Николай Балаев - Ураган «Homo Sapiens»
Заполярная тоска обычно рождается в душе незаметно, от многих, не вполне ясных причин. И захватывает сознание постепенно, какими-то мутными тягучими волнами. А на Михаила она обрушилась сразу. Плеснула в душу с силой цунами, смешала все и заполнила каждую клетку.
Михаил поставил в райисполкомовский гараж машину, вяло махнул рукой Генке и пошел домой. Там улегся на диван и стал смотреть в потолок, расписанный желтыми разводами. Нет, больше так нельзя, наконец решил он. Бесполезны эти погони. Прямо игры какие-то в казаков-разбойников. Может, Вера права? Кардинальные меры, похоже, никто принимать не собирается. Законы… А призван их осуществлять тот же Редько. Ну их всех к чертовой матери! А что? И уеду. На материк. Я не военнообязанный. Заявление на стол и — привет!
Из-за теплой трубы отопления на потолок выполз знакомый таракан Сема и зашагал прямо к центру. Тень его горбатилась сбоку этаким набитым рюкзаком. Словно за лямку тащит.
— Здравствуй, Сема, — сказал Михаил. — Далеко собрался?
Таракан постоял, подергал усами и пошел дальше. Вот и напарник есть. Возьму котомку и махнем на материк. Через Колыму, тайгу, Индигирку… Через тундры и горы, пешком и пешком. И чтоб ни единой человеческой души вокруг. Человек нынче оборотень. Только вдвоем с Семой, ну зверье кругом всякое. Да-а, пока мы с тобой, Сема, дошлепаем до материка, все зверье доведут до ручки. Рыбу крючьями изорвут, ту норку — на шапку заезжей бабенке с узким лобиком. И леса спилят, и горы сровняют. Останемся мы с тобой, как говорится, — оба-два. Трактаты писать будем о бывшей на земле жизни… Тракта-аты… А читать кто станет?
Михаил уснул, через несколько часов проснулся и подумал: потолок давно бы надо побелить. Белить я не умею, но, научусь. Уеду на материк и буду потолки на стройках белить. Тихо и бездумно. И душу тратить не надо. Михаил снова уснул. Постепенно им овладела черная северная меланхолия, о которой достоверно известно только одно: возникает она обычно посреди полярной ночи, а также в период затяжных тундровых дождей. Появляются у человека неведомые ранее капризы и желания, а если он перенес накануне обиду, душа его начинает требовать от общества идеальной чистоты, а иначе контачить с ним отказывается. И тогда выбирает в друзья существа необычные: такого вот Сему или паучка Мартына, живущего за батареей отопления. Ибо любая душа, даже добровольно отверженная, требует слушателя и соучастия в страданиях.
Михаил засыпал и снова просыпался. Мысли и сны были самые разнообразные. О саркофаге Тутанхамона и новой пирамиде в Пекине, о бабочках и «Конкорде», о картинах Рериха и Батыевом нашествии. Пришел журнал «Крокодил», сказал:
— Полистай-ка меня, сколько тут дряни. Захлебнуться можно, а я работаю, да без респиратора. А ты из-за какого-то микроба Редько расчувствовался. Эмоции, брат, эмоции.
— Все равно уеду! — закричал Михаил. — От микроба полпланеты вымирало, были факты!
— Это ты, брат, прав, — «Крокодил» вздохнул. — Но лекарство остается все то же…
— Какое?!
— Сам помысли. — «Крокодил» встал и вышел, а на его месте оказался Генка, долго поил Михаила горячим, без вкуса, черным напитком и говорил:
— Я вот все мотался. Ну, строил, конечно. Одно запустил — давай другое. Махнул на новое место, а старому — привет! Не поминайте лихом! И только сейчас, после встречи с этими… полезли в голову всякие мысли. Как там мои стройки без меня крутятся? Ведь и мои же, а? — Генка долго глядел в тяжелые ладони. — Какие руки их крутят? Какие головы над ними кумекают? Ох, эти руки-головы… Все они могут. В любую сторону… Или я не прав в чем? Ладно, отлеживайся, а я побегу, меня Тыны ждет. Там Редько вызвали, прибыл сегодня…
И сразу в комнату вошел Редько, отодвинул Генку в угол.
— Я тебе покажу — акт! — сказал Редько Михаилу. — Заставлю забыть и акт и наш район! И не только район, но и область! И на карте захочешь найти, не найдешь вверенной мне части государственной территории! Щенок!
— И из Солнечной системы вылетишь! — зловеще, в тон ему, сказал Генка. В глазах его засветились холодные бешеные тени: — И из Галактики тоже!
— Ну ты! — Редько замахнулся на Генку. — Я осуществляю функции!
— А я тебе встречного! — сказал Генка, и Редько исчез.
— Наживаешь себе врагов, — сказал Михаил.
