Петр Капица - Они штурмовали Зимний
— Голодовка бессмысленна, раз вас не числят на довольствии. Лучше выходите на волю. В Питере сейчас Северный съезд Советов... Пробейтесь на него и расскажите о нас. В общем, действуйте энергично. Пусть знают, что, кроме голодной смерти, у нас никаких других мер протеста не осталось..
Васкевича тем временем привели в чувство.
— Чего я здесь? Что было со мной? — испуганно спрашивал он у надзирателей, а про себя в ужасе подумал: «Этак не трудно и в дом умалишенных угодить. Сделаешь здесь карьеру, как же! Проклятый контрразведчик, это он довел меня... С утра нервы треплет».
Утром к начальнику тюрьмы явился долговязый военный. Показав удостоверение контрразведки, он с таинственным видом сказал:
— У меня к вам два дела.
Васкевич приказал дежурному никого не впускать в кабинет. Долговязый, усевшись напротив, неторопливо закурил и, глядя прямо в глаза прапорщику, негромко заговорил:
— Первое… нечто вроде предостережения. Нам известно, что бывшие николаевские министры — Хвостов и другие — содержатся в «Крестах» в необыкновенных условиях: особый флигель во дворе, просторные комнаты, богатая мебель, ковры… беспрепятственные свидания.
«Разнюхали, узнали, проклятые. Кто же донес? — в тревоге соображал Васкевич, покрываясь холодным потом. — Этак не только из партии вылетишь, но и сам угодишь за решетку».
— Простите, они у нас на больничном режиме, — возразил он. — Это медицина, я тут ни при чем…
— Передо мной не оправдывайтесь; я только предупреждаю. А другие не поверят. Будьте осторожней… Я из уважения к вам.
— И-и если так… весьма благодарен. Во век ваш слуга!
Видя, как перепуган начальник тюрьмы, Аверкин готов был сказать: «Дурень, чего заикаешься? Я запугиваю тебя, потому что у самого поджилки трясутся».
Сегодня Всеволод чуть не избил его. Виталию еще не доводилось видеть брата таким разъяренным. Он тряс его за ворот и шипел:
— Ты что, подлец, делаешь! Зачем тебе понадобилось липовое дело? Это же не просто шантрапа, а путиловцы! Ты знаешь, сколько делегаций у нас было? Для печати заманчивый материал… Сенсация!
Виталий пробовал оправдаться, но еще больше обозлил Виталия.
— Идиот! — вопил тот. — Если у тебя была необходимость убрать молодчика, отомстить, то это делают так, чтобы комар носа не подточил. Хоть бы посоветовался с умными людьми! Ты подвел не только себя. Они владеют показаниями церковного сторожа, опровергающими ваш протокол. Их адвокат называет твою фамилию. Им известно, что ты работал в охранке… знают об отце. Так они и до меня доберутся. Этого только не хватало!
Потом, несколько успокоившись, он предложил:
— Адвоката и прокуратуру я беру на себя. Ты отправишься в тюрьму и не уйдешь оттуда, пока собственными глазами не убедишься, что они вышли на волю. Начальник тюрьмы, наверное, заартачится, потому что распоряжение будет подписано второстепенным лицом. Чтобы Васкевич стал покладистей, я дам тебе кой-какой материал против него. В случае надобности — припугни. Нам надо скорей замять это дело. А тебе — исчезнуть. Больше от меня выручки не жди. Если еще раз провалишься, я сам упрячу тебя так, что до конца жизни света божьего не увидишь!
Помня эту угрозу, Аверкин с первых же шагов пустил в ход полученный материал, чтобы припугнуть Васкевича.
— Пакет из министерства вам уже вручен? — спросил он у него.
— Н-нет, — ответил тот и, не понимая, какая новая напасть свалится на его голову, поинтересовался. — Какой пакет?
— Узнаете, когда получите.
Через четверть часа появился нарочный из министерства и вручил секретный пакет с пятью сургучными печатями. Васкевич с дрожью в пальцах вскрыл его, прочел и сразу же повеселел. «Выпустить из тюрьмы трех «июльцев»? Только-то! Да это десятиминутное дело, — думалось ему. — Какой заключенный не стремится скорей вырваться на волю?»
И вот те на — паршивые сопляки-мальчишки уперлись, не желают подчиняться. Какие же тут нервы выдержат!
Окончательно придя в себя, Васкевич рассуждал по-иному: «Положение, правда, обязывает поступать сдержанно и обдуманно. Ты начальник тюрьмы и не имеешь права распускаться, иначе потеряешь всякое уважение. Матроса следует немедля отправить в карцер, а тех троих, если будут упираться, под конвоем вывести из камеры и в карете отправить, куда укажет контрразведчик».
Но и этого ему не пришлось делать. Вошедший надзиратель доложил, что Кокорев, Лютиков и Шурыгин согласны покинуть тюрьму.
