Сергей Черепанов - Утро нового года
— А что ищут-то? — попытался уточнить Корней.
Зина залопотала быстро-быстро, захлебываясь, очевидно, сильно взволнованная и напуганная.
— Говори же толком, корова! — крикнул в трубку Корней.
— Не знаю, там шумят…
— Сходи узнай!
Немного погодя Зина снова взяла трубку телефона и снова залопотала. Корней успел лишь понять, что в бухгалтерии очень шумно, идет ругань между Матвеевым и Богданенко, что некурящий Матвеев вдруг закурил, а следователь составляет протокол. Тогда он пошел туда сам и встретил в коридоре Якова.
— Вот так номер выкинули, — сказал Яков с досадой.
— Обокрали бухгалтерию? — спросил Корней.
— Подчистили. Самые важные документы исчезли. Отчеты и сводки есть, а инвентарных описей и подлинных актов нет.
— Как же вы проверяли?
— По отчетам, по сличительным ведомостям, по счетам…
— А первичных документов не трогали?
— Все документы при отчетах нам сверять не было нужды. Мы же не бухгалтеры-ревизоры.
— Значит, старанья ваши пропали?
— Почти! Зато журналы ежедневного учета обжига мы нашли…
— А кто же был так заинтересован непременно самые важные документы изъять? Или попросту растеряли?
Корней не был расположен шутить, но пошутил:
— Бухгалтерия наука точная: километр туда, километр сюда…
— Кто? Кто? — пробурчал Яков. — Известно кто! Кому нужно!
Корней пробыл в конторе недолго, как бы мимоходом, и снова вернулся на завод. Ему вдруг стало неприятно и тяжко, словно он сам принимал участие в воровстве, а теперь ждал: вот-вот поймают! Как бы поступил Яков? Что бы он тогда сделал? Вероятно, на второй же день он поднял бы тарарам на все Косогорье, и тогда же, по свежим следам, ворюг приперли бы к стенке. А как поступить теперь, если следователь, которому, несомненно, прокурор все передал, вызовет и перед лицом Матвеева, Семена Семеновича, Чермянина, Богданенко и перед такой коровой, как Зина, спросит?..
В диспетчерской за его столом совещались именно те, кого он хотел сейчас видеть. Его разбирало злорадство и страх. Ни перед кем ему не было совестно, когда он бежал от Лизаветиного мужа. Не совестно даже возить с озера рыбу. Не совестно перед Яковом за попытку подраться. Все это как-то объяснимо. Как объяснить вот теперь, если спросят?..
Он хотел, прежде всего, увидеть Артынова и Валова, чтобы выплюнуть на них все свое отвращение, свою слабость, поторжествовать над ними!
Они совещались за его столом вполголоса и раздвинулись, едва он переступил порог, хлопнув дверью.
— Громко стучишь, Корней Назарыч, — не возвышая голоса, обычным тоном предупредил Валов, — стены расколешь!
— Если они терпят таких, как вы, то выдержат!
— Ого, как громко!
— Будет еще громче!
— Не балуй, мил человек! Кого пугаешь?
— Итак, вы изъяли самое важное, — презрительно и по возможности ровнее подытожил Корней. — Обезоружили…
— Еще не самое важное, — несколько с сожалением признался Артынов. — Спугнул ты тогда. Кое-чего не успели. Но достаточно. А тебя это чего беспокоит? Вроде ты уже собрался на нас доносить?
Он нахально осклабился, обнажив зубы.
— Мы, как видишь, от тебя и не скрываем. Сразу не донес, теперь уже не донесешь. И в лесочке память разве тебе не отшибло?
— Не отшибло. Напрасно старались. Воровали тоже напрасно. Не в коня овес! Следы все равно остались. И Наташку опозорить не удалось…
— Не шуми, мил человек! — приказал Валов жестко. — Шуметь начнешь, придется успокоить совсем. Камеры рядом. Спустим, сырцом заложим и запечатаем, только дым останется.
Валов угрожающе тронулся с места. Зверь!
Корней отступил к стене, в его руке блеснуло лезвие ножа.
— Ну!
— Брось ты его, Алексей Аристархыч! — становясь между ними и отодвигая Валова, прошептал Артынов. — Такой выдержанный мужчина, а связываешься с сопляком. — И повернулся к Корнею. — Тебе ли, молодой человек, ввязываться в чужую игру? При достатках Марфы Васильевны надо жить мирно. Не все ведь по-честному добывается.
— Это не ваше дело! — злобно сказал Корней.
Артынов опять присел, облокотился и взглянул на Корнея совсем невинными, вроде искренне удивленными глазами.