— На Кавказе говорят: «Если у тебя нет хорошего врага, ты не мужчина». А Чукотка как Кавказ: сплошные горы. — Генка ухмыльнулся: — Значит, становлюсь я мужчиной.
— Похоже, и гражданином, — сказал Михаил. — В добрый час…
Стена за Генкой вдруг исчезла, и там возникли лиловые, в светящихся туманах, горы. В руках у Генки появился большой золотой букет. Из-за гор, из туманов вышла Лелька и сказала:
— Не надо. Гена, не рви их, я не могу взять у тебя ни одного стебелька. Ах, Гена, разве ты ничего не видишь? Какие все слепые!
— Вижу, — сказал Генка. — Но я все равно всю жизнь буду собирать цветы и класть их у твоих ног. И где бы ты ни была, будь всегда уверена, что каждое утро у твоих ног лежит букет, собранный мною.
Леля, Ле-ля, Ле-е-еля! — поплыл в сознании Михаила чистый и мелодичный звон. Он открыл глаза. В воздухе витал аромат лимона. Михаил повернул голову. Рядом, на табуретке, стоял стакан с заваренным до черноты чаем, в котором плавал ломтик лимона. Над стаканом вился парок. За ним, на тумбочке, звонил телефон. Михаил выпил стакан единым духом, сел, взял трубку. В теле царила необъяснимая легкость.
— Етти, Комаров, — сказал секретарь райисполкома Тыны. — Здравствуй. Все болеешь?
— Да вроде, — неуверенно сказал Михаил.
— А на ночь стаканчик с перцем не пробовал? Хорошо! Только с черным, молотым. Любую простуду давит.
— А если с горошком? — спросил Михаил. Ему стало весело.
— Этки, — возразил Тыны. — Плохо с горошком.
— Тогда истолку, — согласился Михаил.
— А толочь-то и некогда, — торжественно сказал Тыны. — Пора зимник открывать через бухту, а инспектор печать и подпись под актом о приеме не поставил. Это порядок? Там речка Пыкарваам, Ольховая. Я дорожников, конечно, предупреждал, но за ними сам знаешь, как надо смотреть: в четыре глаза с четырех сторон. Так что собирайся.
Вечная истина
Михаил вывел вездеход из гаража и вспомнил, что на ногах хоть и теплые, а ботинки. И куртка из синтетики. А дорога дальняя и этот материковский «мех» греет в здешних краях только летом. Машина же есть железяка, а зимник пока пуст. Значит, надо прихватить мешок с меховой одеждой.
Когда он тормознул у подъезда, из дверей вышла Лелька.
— Здравствуй, продавец игрушек! — окликнул Михаил.
— Ой, здравствуйте! — обрадовалась Лелька. — Вы встали?
— А что? Проснулся, рядом чай горячий. Выпил в встал. Прекрасный стакан чая. Чья это работа, а?
— Стака-ан… Вы почти два чайника в день выпивали.
— Как?..
— С лимоном. А всего шесть.
— Постой, постой. Ты чего говоришь?
— То самое. Гена часто приходил, врача приводили…
Михаил слушал, качал головой и верил и не верил Лельке. Наконец она выложила все, Михаил уяснил происшедшее полностью. Они долго молчали. Лелька спросила:
— А вы далеко собрались?
— Собрался-то?.. А, ну да… В тундру. Вечером вернусь.
Она постучала сапожками и робко сказала:
— Возьмите меня с собой. Ни разу не была в зимней тундре. А сегодня у меня выходной.
Вот тебе раз. Хотел один прогуляться… А почему один? Гуляка, тоже мне. И не забывай: просьбы стариков и детей святы!
— Мать отпустит? — спросил он.
— Я взрослая, — с достоинством сказала Лелька.
Ну, правильно. Ах, дети, дети, куда вы спешите? Если знать заранее, что ждет за воротами детства, многие не станут торопиться распахивать их. Да, многие, Михаил вздохнул.
— Ну, раз взрослая, иди переоденься. Валенки, пальто потеплее… как их… колготки, что ли?
— Я моментально! — Лелька, вспыхнув, исчезла в подъезде.
Он пошел следом, на лестнице крикнул:
— Матери все-таки скажи!
* * *Валы, образованные волокушей из срезанного до грунта снега, тянулись параллельными линиями по краям трассы. Теперь ее накатают тракторами, и пойдут машины с грузами на далекий прииск «Олений». Этот зимник всегда прокладывали поздно, так как большую часть его делали на льду океана, в обход горной гряды, выходившей к морю крутыми мысами.
Снег по сторонам быстро разгорался фиолетовым пламенем, сквозь пламя проскакивали длинные цветные искры. Всходило солнце. Бледный шар его медленно выполз и покатился вдоль горизонта, не забираясь вверх.
— Какой задумчивый вид, — Лелька показала пальцем в солнце.
