Евгений Петров - Золотой Теленок (полная версия)
Но Остап отворил дверь. Старик, скорбно улыбаясь, прошел за барьер и опустился на стул. Он закрыл глаза и молча просидел на стуле минут пять. Слышны были только короткие свистки, которые время от времени подавал его бледный нос. Когда сотрудники конторы решили, что посетительуженикогда не заговорит, и стали шепотом совещаться, как бы поудобнее вынести его тело на улицу, старик поднял коричневые веки и низким голосом сказал:
– Моя фамилия – Фунт. Фунт.
– И этого, по-вашему, достаточно, чтобы врываться вучреждения, закрытыена обед? – весело сказал Бендер.
– Вот вы смеетесь, – ответил старик, – а моя фамилия – Фунт. Мне девяносто лет.
– Что же вам угодно? – спросил Остап, начиная терять терпение.
Но тут гражданин Фунт снова замолк и молчал довольно продолжительное время.
– У вас контора, – сказал он наконец.
– Да, да, контора, – подбадривал Остап. – Дальше, дальше!
Но старик толькопоглаживал рукойпо колену.
– Вы видите на мне эти брюки? – промолвил он после долгого молчания. – Это пасхальные брюки. Раньше я надевал их только на пасху, а теперь я ношу их каждый день.
И, несмотря на то, что Паниковский шлепнул его по спине, дабы слова выходили без задержки, Фунт снова затих. Слова он произносил быстро, но между фразами делал промежутки, которые простирались иногда до трех минут. Для людей, не привыкших к этой особенности Фунта, разговор с ним был невыносим. Остап уже собирался взять Фунта за крахмальный ошейник и указать ему путь-дорогу, когда старик снова раскрыл рот. В дальнейшем разговор принял такой занятный характер, что Остапу пришлось примириться с фунтовской манерой вести беседу.
– Вам не нужен председатель? – спросилстарик.
– Какой председатель? – воскликнул Бендер.
– Официальный. Одним словом, глава учреждения.
– Я сам глава.
– Значит, вы собираетесь отсиживать сами? Так бы сразу сказали!Зачем же вы морочите мне голову уже два часа?
Старик в пасхальных брюках разозлился, но паузы между фразами не уменьшились.
– Я – Фунт, – повторил он с чувством. – Мне девяносто лет. Я всю жизнь сидел за других. Такая моя профессия – страдать за других.
– Ах, вы подставное лицо?
– Да, – сказал старик, с достоинством тряся головой. – Я – зицпредседатель Фунт. Я всегда сидел.ПриАлександревтором–Освободителе,когда Черноморск был еще вольным городом,при Александретретьем – миротворце, при Николае втором– кровавом.
И старик медленно загибал пальцы, считая царей.
– При Керенском я сидел тоже. При военном коммунизме я, правда, совсем не сидел, исчезла чистая коммерция, не было работы. Но зато как я сидел приНЭПе! Как я сидел приНЭПе! Это были лучшие дни моей жизни!За четыре года я провел на свободе не больше трех месяцев. Я выдал замуж внучку, Голконду Евсеевну, и дал за ней концертное фортепьяно, серебряную птичку и восемьдесят рублей золотыми десятками. А теперь я хожу и не узнаю нашего Черноморска. Где это все? Где частный капитал? Где первое общество взаимного кредита? Где, спрашиваю я вас, второе общество взаимного кредита? Гдетовариществона вере? Где акционерные компании со смешанным капиталом? Где это все?Безобразье!
Эта короткая речь длилась сравнительно недолго – полчаса. Слушая Фунта, Паниковский растрогался. Он отвел Балаганова в сторону и с уважением зашептал:
– Сразу видно человека с раньшего времени!Таких теперь уже нету и скоро совсем не будет!
И он любезно подал старику кружку сладкогочаю.
Остап перетащил зицпредседателя за свой начальнический стол, велел закрыть контору и принялся терпеливо выспрашивать вечного узника, отдавшего жизнь задруги своя. Зицпредседатель говорил с удовольствием. Если бы он не отдыхал так долго между фразами, можно было бы даже сказать, что он трещит без умолку.
–А выне знаете такого Корейко, Александра Ивановича? – спросил Остап, взглянув на папку с ботиночными тесемками.
– Не знаю, – ответил старик. – Такогояне знаю.
– А сГЕРКУЛЕС’ому вас были дела?
При словеГЕРКУЛЕСзицпредседатель чуть пошевелился. Этого легкогодвиженьяОстап даже не заметил, но будь на его месте любой пикейный жилет из кафе «Флорида», знавший Фунта издавна, например, Валиадис, то он подумал бы: «Фунт ужасно разгорячился, он просто вне себя!»
