Мария Халфина - Мачеха (сборник)
Они приехали домой. На следующий день Феня вычистила и отутюжила Сашин костюм, и он стал совсем как новый. Мамуля перештопала все предусмотрительно захваченные Сашей носки, пришила оборванные вешалки и недостающие пуговицы, потом засела за машину, обложившись ворохом белого полотна.
И опять были подарки. Правда, Милочка немного удивилась, когда Феня преподнесла Саше ночную пижаму, а Тимофей — две пары белья. Потом она перестала удивляться и уже как должное приняла от Надежды две простенькие, но довольно симпатичные спальные сорочки.
Каждый день мамуля и Феня пекли всяческие домашние постряпушки, которые можно было жевать с утра до вечера.
Саша и Милочка жевали с утра до вечера. Поднимались в двенадцатом часу, после обеда ухитрялись еще немного поспать. Вечером Саша вел показывать Милочку друзьям и знакомым или друзья и знакомые приходили к ним в гости. Веселились до упаду, нисколько не хуже, чем на артемьевских бесятниках.
Так в праздничной суете и в блаженном безделье промелькнули для Милочки четыре чудесных дня. А на пятый день они с Сашей немного поссорились.
Саша с утра бродил какой-то полусонный, посматривал на Милочку искоса, словно ему было нужно сказать ей что-то не очень приятное. Тимофей и Феня были на работе, дети еще не вернулись из садика, мамуля тоже ушла куда-то из дому. Милочка от скуки подремала в полутемной спаленке, а под вечер решила вытащить Сашу на каток. Саша совершенно неожиданно заупрямился. Лежал в столовой, уткнувшись носом в спинку дивана, когда же Милочка пригрозила, что пойдет на каток одна, грубо отмолчался. Тогда Милочка уже по-настоящему рассердилась, оделась и молча ушла. Пусть дуется один, на диване, в полутемной столовой.
На улице мела поземка. Без Саши было холодно и неинтересно. Милочка побродила в сумеречном заснеженном сквере, постояла, нахохлившись, за углом, подставив ветру спину. Вернулась к дому уже совсем затемно. Взобравшись на завалинку, заглянула в ярко освещенное окно столовой. Вся семья была в сборе. Тимофей и Саша сидели у стола над шахматной доской.
И Милочку осенила блестящая идея. Сейчас она тихонько вернется домой, возьмет денег, сбегает в гастроном, купит бутылку самого дорогого вмеа и килограмм самых дорогих конфет. Поставит бутылку на стол и расскажет родным, как глупо она поссорилась с Сашей.
Тихонько приоткрыв дверь, Милочка сбросила у порога валенки и, прикусив губу, на цыпочках пробежала через кухню в спаленку. Сунув руку в Сашин портфель, где у них хранились деньги на обратную дорогу, она на минутку прислушалась к громкому, непривычно резкому голосу молчуна Тимофея. Прислушалась и оцепенела. В столовой шел суд. Немилосердный семейный суд.
— Ты же в ишака превратился! — говорил Тимофей. — По дому весь воз тянешь да еще вечером на отхожий промысел идешь, чтобы лишнюю десятку на стороне зашибить. Неужели тебе перед ребятами не совестно калымить? Это при ваших-то заработках?!
Он резко оттолкнул шахматную доску. Вдогонку за легковесными пешками по столу загрохотали тяжелые кони и ладьи.
— Ну ладно, медовый месяц, я это понимаю, ну, два месяца от силы, куда ни шло. — Было слышно, как Тимофей сердито сгреб шахматные фигуры в кучу. — А что будет, когда она тебе ребенка родит? Сейчас ты за домработницу отвечаешь, а потом еще и нянькой придется стать…
Саша молчал. Тогда спокойно и негромко начала обличительную речь Надежда.
— Тимофей прав. Так дальше жить нельзя. Неужели она не понимает, что все это ребячество, эта милая непосредственность, просто не вяжется с ее возрастом, со званием учителя, в конце концов. Она словно бы гордится тем, что совершенно беспомощна в быту. Я не хочу сказать, что она, невзирая на все ее разнообразные таланты, пуста и никчемна, но…
Слово «таланты» было произнесено так едко, так уничтожающе, что Милочка, сжавшись от стыда и обиды, закусила губу, чтобы не заплакать навзрыд, во весь голос. Боже мой, неужели это говорят люди, ставшие для нее самыми родными, самыми близкими на земле?
— Ты меня, Саша, извини, — спокойно продолжала Надежда. — Неужели ты не замечаешь, что она неряшлива, чтобы не сказать больше? Роль полотенец у вас исполняют какие-то застиранные лохмотья. У нее полдюжины самых дорогих чулок и ни одной ночной рубашки. К каждому платью какие-то особые ожерелья, броши, а мама срочно вынуждена шить для вас постельное белье.
