Владимир Монастырев - Рассказы о пластунах
— Ой, что ты плетешь! — воскликнула Зоя и с болью подумала: «А ведь он трус, от страха и озлобился». В ней тоже стала закипать злость. И тут еще Виктор подлил масла в огонь.
— Я не плету, — стукнул он кулаком по столу, — а учу тебя, дуру, как жить.
— Учишь жить, — со злой горечью сказала Зоя, — а сам-то умеешь ли? Свинофермы боишься! А знаешь, какие там люди работают!
— Ты знаешь! А в мужья небось музыканта подловила, за свинаря не пошла.
— Это я тебя подловила?! — Зоя сорвалась на крик. — Да лучше б я за свинаря вышла. Да, да, лучше бы было! А ты трус, трус, трус!..
Она бросала ему злые слова, плача от обиды, от презрения к этому чужому, ненавистному человеку, который почему-то назывался ее мужем.
Виктор встал и шагнул к ней.
— Не подходи ко мне, не подходи! — подняла она руки.
Виктор остановился. Зоя резко повернулась и выбежала во двор. Не помня себя, пролетела она в дальний угол усадьбы, упала в грядки и дала волю слезам.
Пришла мать. Зоя слышала, как гремит она кастрюлями у летней кухни. Слезы иссякли, но Зоя долго еще не вставала. Голова налилась свинцовой тяжестью, а зубы почему-то болеть перестали. Захотелось есть. Она встала и пошла во двор.
Мать Зои, рыхлая, рано состарившаяся женщина, которую все звали по отчеству — Петровна, большим ножом резала бурак. На дочь глянула из-под платка быстро и гневно.
— Ты чего тут коники выкидываешь?
— Какие коники?
— Хозяйством надо заниматься, а ты все писульки пишешь. Мало тебе, что Грачиху остервенила против нас, теперь еще и на Гуменюка насыпалась. Да он одно слово скажет, и у нас усадьбу по самый порог оттяпают. Думала ты об этом или нет? — Петровна отставила бурак и всем корпусом повернулась к Зое. — Дал бог счастье — муж попался не мот, не пьяница, все в дом, не из дома. Нет, и с ним ужиться не можешь. Ты иди к Виктору, проси прощения, гадюка! — Она грозно надвинулась на Зою, взмахнула руками, точно хотела ударить.
Зоя попятилась от нее. Размахивая ножом, Петровна кричала:
— Вытащить из плетня халужину да отстегать как следовает тебя надо, чтобы забыла, как и буквы пишутся… Учила, учила, выучила! — Петровна заплакала. — Вырастила помощницу себе на шею.
— Мама, ну что вы! — попыталась вставить слово Зоя.
— Молчи! — опять накалилась мать. — Со двора сгоню, подлюку! — Петровна отбросила нож, неожиданно проворно подскочила к Зое и мясистыми ладонями ударила ее по щекам — раз, другой.
— Мама! — Зоя схватила Петровну за руки. — Мама, что вы делаете?
В дверях избы стоял Виктор и, заложив руки в карманы своих парадных галифе, молча смотрел на происходящее.
— Пусти! — вырывалась Петровна. — Пусти, окаянная!
Зоя отпустила руки матери и выбежала за калитку. На секунду остановилась. Из-за соседского забора глядела Грачиха, улыбалась. Зоя отвернулась и пошла по улице. Шла все быстрей, быстрей, потом побежала, будто за ней кто гнался.
А позади никого не было. Улица дремала, щедро освещенная заходящим солнцем.
Ноги сами принесли Зою к зданию редакции. Но Михаила Михайловича там не было. Зоя постояла на крылечке, раздумывая, куда пойти. Домой вернуться она сейчас не могла. Ожесточенные лица Виктора, матери все еще стояли перед ней, щеки не остыли после ударов. Нет, домой она не пойдет.
Она вспомнила Аню Чеботареву, ее приглашение: «Приходите просто так». Конечно, надо идти на ферму.
Зоя сбежала с крылечка и решительно зашагала по шоссе.
Сначала она не замечала дороги, поглощенная невеселыми думами. С матерью они и раньше, случалось, ссорились. Вспыльчивая, переменчивая в настроении, Петровна легко переходила от гнева к жалости, от оскорблений к слезам. А вот Виктор… Он позволил себе такое в первый раз.
Мысли Зои надолго занял Виктор. Она перебирала в памяти год жизни с ним, рассматривала мужа будто со стороны. Он хозяйственный человек, и это само по себе не вызывало возражений, но хозяйственность постепенно оборачивалась скаредностью, экономия — страстью к накопительству. Он завел сберегательную книжку и требовал, чтобы Зоя отдавала ему свои гонорары. Автоматической ручкой он попрекал жену целую неделю.