— А матроса — в карцер! — окрепшим голосом приказал Васкевич. — Я ему покажу, как распускать руки!
Глава двадцать четвертая. НОЧНОЕ ЗАСЕДАНИЕ
Василий Кокорев добрался до Чугунного переулка, когда уже смеркалось. Он так устал за этот день, что в глазах все туманилось, а ноги с трудом передвигались. У юноши не хватило сил подняться на невысокое крыльцо, и он опустился на вторую ступеньку.
Игнатьевна, возвращавшаяся от колодца с водой, наткнулась на зябко ссутулившегося человека, сидевшего с непокрытой головой. Решив, что на крыльце примостился какой-то подвыпивший мастеровой, она тронула его за плечо и посоветовала:
— Вставай, вставай, милый! Нечего здесь… остынешь.
А когда юноша, услышав ее голос, медленно поднял голову, старушка обомлела: «Не внук ли это?» — Она нагнулась к нему и, разглядев получше, воскликнула:
— Васек? Ой, горюшко мое!
Игнатьевна засуетилась, бросила ведро, помогла Василию подняться и, поддерживая, повела в дом. В своей каморке, при свете пятилинейной лампы, она еще раз посмотрела на него От истощения и слабости внук едва держался на ногах.
— Что же они с тобой сделали, проклятые! Бабушка прильнула к его груди; Василию показалось, что она стала маленькой, сгорбленной.
— Наголодался я... три дня не ели.
— Чего же я, дура старая, стою? — спохватилась Игнатьевна. — У меня же уха свежая... разогреть только.
И она кинулась разжигать примус. Василий уселся на топчан и здесь, в домашнем тепле, почувствовал, как продрог. Его стало клонить ко сну.
— Ложись-ка ты, дружок. Вот ведь как иззяб!
Игнатьевна помогла ему снять ботинки, раздеться, уложила на топчан и укрыла ватным одеялом.
В постели Василия стало так трясти, что он не мог стиснуть зубы, они мелко стучали. Потом дрожь унялась и наступило странное забытье: он все слышал, понимал, но не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой.
Юноша очнулся лишь от приятной теплоты, растекавшейся внутри. Бабушка, приподняв его, поила с ложки, как в раннем детстве.
— Не надо, я сам, — слабо запротестовал он. Но Игнатьевна не слушала. Накормив внука
крепким бульоном, она сняла с него рубашку, натерла грудь и спину скипидаром и опять уложила в постель.
От горячей ухи и растираний Василий словно опьянел: на исхудавшем лице появился румянец, глаза заблестели.
— Ну вот, отходить начал, — обрадовалась Игнатьевна. — А то белей полотна пришел.
Наступило блаженное состояние покоя и тепла. До чего ж хорошо сознавать, что ты дома, что тюрьма позади и завтра увидишься с Демой, Катей, Савелием Матвеевичем! Ты снова вольная птица. Но как там Иустин и товарищи? Они же просили пойти на съезд. Надо немедля одеться и пойти.
Вася поднялся, взял брюки, спросил:
— Бабушка, куда вы ботинки дели?
— Господи, царица небесная! Никак уходить собрался?
— Мы дали слово... очень надо. Там умирают товарищи.
— Да ты сам еле языком ворочаешь. До трамвая не доберешься. Хоть Дему-то дождись. Они тут с твоим матросом переодевались… обещал скоро вернуться.
— С каким матросом?
— Андреем, что ли, звать. Про вашу жисть тюремную рассказывал.
— А-а, Проняков, наверное. Это хорошо, что. он здесь. Я его попрошу пойти.
Василий опять улегся и закрыл глаза.
Вскоре на крыльце послышался топот тяжелых сапог. Дверь в каморку распахнулась, и на пороге показались Дементии, а за ним — Андрей Проняков. Одеты они были странно: на Деме неуклюже топорщилась солдатская шинель, на голове едва держалась фуражка, с лихо заломленным верхом, а моряк, словно для парада, был затянут ремнями портупеи и придерживал палаш, висевший на боку.
— Бабушка, разогрей уху! — еще с порога весело крикнул Дементии. — Смерть есть охота!
Но тут Рыкунов увидел лежавшего на топчане Василия.
— А ты откуда взялся? — изумился он. — Из тюрьмы выпустили? Вовремя!
Здоровяк сгреб Васю в объятия и так принялся тискать и мять, что Игнатьевна переполошилась:
— Отпусти ты парня, медведь! Все косточки переломаешь. И так чуть живым пришел.
— Ничего, мы его откормим. Подсел на топчан и Андрей.
— Ну, как там Иустин?
— Голодать остался. В карцер, видно, попал. А другие просили на съезде Северных Советов выступить. Я вот ослаб… трясти начало. Не смог бы ты выступить?