— Я и то диву даюсь, — негромко произнесла Феня. — Ты, Сашенька, не обижайся, а ведь правда, какая-то она у тебя беззаботная. Я ей говорю: «Саша у нас всегда такой чистюля был. Всегда чтобы у него пижама на ночь чистенькая, а теперь в чем днем ходит, в том и спать ложится». А она смеется, как маленькая, ей-богу. А что она лентяйка или эгоистка какая-то, ты, Надя, совсем напрасно. Просто не приучили ее с детства к домашности, вот она и получилась такая никудышненькая. И правильно Тима сказал: маленький народится — плохо у вас, Сашенька, будет. Ты думаешь, что они маленькие, глупые, ничего не понимают. А они и чистоту, и красоту, и порядок очень понимают, хотя сами другой раз, как поросята, в лужу лезут. Надо тебе, пока детей нет, Людашу к домашности приучать, потом поздно будет…
А Саша продолжал молчать.
Тихо и неохотно заговорила свекровь. Казалось, что весь этот семейный суд был ей не по душе.
— И лентяйка… и неряха… и дурочка. Ничего ты, Надя, в ней не поняла. Феня правильно говорит: при такой воспитании из нее полный урод мог бы получиться. А она ребят своих любит и делу своему всей душой отдается. Не фыркай, Надежда, учитель из нее со временем прекрасный получится. Я в ней одного не понимаю, Сашу она очень любит, как же тогда допустила, что он институт бросил? Почему позволяет ему ради денег работать не по силам? Знает ведь, что он недавно болезнь тяжелую перенес. Сама такая здоровенькая, цветущая, а на тебя, сынок, глядеть тошно.
Тут в столовой зашумели, задвигались. Милочка лихорадочно схватила в полутьме листок бумаги, валявшийся на столе Валеркин цветной карандаш.
— Очень я испугалась, чтобы кто-нибудь из них меня тогда не увидел, — рассказывала Милочка Валентине Сергеевне. — Написала ему записку, взяла денег на билет и убежала. На вокзале боялась, что хватятся и я не успею уехать.
— Что же ты ему написала? — спросила Валентина Сергеевна.
— Не беспокойтесь. Ничего лишнего. Всего несколько слов.
По мнению Милочки, ее «последнее письмо» могло служить образцом сдержанности, достоинства и глубокого смысла. На клочке бумаги зеленым Валеркиным карандашом она набросала следующее:
«Напрасно тебя оплакивают. Я с твоими родными совершенно согласна. Ты совершил ошибку. Тебе нужно было жениться на Фене. Ты предал нашу любовь. Видеться мы больше не должны. Людмила Рожнова».
— Да-а-а! — озабоченно протянула Валентина Сергеевна. — Коротко и ясно. Ну, я думаю, у Саши хватит ума не показать своим это нелепое послание.
— Нелепое! — в темноте за плечом Валентины Сергеевны словно сердито фыркнул и ощетинился всеми колючками разгневанный еж.
— Конечно же нелепое, — вздохнула Валентина Сергеевна. — Какое предательство? В чем его вина перед тобой?
— Он позволил им порочить меня. Как он мог? Как он смел молчать?!
— Во-первых, ты струсила и убежала, когда разговор еще не был закончен, а во-вторых, что он мог сказать? Что он не забросил учебу? Что он не изматывает сил ради лишней десятки? Что он не ходит с дырявыми пятками?
— Зачем вы ко мне пришли! — враждебно воскликнула Милочка. — Вы такая же жестокая, такая же бездушная, как все они. Что вам от меня нужно?! Хорошо! Я — неряха, я — плохая хозяйка. Но разве он не видел этого раньше? Если ему требовалась жена для хозяйства, нужно было поискать себе хорошую домохозяйку, такую, как Феня.
— Оставь Феню в покое, — жестко перебила Валентина Сергеевна. — Судя по всему, Феня не только хорошая хозяйка и мать, она умница, добрый и справедливый человек.
— Пусть так, — досадливо отмахнулась Милочка. — Я ничего от него не скрывала, разве он не понимал, что на роль домработницы я не гожусь?
— А что он годится на роль твоей домработницы, ты понимала? И была этим довольна? Забавно! — вдруг совсем добродушно засмеялась Валентина Сергеевна. — Обычно приходится молодых мужей убеждать, что они обязаны делить с женами тяжесть домашних дел и забот, а у вас все шиворот-навыворот. Ты говоришь: я — неумеха, я — неряха, я — плохая хозяйка, а почему ты не добавляешь: я — плохая жена?
— Потому что это неправда! Саша был со мной счастлив, и вы это прекрасно знаете! Разве может дать счастье плохая жена? Господи! Какая я была дура! Я была уверена, что любовь — это, прежде всего, общность интересов, взглядов, убеждений, что основное — это… ну… духовное взаимопонимание, доверие, искренность. А оказывается, главное в любви — умею ли я штопать носки, как его мама, и сколько у меня пододеяльников. Да, я не умею беречь деньги, я люблю дорогие чулки и красивые безделушки, потому что у меня раньше их никогда не было. Я даже не знала, как это чудесно: пойти и купить что-нибудь славненькое, просто потому, что хочется купить. И никогда Саша меня не осуждал… Почему же теперь у него не нашлось ни одного слова? Почему же он не объяснил им, насколько все это глупо, мелочно, ничтожно? Ну скажите, скажите мне, почему он молчал? Как он мог позволить им вмешаться в нашу жизнь, бросить им под ноги нашу любовь?!