КакФунт можетне знатьГЕРКУЛЕС’а, если последние четыре отсидки были связаны непосредственно с этим учреждением! ВокругГЕРКУЛЕС’акормилось несколько частных акционерных обществ. Было, например, общество «Интенсивник». Председателем был приглашен Фунт. «Интенсивник»получалотГЕРКУЛЕС’абольшой аванс на заготовку чего-то лесного,зицпредседатель не обязан знать, чего именно. И сейчас же лопнул. Кто-то загребденьгу, а Фунт сел на полгода. После «Интенсивника» образовалось товарищество на вере «Трудовой кедр»,разумеется, под председательством благообразного Фунта. Разумеется, аванс вГЕРКУЛЕС’ена поставку выдержанного кедра. Разумеется, неожиданный крах, кто-то разбогател, а Фунт отрабатывает председательскую ставку – сидит. Потом «Пилопомощь» –ГЕРКУЛЕС– аванс – крах – кто-то загреб – отсидка. Иснова аванс–«ГЕРКУЛЕС»– «Южный лесорубник» – для Фунта отсидка – кому-то куш.
– Кому же? – допытывался Остап, расхаживая вокруг старика. – Кто фактически руководил?
Старик молча сосал чай из кружки и с трудом приподымал тяжелые веки.
– Кто его знает? – сказал он горестно. – От Фунта все скрывали. Я должен только сидеть, в этом моя профессия. Я сидел при Александревтором, и притретьем, и при Николае Александровиче Романове, и при Александре Федоровиче Керенском. И приНЭПе,идо угараНЭПа, и во время угара, и после угара. А сейчас я без работы и должен носить пасхальные брюки.
Остап долго еще продолжал выцеживать из старика словечки. Он действовал как старатель, неустанно промывающий тонны грязи и песка, чтобы найти на дне несколько золотых крупинок. Он подталкивал Фунта плечом, будил его и даже щекотал под мышками. После всех этих ухищрений ему удалось узнать, что, по мнению Фунта, за всеми лопнувшими обществами и товариществами, несомненно, скрывалось какое-то одно лицо. Что же касаетсяГЕРКУЛЕС’а, то у него выдоили не одну сотню тысяч.
– Во всяком случае, – добавил ветхий зицпредседатель, – во всяком случае этот неизвестный человек – голова!Вы знаете Валиадиса? Валиадис этому человеку пальца в рот не положил бы.
– А Бриану? – спросил Остап,с улыбкой вспомнив собрание пикейных жилетов у бывшего кафе «Флорида». – Положил бы Валиадис палец в рот Бриану? Как вы думаете?
– Ни за что! – ответил Фунт. – Бриан – это голова!
Три минуты он беззвучно двигал губами, а потом добавил:
– Гувер – это голова. И Гинденбург –этоголова. Гувер и Гинденбург – это две головы.
Остапом овладел испуг. Старейший из пикейных жилетов погружался в трясину высокой политики. С минуты на минуту он мог заговорить о пакте Келлога или об испанском диктаторе Примо-де-Ривера, и тогда никакие силы не смогли бы отвлечь его от этого почтенного занятия. Уже в глазах его появился идиотический блеск, уже над желтоватым крахмальным воротничком затрясся кадык, предвещая рождение новой фразы, когда Бендер вывинтил электрическую лампочку и бросил ее на пол. Лампочка разбилась с холодным треском винтовочного выстрела. И только это происшествие отвлекло зицпредседателя от международных дел. Остап быстро этим воспользовался.
– Но с кем-нибудь изГЕРКУЛЕС’авы все-таки виделись? – спросил он. – По авансовым делам?
– Со мною имел дело только геркулесовский бухгалтер Берлага. Он у них был нажалованьи. А я ничего не знаю. От меня все скрывали. Я нужен людям длясидения. Я сидел при царизме, и при социализме, и при гетмане, и при французской оккупации. Бриан – это голова!
Из старика больше ничего нельзя было выжать. Но и то, что было сказано, давало возможность начатьпоиск.
«Тут чувствуется лапа Корейко,–думалОстап, – а если даже это и не он, то фигура достаточно емкая».
Начальник черноморского отделенияарбатовскойконторы по заготовке рогов и копыт присел за стол и перенес речь зицпредседателя Фунта на бумагу. Рассуждения о взаимоотношениях Валиадиса и Бриана он опустил.
Первый лист подпольного следствия о подпольном миллионере был занумерован, проколот в надлежащих местах и подшит к делу.
