Михаил Шушарин - Роза ветров
В последнее перед его арестом время я хорошо видела все козни, устраиваемые новому директору. Знала, что моя дочка под диктовку писала письмо… Честное слово, я понимала низкосортность всего этого, но вела себя малодушно. Думала так: муж: он все-таки мне, семья, все как-то стерпится. В общем, нужен был взрыв. И он произошел. Сейчас я освободилась от чего-то страшного. Как вы ко мне и к моему письму отнесетесь, не знаю. Но сама я не стыжусь написанного. Я верю вам и нашему коллективу. Надеюсь, что меня поймут, потому что души наших коллег не обмелели так сильно, как моя. Обсудите меня, прочтите мое письмо всем учителям».
Впервые без надсады Степан Крутояров беседовал с Марией Никитичной:
— Обсуждать на педсовете или читать кому-то вслух эти строчки, — говорил Степан, — мы не будем. Нет в этом никакой необходимости. Надо забыть, Мария Никитична, все наше несладкое прошлое. Мы не потеряли и не потеряем к вам уважения. Работайте спокойно!
Мария Никитична благодарно смотрела на Степана, по щекам ее катились слезы.
* * *Гудел как улей рябиновский колхоз имени Михаила Васильевича Фрунзе. В колхозной столовой, названной по предложению Павла Крутоярова «Русские блины» и оснащенной по-городскому, собрались на стряпню пельменей бабы. Так повелось издавна, когда еще столовой не было, а была просто колхозная пекарня. Стряпать пельмени к отчетно-выборному собранию баб никто не заставлял и не приглашал. Они собирались сами.
Павел Крутояров, заглядывая в чистые окна столовой, говорил своему пройдошному шоферу Гене:
— Гляди, сколько женщин собралось. Ты думаешь, бригадир их сюда посылает? Нет? А зачем они собрались?
— Сплетничать, — резонно отвечал Геня. — Они там без вас отчетный доклад сделают и в прениях напреются.
Крутояров, загнув голову, хохотал:
— Верно, Геннадий, пусть преют. Больше порядка на собрании будет!
Заведующая столовой Зойка Соснина навесила на двери написанное не очень дружелюбно объявление:
«Ввиду подготовки к отчетно-выборному собранию колхоза, столовка не работает. Кому надо поесть — идите домой!»
Тесто готовили при помощи тестомешалки, фарш — на электромясорубке, а стряпали пельмени вручную, на большие железные противни, припорашивая их мукой. Была в колхозной столовой машина для стряпанья пельменей. За одну рабочую смену она могла настряпать не менее тонны. Но пельмени у нее получались никудышные. Не стряпня, а перевод мяса, сочней и приправы. К тому же рябиновские мужики и бабы не любили машинные пельмени, а потому машина бездействовала, и ее собирались сдать в утиль.
Только Павел Крутояров ругался:
— То машину дай — руками стряпать неохота, то машину сдай — без нее настряпаем! Ну, не угодишь!
— Тут вся претензия к изобретателям. Изобрети они добрую машину — никто бы не отказался, — всерьез доказывал Егор.
Верховодили на общественных супрядках[20] обычно Акулина Егоровна и Авдотья Еремеевна. Они пробовали тесто, мясо, проверяли то и другое на вкус, прикрикивали на стряпух и на самою хозяйку столовой Зойку.
Веселая, красивая непотухающей красотой Феша Кудинова заводила песню:
Ой мороз, мороз,
Не морозь меня!
И пели ее проголосно, с «вытяжкой».
— Никак, отчетное собрание у нас нынче сильно хорошее должно быть: колхоз-от по всем показателям славно поработал! — говорила Зойка.
— Ну и что?
— А то, что первое место — наше, премия областная — наша. И застолье общее для всех будет!
— А чем угощать народ будете? Поди, опять водка да пельмени?
— Водки совсем не будет. Сухое вино.
— Сухое?
— Ну, «Старый замок», «Алиготе», «Цинандали». Вон, полный склад набила.
— Пробовала я это сухое. И «замок» пила и «сына дали». Старик из города привозил. Вкусно, но не крепко. Так, помутило маленько и прошло.
— Понимать надо, Еремеевна.
— Не меньше поди-ка тебя понимаю!
И шли разговоры длинные-предлинные о том, в каком году и когда веселее всего был отчетный праздник, и как накрывали на столы, и кто напивался, кто перепутывал калитки. И как все было.
А в правлении лучилась разноцветными кнопками счетная машина. Павел Крутояров, инструктируя Вячеслава Капитоновича, недовольствовал:
— Эх ты, опять разряд не тот взял.
И щелкал белыми клавишами.
Шумнее всего было в клубе. Ребятишки готовили пионерское приветствие колхозному собранию, и разгоряченная Катя Сергеева повторяла звонко:
— А ну, давайте еще раз… «Вам, знаменитым хлеборобам, вам, знающим закаты и рассвет, мы шлем горячий пионерский, пионерский наш привет!»
