Евгений Наумов - Черная радуга
Он с треском бросил трубку и повернулся к Матвею.
— Отец! Ты уже там побывал.
— Она сама меня высвистала. Только я закрутился и пришел не в точно назначенный срок.
А точнее, он пришел не только не в назначенный срок, а в совсем неудобное время — уже за полночь и пьяный. Танька открыла дверь на щелку и зашипела:
— Сейчас нельзя, у меня гости. Приходите завтра, — и тут же захлопнула.
Гости или гость, если они были, не высовывали в коридор носа, и Матвей, плюнув на порог, ушел. Видимо, об этом сейчас стрекотала по телефону Танька.
— Все справедливо, — кивнул Вадим, выслушав. — Чего ж она возмущается, не пойму.
— Женские капризы. А я не в унисон сработал… Ты бы сказал ей, чтобы марафет навела. Открыла мне — лахудра в стереокино. А после марафета смотрится.
Танька происходила из «неблагополучной семьи» (отец пил запоями) и рано пошла вразнос, познав прелести общения с мужиками, сивухой, и даже, по приглушенным слухам, баловалась наркотиками. Тогда все слухи о наркотиках были приглушены. От какой-то несчастной любви резанула себе вены, ее спасли, вылечили — заодно и от несчастной любви. Поняв, что все мужики на одну колодку, беспутную жизнь продолжала, — правда, до родичей не опускалась, общалась в основном с интеллигенцией, потому что была начитанной сметливой девчонкой с живым тонким умом — могла даже участвовать в теоретических диспутах о любви и дружбе.
«Может быть, агент — она?» — вдруг подумалось Матвею. Он не помнил четко, как его предупредили: то ли появился на квартире, то ли еще появится. Перебрал в уме всех присутствующих, зорко следя в то же время за их поведением.
Федор отпадал сразу: не посадят же его на льдину, чтобы забросить таким хитроумным способом. Куканов вообще не жаловал «шишек» — всех посылал в бога и мать, открыто и закрыто. Старухин для этой роли не подходил — кроме снежного барана его ничто не интересовало. Куховарова ненавидела и презирала Верховоду: ведь она тоже хаживала к Петровичу и коротала у него вечера. Лейпциг при всех его недостатках обладал чисто интеллигентской щепетильностью и на такое дело не согласился бы. Овин не подходил по техническим причинам: в любое время мог впасть в депрессию, и тогда хоть трава не расти, плевал он и на десять Верховод.
Куницын хотя и казался авантюристом до мозга костей, но превыше всего ставил законы дружбы и товарищества — Матвей видел, как он однажды бросился на нож пьяного рыбака, закрывая собой товарища.
Онегов тоже конфликтовал с Верховодой — тот увел у него когда-то красивую натурщицу, а потом выжил ее из города.
Об Андрюше и речи не могло быть, настоящие поэты на такое дело неспособны, а Матвей был убежден, что он поэт настоящий.
И все же каждый из них мог оказаться…
Чужая душа потемки. В прошлом какое-то пятнышко, а Верховоде только того и надо: зацепится и всю душу человека вытащит и вывернет наизнанку. В здешнем фольклоре есть образ темного злодея: Владеющий Железным Крючком…
Больше всего подозрений вызывали у Матвея Шутинис, Чужаков и, как ни странно, Вадим.
Хотя Шутинис оказался очень уж гнусной личностью, но среди вот таких опустившихся, грязных типов Верховода и вербовал себе агентов, готовых продать любого друга даже не за лишнюю сотню рублей, а за бутылку любимой бормотухи. Он жил у Матвея уже около месяца без документов, прописки, и никто его почему-то не потревожил, хотя все знали о его местонахождении, даже куркуль Билык однажды приходил под окна и долго грозил кулаком. Жаль, что Матвея тогда не случилось дома, а Шутинис спрятался под тахту и там дрожал, ежесекундно ожидая громового стука в дверь.
Чужаков страдал всеми известными комплексами неполноценности: и маленького роста да невзрачный (носил ботинки на высоких каблуках и со скрипом) — о таких говорят: «Маленькая собачка до старости щенок», и сборник песен задробили, и выразить без мата свою мысль не может… Но очень хитрый, о таких еще говорят: «Выгадывает — в одну дырку лезет, в другую заглядывает». Несмотря на доброе отношение Матвея, Чужаков в глубине души почему-то ненавидел его. А может, благодаря этому ни одно благое дело не остается безнаказанным в нашей жизни.
Ненависть прорывалась у него во время штопора, когда отказывали тормоза. Он ложился поудобнее и начинал на все корки костерить Матвея. Тот удивлялся, разводя руками:
— Ну смотри, какой гнусный… Даже лег поудобнее. И все-то его вроде невинные замечания были с издевочкой, с подковырочкой.
— Вот ты борешься за справедливость, — говорил он, и глазки его становились колючими. — А сам? Оглянись во гневе: пьянь беспросветная, за все время пребывания здесь ни дня в трезвые не выбился, потому что алкоголь из организма выходит три недели, а ты столько ни разу не протянул.
