Вадим Пеунов - Без права на помилование
Понимая, что его все-таки перехитрили, заставили признаться в основном, Дорошенко рассердился сам на себя:
— Нет у меня для вас адресочков... Шмякнула Дашуня по темечку — и память отшибла. А насчет Красноармейска — насухо месите, гражданин полковник.
На том первый разговор с Егором Дорошенко и закончился. Его отправили в санчасть: печенка и в самом деле донимала больного.
— Теперь Жора будет на следствии валять дурачка, он после контузии, провал памяти, — решил Строкун.
— Но главное сделано, — порадовался удаче Иван Иванович. — Все-таки Красноармейск. Молодцом Дарья Семеновна, такую зацепочку дала!
Сначала Дронина лишь обмолвилась, мол, поминал мой Хрыч Красноармейск: дом у него там. Только я на чужое не падкая!
Но Строкун попросил ее подробнее рассказать, при каких обстоятельствах помянул Дементий Харитонович о доме в Красноармейске и какими словами это было сказано.
Оказывается, разговор произошел «в самый лирический момент».
— Он меня уговаривал расписаться, домом соблазнял, дескать, свой — оставишь дочери, а нам на троих и моего, краноармейского, хватит.
— И вы поверили, что у него в Красноармейске есть вполне приличный дом? — попросил уточнить Строкун.
— Любимый, с которым уже все определилось, предлагает: «Распишемся и переедем». При этом беспокоится о твоих родных детях: «Все, что у тебя есть, отдай им, нам хватит моего». Надо быть шизофреничкой, чтобы усомниться. А я — нормальная.
— Разговор о доме в Красноармейске Дементий Харитонович заводил только однажды? — допытывался Строкун.
— Да. Подраскис мужик от бабьей ласки...
— Тогда и мы с Иваном Ивановичем ему поверим, — решил Строкун.
Ивана Ивановича удивляло отношение Дарьи Семеновны к Дорошенко. Она о нем уже все знала, но жила в ее сердце какая-то доброта. Страх — ограбят, убьют — прошел.
Вся история, как она «нашарахала» дружков, как управилась «с Хрычом», теперь в ее рассказе выглядела безобидным сюжетом для мультфильма из серии пародий на детектив, где всего «через край»:
«Мой Хрыч»... «Дементий Харитоныч»... «Мужик»... И ни одного осуждающего определения, ни одного эпитета, который говорил бы о том, что она вычеркнула этого человека из сердца. Наоборот, спрашивала, как его печенка, когда будут «резать поджелудочную», даже вызвалась, «если надо», ночку-другую подежурить возле него после операции.
Ей бы возмутиться тем, что ее обманули, опозорили в глазах соседей, в глазах детей и родственников! А она лишь посмеивалась над собой, мол, «пригладырила» со страху мужика, сотворила из глупой башки отбивную, небось, после этого вмиг поумнел. Годочков бы на двадцать пораньше заняться «перевоспитанием» да колотушечку поувесистей, но без зубчиков: не дай бог, изуродуешь голубя сизокрылого.
Странное это существо — любящая женщина! Искать какую-то логику (логику в мужском понимании) в ее поступках бесполезно... Дарью Семеновну можно осуждать за отсутствие принципиальности, восхищаться (такая преданность!), но в любом случае ее надо воспринимать «в чистом виде», какова уж есть. Женщина!
Что к этому можно еще добавить?
Если бы женщины перестали быть сами собою, кем бы стали мужчины?
Красноармейск — один из самых зеленых городов промышленного Донбасса. Город-сад. Таков впечатление создается еще и потому, что он состоит из шахтерских поселков, где царствует одноэтажная застройка. А возле каждого домика — садик, огород.
В Большой Советской Энциклопедии сказано: «Центр угольной промышленности, строительной индустрии. Крупный железнодорожный узел». К этому надо еще добавить, что через город проходит трасса Донецк-Днепропетровск, то есть в Красноармейск легко приехать и из него легко выбраться.
