракторами лежневкой.
Балуев, сбросив на землю кожан, стоял на обрывистом мысу. В опущенных руках он держал белый и красный флаги. На груди на тонком ремешке у него висел длинноствольный морской бинокль.
Из береговой кручи торчал остроконечный оголовок дюкера с отвисшими канатами и красным флажком между ноздрями клюзов.
Близилось мгновение, когда труд всех должен был завершиться этим торжественным шествием дюкера сквозь речную глубину. Труд тех, кто в болотной, угрожающе трепыхающейся хляби стальными челюстями экскаваторов прокладывал траншею, дни и ночи накачивая воду, которую поглощала ненасытная трясина. Труд монтажников, укладывавших и центровавших трубы, стоя по колено в болотистой жиже.
Сварщики–потолочники, чтобы сварить стыки, копали приямки, и насосы качали гнилую воду, пока согбенный сварщик все больше и больше погрязал в расквашенной почве.
Изолировщицы смолили трубу, бинтовали ее гидроизоляцией и отдыхали, сидя на ней — единственном куске тверди в этой заболоченной пойме.
Машинисты кранов–трубоукладчиков выволакивали свои машины, как древних ископаемых, затонувших в первобытной топи. На все это люди пошли, движимые уважением к труду горняков, добывающих железную руду, к тем, кто выплавляет из нее в домнах и мартенах металл, прокатывает его на станах и скручивает стальные свитки труб.
Люди отказались от обхода заболоченной поймы. Пошли через болото, чтобы вернуть стране четыре километра труб — две тысячи тони металла, добытого другими людьми, состязаясь в своем подвиге с их подвигом.
Сейчас, в эти мгновения, решалась судьба общего дела. Люди знали, что протаскивание трубы вовсе не парад и все в этом процессе чревато неожиданностями. Дюкер, сползая с береговой кручи, может замедлить движение — провиснуть, образуется вмятина, и тогда нужно будет вырезать кусок, вставлять новый, то есть почти все начинать сначала. Дюкер в своем движении может напороться на скрытый валун, ободрать футеровку, изоляцию. А что, если он утратит плавучесть в траншее? Если оттуда выльется до времени вода, его не пошевелить, не сдвинуть, распростертого мертвенной тяжестью на грунте. Тогда его нужно резать на части и протаскивать кусками. Кусками! И, значит, опять начинать все заново, когда река начнет уже смерзаться и в крепнущем льду придется прорезать двухкилометровую майну… Этот тяжелый, медленный труд может надолго отодвинуть срок стыкования линии газопровода с дюкером. Значит, индустриальные районы страны не получат в положенное время газ…
![Вадим Кожевников - Разведчики [антология]](/uploads/posts/books/24346/24346.jpg)