А в дальнем конце зрительного зала охало: «И-и-и-и-е-е-е-т!» Пели горны, сыпалась барабанная дробь. Степан разглядывал лица ребятишек, несших знамя, видел, как упрямятся мальчишечьи вихры. Степан сказал маленьким актерам:
— Хорошо подготовились. Молодцы.
— Спасибо, Степан Павлович! — отвечала Катя. — Стараемся.
Она загадочно улыбалась.
…И вот воскресенье. Белыми хлопьями валил снег. Стоял слабый морозец. В половине одиннадцатого утра в клуб собрались не только колхозники, но и учителя, и работники участковой больницы, и сельповцы во главе с Федором Левчуком, и ребятишки — участники пионерского приветствия.
Собрание открыл Егор Кудинов. Покашливая, он вышел на сцену, поправил зачем-то и без того ровно стоявшие стулья для членов президиума и сказал:
— С праздником вас, товарищи, с отчетным собранием и с днем земледельца!
Все хлопали в ладоши.
Когда-то Павел Крутояров и Егор Кудинов мучились в раздумьях. Жег их стыд за Рябиновку. Дело в том, что рябиновские мужики стойко поддерживали все праздники: и старые и новые. Отмечали Первое мая и пасху, Красную борозду — конец сева и тихонскую, годовщину Великого Октября и престольный рябиновский праздник — михайлов день. И получалось так, что некоторые из выпивох неделями ходили хмельные.
От традиционных престольных праздников, содержащих в себе не столь религиозную основу, но стоявших на принадлежности селу, трудно было избавляться. Праздники были у каждого села свои. И потому сельчане обычно из кожи лезли, стараясь не упасть в грязь лицом перед другими.
Крутояров и Кудинов решили дать бой «своему» престольному празднику. Они сделали это хитро и тактично, не докладывая о результатах в райком и ни с кем не делясь опытом… Колхоз носит имя Михаила Васильевича Фрунзе, размышляли, престольный праздник — тоже михайлов день. И в это же время подходит пора проводить итоговое собрание колхозников. Так нельзя ли проводить отчетное и отмечать день рождения любимого военачальника и полководца, и по боку святого Михаила? Однако оказалось, что ни дата рождения, ни дата смерти прославленного командира Красной Армии не совпадают с михайловым днем.
Но Крутояров и Кудинов не сдались перед этой «тысячей» неопровержимых фактов. Они упорно добивались, чтобы отчетно-выборное собрание проводилось во время, хотя бы примерно совпадающее с михайловым днем, и называли этот праздник — праздником урожая… Прошли годы, и в головах рябиновцев перепутались немаловажные понятия: готовясь к колхозному собранию, они вспоминали, что это же старый михайлов день, но называли его уже праздником урожая. Старухи сердились на неверных, а молодые отчаянно сопротивлялись: «Никакой тебе, бабушка, не михайлов день. Праздник урожая, и все. Михайловых дней сейчас не бывает. Крутояров с Егором отменили».
— Для ведения собрания, товарищи, я предлагаю избрать президиум из семнадцати человек, — продолжил Егор. — Согласны?
— Согласны.
— А кто персонально, я сейчас скажу. — И он перечислил большой список фамилий.
Степан, приглядываясь к его железной фигуре, ухмыльнулся: «Нарушает демократию, черт». Но Егор был невозмутим, он продолжал:
— Работу собрания надо закончить к шести. Кто критику будет говорить по уму — говори, а без дела и по пустякам на трибуну не лезь. Времени нету.
Никакого нарушения демократии рябиновцы, однако, в поведении Егора не увидели. Они аплодировали ему весело и азартно. В президиум был избран и Степан. Шло все так, как было в Рябиновке заведено и как считали правильным. Степан понял это после отчетного доклада отца и доклада ревизионной комиссии, когда на трибуну стали выходить механизаторы и доярки, скотники-пастухи и птичницы. Они, не стесняясь ни Егора Кудинова, ни Павла Крутоярова, ни нового агронома Людмилы Александровны Долинской, говорили обстоятельно и ершисто, без всякой игры и заранее написанных бумажек.
В конце собрания слово попросил Степан.
— Хорошо на душе, когда слышишь о хозяйственных успехах, — стараясь не заикаться, говорил он. — Славно поработали вы, товарищи… Но нам, работающим в сфере воспитания и обучения новой смены, обидно: у вас результаты хоть куда, а у нас — плохие… Значит, сами вы свою марку держите высоко, а о детях позаботиться некогда… Я верю, бывает у вас трудное время… Но ведь не всегда… Я думаю, что за воспитание детей надо спрашивать больше, чем за производство молока, за выращивание телят, за продажу хлеба, мяса, шерсти. Пришло такое время!