На картах гитлеровских генералов Красноармейск был обведен жирным черным кружком: отсюда открывались дороги к Славянску, Артемовску, а оттуда — на Ростов, к Дону, к Кавказу. В сорок первом году на подступах к Красноармейску стояли насмерть бойцы и командиры 383-й Шахтерской дивизии полковника Провалова, сдерживая натиск немецких танков и итальянской королевской конницы. В 1943 году здесь громила оккупантов знаменитая ныне Кантемировская дивизия, отсекая гитлеровцам пути отступления на Запорожье и Днепропетровск. На перекрестках здешних дорог часто встречаются белые обелиски — немые стражи нашего спокойствия. На площадях и окраинах горняцких поселков стоят застывшие в железобетоне и граните солдаты с автоматами.... И вот в таком сложном по географии, противоречивом по своей истории и уникальном в социологическом плане городе надо было отыскать дом, где мог иногда появляться сам или со своими друзьями человек, наверняка не прописанный там и неизвестно каким именем называвший себя. Правда, есть его фотокарточка. Есть и ориентировка: дом солидный. (По крайней мере, он должен был понравиться Дарье Семеновне, женщине, можно сказать, избалованной хорошими квартирными условиями: у нее-то дом — сказка! Игрушка!) Дом приобретен новым владельцем где-то на протяжении последних двух-трех лет — время, когда Дорошенко, отбыв срок, вышел на свободу. И еще — дом этот куплен на какое-то подставное лицо.
Кто может быть подставным лицом? Скорее всего, пожилая женщина. Одинокая, которой негде было приткнутся. Пенсия у нее если и есть, то невелика. Не исключено, что она в прошлом была связана с преступным миром и потому сознательно пошла на подлог, зная, с кем имеет дело. Возможен и другой вариант: привезли старушку из глухого села, поселили в шахтерском поселке, где она никого и ее никто не знает. Само собою, знакомиться ей с соседями запрещено: старухи — болтушки, не дай бог проговорится о «племяннике» или «сынке».
Впрочем, подставным лицом с такими же данными мог быть и старичок. Даже какой-нибудь бывший горняк, одинокий человек. Вместо того чтобы коротать остатки дней в доме престарелых, оказался на готовых харчах среди веселых, добрых людей.
Нельзя скидывать со счетов и молодую пару, у которой туго с жильем. Ей предложили как временный выход: «Поживите, пусть пока числится за вами». И супруги, ничего не подозревая, согласились: как же, нашлись добрые люди!
Проверяли всех, кто имел хоть какое-то отношение к купле-продаже дома или флигеля за последние три года. Никто из купивших-продавших, ни их соседи никогда Жору-Артиста и его дружков не видели и даже не подозревали о существовании таковых.
В горотделе собрали совещание «накоротке», — как говорил Строкун, — это значит, аппарат горотдела вместе с участковыми.
— Неужели мы, все вместе взятые, глупее одного вора-рецидивиста? — выступал Строкун на правах старшего. — Давайте пошевелим мозгами. Допустим, каждый из вас — Жора-Артист. Человеку за пятьдесят. Тяжело болен — цирроз печени, надо удалять поджелудочную. И задался человек целью: обеспечить свою немощную старость. Выбрал шахтерский городок, по донбасским меркам небольшой — всего на сто тысяч населения. Но пути подхода и отхода превосходные: железнодорожный узел — значит, масса всяких поездов, шоссе — междугородное сообщение круглые сутки. Как бы вы поступили на месте Дорошенко?
Поначалу собравшиеся помалкивали, в надежде, что за них все необходимое скажет начальство. Но приезжее начальство спрашивало не с тех, кто сидел за столом президиума, а с остальных, молчавших в зале.
Зашептались. И вот поднимается один участковый:
— Разрешите, товарищ полковник! Участковый инспектор лейтенант Кряж. Я бы на месте Жоры-Артиста не стал покупать дом. А, к примеру, доживает свой век старушенция, пенсии ей не хватает. И мы договариваемся: получи деньги, но напиши дарственную или завещание, чтобы все чин-чинарем. Бабуле оставляю комнатку. Она довольна, и я имею то, что хочу. Но все тихо-мирно... Есть у меня одна такая на примете.
Вот что значит коллективный разум! Бабули преклонного возраста, одинокие, имеющие приличные усадьбы в Красноармейске были взяты на учет лет пять тому. Прокатилась волна тяжких преступлений: старушек истязали, требуя, чтобы они отдали накопленное на похороны. Ивану Ивановичу довелось по долгу службы заниматься расследованием этих случаев. Он тогда обратил внимание ни такую деталь: все пострадавшие жили не в ладах со своими детьми. Времени свободного им не занимать, а мнимых (да и не мнимых) обид накопилось предостаточно. И вот сидит такая бабуля со своими сверстницами на лавочке и целый день перемывает косточки своей невестке, которая «испортила» ей сына — от родной матери отбила, да и сын — бессовестный, забыл, как родная мать последний кусок хлеба отдавала, на работе загибались, лишь бы купить ненаглядному магнитофон или радиолу.
«Они еще поклонятся мне, — многообещающе грозит бабуля. — Ничего им не отпишу. Уж лучше — на церковь или соседям. Попросишь, те и в аптеку за лекарством сходят, и хлебца из магазина принесут. Будет на что меня похоронить, да и так кое-что останется...»