— Я ведь при случае могу показать, что за молчание ты получил от нас тысячу рублей. И за то, что по фиктивным накладным отпускал кирпич, а потом эти накладные возвращал нам, еще тысячу. Итого две! Накладные порваны. Лишь вот одна, дескать, осталась, для доказательства. Роспись твоя, кирпич выписали на стройку, а увезли в другое место…
И помахал вынутой из кармана бумажкой.
— Это про-во-кация! — еле выдохнул Корней. — Неужели вы и на такое способны?
— Николай Ильич, ежели что, тоже скажет: про-во-кация! А сам акты утверждал, сам командовал, — преспокойно выдержав ненависть Корнея и направляясь к дверям, ощерился Артынов. — Пошли-ка, Алексей Аристархыч!..
— А! — почти крикнул Корней, хватаясь за телефон.
— Слушаю! Алле! — прозвучал в ухо ленивый голос секретарши Зины. — Алле!
Он бросил трубку и задумался. Даже и такую возможность они предусмотрели. «Взятка!» Их двое. А он один. Двое против одного. Кирпичи грузили в автомашины по накладной, выписанной на стройку, выдавали пропуска, а кирпич увозили куда-то в другом направлении. Потом накладную изымали. Появлялась недостача. Недостачу списывали как половье в отвал. Так могло быть! А кто подписывал накладные? А за что взятка? Кто молчал и помогал! Скамья одна и тюрьма одна! Их двое, а он один! Богданенко утверждал. Матвеев прохлопал. А Мишка Гнездин догадывался: «Даже десятки тысяч от трех миллионов…» И предлагал «конвенцию». Дурил, конечно! Но можно было еще тогда догадаться, проверить путь, подсказанный Мишкой…
Он стукнул кулаком по столу, выругавшись.
«Взятка!» Это ловко придумано. Но они не знают одной детали: тот, кто уже принял взятку, не так скоро решится пойти к прокурору, а если там побывал, то вряд ли возьмет деньги!
Природная, унаследованная от матери осторожность и расчетливость подсказали ему: надо еще подумать, еще взвесить. На этот раз положение было слишком серьезное, слишком запутанное, чтобы уступать нервам.
— Майна! Вира! Еще вира! — распоряжался Валов на складской площадке.
Следователь вскоре укатил на машине обратно в город. Укатил и Богданенко докладывать в трест. Матвеев, закрыв стол на замок, раньше времени бросил работу. Зина пустила слух, что участь его решилась. Корней порывался обо всем рассказать либо Матвееву, либо Семену Семеновичу, — это сразу внесло бы им ясность, — но, погасив в себе озлобление, молчал, выжидая, как события развернутся дальше.
Они не замедлили.
На следующий день, с утра, Семен Семенович привел гостей на завод. Санька, прежде катавший здесь вагонетки, отвел жену к формовочному прессу, а Субботин, впервые попавший на такое производство, осматривал его с любопытством.
В обжиговом цехе Семен Семенович перепоручил гостя Якову, а также попросил и Корнея дать объяснения по технологии. Самого Семена Семеновича вызвали по делам в контору.
— А кто здесь начальник? — подымаясь по железной лестнице на обжиговые печи, к жигарям, спросил Субботин, обращаясь к Якову. — Кто по образованию: инженер, техник?
— Практик, — сказал Яков.
— Это интересно! Нельзя ли с ним побеседовать? Мы не помешаем ему? У практиков есть важное преимущество — опыт!
— У Артынова опыт большой, — многозначительно подмигнул Яков. — Больше, чем следует…
— У Артынова?
— Да!
— Что-то очень знакомое. Редкая фамилия, — собирая на лбу складки и, очевидно, напрягая память, сказал Субботин. — Ну-ка, пойдемте…
В передней комнате, перед конторкой Артынова, собиралась очередная смена. Расположившись на лавках, жигари до начала смены сражались в шашки. Припахивало горелым углем, табачным застоем, окна были плотно закрыты.
Артынов пыхтел за своим столом, в освежающем ветрогоне настольного вентилятора.
Мешковатые наплывы под веками сочились от пота. Жирные пальцы перебирали костяшки на счетах. Оттопырена нижняя губа. Что-то не получалось…
Неожиданное нашествие незнакомого человека в его тихое уединение, тем более в сопровождении Корнея и Якова Кравчуна и в такую пору, когда лишь накануне был следователь, а распаленные страсти еще находились в каком-то словно застывшем напряжении, — встревожило Артынова, на мгновение он растерялся и пожелтел. Но эта растерянность, как заметил Корней, продолжалась именно одно лишь мгновение. Артынов опять сделал деловое, непроницаемое лицо и твердо оперся на стол ладонями.
— Чем могу служить?
Субботин остановился посреди комнаты с протянутой для рукопожатия рукой. Еще больше напряг лоб. Нахмурился. Потом отдернул руку, как при ожоге.
— Чем могу служить? — повторил Артынов.