Поначалу Зое нравились шуточки и забавные словечки, которые Виктор употреблял в разговоре. Товарищей по оркестру он называл «лабухи», говорил «кирнули» вместо «выпили», «тянули жмурика» вместо «хоронили». Недоверие, насмешка и многие другие оттенки чувств и настроений выражались у него фразой «Привет от Шишкина!». Кто такой этот самый Шишкин — Зоя не знала, но все равно было смешно.
Шло время, смешные слова и шуточки утратили прелесть новизны, надоели, тем более что запас их у Виктора был невелик. И вообще не такой уж он был веселый и легкий человек, как это казалось Зое поначалу. Виктор по-своему любил жену, любил ее молодое красивое тело. А для Зои физическая близость была самым трудным в их совместной жизни: женщина в ней еще не проснулась… Снова перед Зоей возникло лицо со злыми глазами — Виктор, каким она увидела его сегодня. И вдруг с облегчением Зоя подумала: «А ведь я его не люблю». И сами по себе, помимо воли, вырвались у нее набившие оскомину слова: «Привет от Шишкина!». Это было так нелепо, что она прикусила губу, чтобы не рассмеяться.
С этой минуты Зоя увидела окружавший ее мир, он дошел до ее сознания. Солнце опустилось уже совсем низко, окрашивая степь в теплые желтовато-розовые тона. В этом освещении все представлялось немного утомленным и расслабленным. Деревья в лесополосе склонили отяжелевшие, натруженные за день ветви, розоватая пыль над дорогой вздымалась невысоко, оседала лениво и медленно. У горизонта еще струилось зыбкое марево. Вокруг — тишина, кажется, что она осязаема, зрима, воплотилась в этот несказанный желто-розовый свет, в этот медовый, янтарного блеска воздух.
Только что Зое беспричинно хотелось смеяться, а сейчас на глаза навернулись слезы — от восторга перед проникающей в душу великой красотой земли.
10Ночные кормления и люцерна делали свое дело — свиньи прибавляли в весе и хорошо переносили жару. Однако шла новая беда: ставок мелел с устрашающей быстротой. Вода уходила из него, словно каждую ночь, невидимое и неуловимое, являлось сюда на водопой изнывающее от жажды чудовище.
Игнат, Семка и Федька, похудевшие, загорелые до черноты, ходили по пятам за Панковым.
— Что делать будем? — спрашивал заведующего Игнат. — Ведрами из колодца не наносишь. Шлангов до загонки не хватит. Что будем делать?
— Водопровод нужен, хотя бы временный, на живую нитку, — твердил Семка.
— А где трубы?
— Труб нет, — печально подтверждал Панков.
— Трубы есть, — сказала однажды Аня.
— Где?
— У Фрола Кондратыча Гуменюка. Для клуба приготовлены. Я знаю.
— Не даст, — покрутил головой Алексей Васильевич. — Если для клуба приготовлены — ни за что не даст.
— Нам хотя бы временно, — упрашивал Семка, — потом вернем.
— Правильно, — присоединился Игнат, — ведь временно же, почему не дать.
— Да что вы меня уговариваете, — отмахнулся Панков, — как будто те трубы у меня в подполе лежат.
— А вы попросите у Гуменюка, может, даст.
— Ладно, — сдался Панков, — завтра съезжу.
Назавтра он запряг гнедую кобылу в бричку и поехал в станицу. Вернулся вечером хмурый, распрягал лошадь молча, закусив нижнюю губу. Усы, всегда пушистые, сейчас свалялись, выглядели жалко.
— Не дал, — односложно ответил Панков на немой вопрос Игната.
— Что же он сказал?
— Сказал: «Не дам». Боится, что потом не вернем. Вот оно какое дело.
— Расписку дадим, Алексей Васильевич.
— Чудак ты, Чернобылко. Ему надо доказывать, а не мне.
— И ему докажу. — Игнат пригнул лобастую голову, словно собирался боднуть Панкова. — Разрешите, я завтра в станицу схожу, поговорю с председателем?
— Завтра ты его не застанешь.
— Ну, послезавтра.
Панков помолчал.
— Бесполезное это дело, — наконец сказал он.
— Не даст — значит, не даст, — настаивал Игнат, — а попытаться надо. Попытка не пытка. Разрешите!
— Ладно, попробуй, — нехотя сдался Панков. — Кстати, послезавтра машина из станицы будет — концентратов немного выпросил, — и закончил уже определенней: — Попробуй! Может, тебе больше повезет.
— Не даст — в райком пойду, — Игнат был настроен решительно.
— С райкомом не спеши, — Алексей Васильевич похлопал гнедую по крутой холке. — Райком — это уж дело крайнее.
А на следующий день, в обед, пришла районная газета со статьей З. Армавирской. Игнат прочел ее и обрадовался — легче будет разговаривать с товарищем Гуменюком. Но Алексей Васильевич посмотрел на дело иначе.
— Не вовремя, — сказал он, — ох, не вовремя!
Вокруг Игната и Панкова собрались все свободные свинари.