— Если ты думаешь, что за справедливость борются светлые во всех отношениях мужи, то ты просто несчастный ушибленный. Светлые мужи бьются за свои кресла, потому они и светлые.
— Омар Хайям сказал по сему поводу, — вступал поэт-сторож и декламировал, размахивая костлявыми руками:
Упрекают Матвея числом кутежей
И в пример ему ставят непьющих мужей.
Были б столь же заметны другие пороки —
Кто бы выглядел трезвым из этих ханжей?
— Он так сказал? — недоверчиво спрашивал Чужаков, с трудом припоминая: вроде бы есть такой поэт, что-то где-то слышал. — Про Матвея?
— Мы с ним познакомились на встрече в одном подшефном совхозе, — небрежно пояснил Матвей. — И одно из своих стихотворений он посвятил мне.
Чужаков угрюмо умолкал. Действительно, у Матвея черт знает сколько знакомых и даже с поэтом Хайямом встречался. В его библиотеке много книг, надписанных лично ему авторами, стихи посвящены, сам видел. И надписи теплые, прочувствованные.
Овин и Лейпциг тут же затевали длинный теоретический спор о справедливости, истине, правде. Лейпциг приводил высказывания классиков, Овин доказывал, что понятия «правда» вообще не существует.
— У каждого человека, общества, периода она разная. Где же истинная? И вообще человек придумал слово «правда» себе в утешение.
Чужаков мог пойти на сговор с Верховодой просто для того, чтобы насыпать Матвею наконец-то перцу на хвост, унизить его и почувствовать свое превосходство.
А вот Вадим… Внутренне Матвей чувствовал, что его подозрения беспочвенны, но достаточно было выстроить цепочку фактов и они выглядели зловеще: он первым случайно (случайно ли?) встретился в городе, повел его на квартиру Петровича, давал пояснения, потом сопровождал на Горячие ключи, стараясь быть все время в курсе и незаменимым, а в результате кто-то совершенно точно предупредил матьее о готовящейся секретной акции в отношении капитана Рацукова. Того, видать, подставили или он зарвался в своих домогательствах, и его решили убрать. В матьее выживают не самые сильные, а самые незаметные. И все время где-то мелькал или проходил на заднем плане Вадим.
«Нет! Если я стану и его подозревать, то тогда уж самому осталось посадить на подоконнике горох…
Наверное, кто-то должен прийти. Посмотрим, какая пташка запорхнет сюда».
По телевизору стали передавать ритмическую гимнастику — модное в последнее время зрелище, очень одобрительно воспринимаемое теми, кто в анкетах пишет: «пол — муж.». Особенно любили этих самых гимнасток в купальничках, как помнил Матвей, в нарко — даже «ракетчики» и кое-кто из «вертолетчиков», охая и трясясь, выбирались из своих постелей и ползли на «ракурсы», в которых показывали стройных, выделывающих разные штучки гимнасток.
Зрелище это никакого практического значения не имело — такие штучки могли выделывать только профессиональные гимнастки, по восемь часов разрабатывающие гибкость сочленений. А если бы какая-то замордованная домохозяйка, следуя призыву улыбающейся ведущей «делайте с нами», попыталась «сделать», у нее тотчас же хрустнул бы окостеневший от стояния у плиты, в очередях и у детской коляски хребетик. Вот и получается, что передавали его исключительно для «пол — муж.».
Тут знали всех звезд по фигурам и даже по фамилиям, которые передавались на фоне бедер или соблазнительных коленок каждой, горячо обсуждали их достоинства, выделяли фавориток. И когда одна из них исчезла с экрана, перестала появляться — чернявенькая, не то китаянка, не то кореянка, — возмущенный Матвей отбил на телевидение телеграмму: «Елизавету Ли верните. Матвей Капуста».
Неизвестно, что подумали на телевидении, получив такую странную телеграмму, но, видимо, все же сочли гласом народ (пришла с Севера!), и сияющая Елизавета Ли снова появилась на экране. Ее встретили аплодисментами и отметили эту маленькую победу.
Вот и сейчас разлили остатки, подняли в честь ритмичных гимнасток. В этот момент в прихожей что-то загремело, и всунулась сначала страшенная авоська, набитая всевозможной стеклотарой булькающим содержимым, потом закуржавевший Куканов со второй разбухшей сумкой, следом Андрюша с двумя подобными авоськами, которые гнули его долу, а за ними, настороженно заглядывая в большую комнату, вошли две заснеженные и оттого по-северному притягательные девушки, похожие на снегурочек, — Таня и Яна. Они скинули шубки и оказались обе в джинсах и легких цветастых кофточках-батниках, которые как раз вошли в моду. Матвей вдруг подумал, что если бы принарядить их в такие же цветастые купальнички, как у ритмичных гимнасток, то они гляделись бы не хуже, а может быть, и лучше — все-таки красивы местные девушки.
