Михаил Шолохов - Тихий Дон. Том 1
– Не дури, кобылка. – Григорий на лету рассек плетью комок грязи.
– Казачки, везите им от нас поклоны!
– Сами свидетесь!
В головной колонне наяривали похабную песню; толстозадый, похожий на бабу солдат шел сбочь колонны задом, щелкая ладонями по куцым голенищам.
Офицеры посмеивались. Острый душок недалекой опасности сближал их с солдатами, делал снисходительней.
От корчмы до деревни Горовищук гусеницами ползли пехотные части, обозы, батареи, лазареты. Чувствовалось смертное дыхание близких боев.
У деревни Берестечко четвертую сотню обогнал командир полка Каледин. С ним рядом ехал войсковой старшина. Григорий, провожая глазами статную фигуру полковника, слышал, как войсковой старшина, волнуясь, говорил ему:
– На трехверстке, Василий Максимович, не обозначена эта деревушка. Мы можем попасть в неловкое положение.
Ответа полковника Григорий не слышал. Догоняя их, проскакал адъютант.
Конь его улегал на левую заднюю. Григорий машинально определил добротность адъютантского коня.
Вдали под покатым склоном поля показались халупы деревушки. Полк шел переменным аллюром, и лошади заметно припотели. Григорий ладонью щупал потемневшую шею своего Гнедого, посматривал по сторонам. За деревушкой, зелеными остриями вонзаясь в синеющий купол неба, виднелись вершины леса.
За лесом пухнул орудийный гул; теперь он потрясал слух всадников, заставляя настораживаться лошадей, в промежутки частили ружейные залпы.
Далекие таяли за лесом дымки шрапнельных разрывов, ружейные залпы отплывали куда-то правее леса, то замирая, то усиливаясь.
Григорий остро воспринимал каждый звук, нервы его все более взвинчивались. Прохор Зыков ерзал в седле, болтал не умолкая:
– Григорий, стреляют, – похоже, как ребята палкой по частоколу. Верно ить?
– Молчи ты, балабон!
Сотня подтянулась к деревушке. Во дворах кишат солдаты; в хатах – суетня: хозяева собираются выезжать. Всюду на лицах жителей лежала печать смятения и растерянности. В одном дворе Григорий, проезжая, видел: солдаты развели огонь под крышей сарая, а хозяин – высокий седой белорус, – раздавленный гнетом внезапного несчастья, ходил мимо, не обращая внимания.
Григорий видел, как семья его бросала на телегу подушки в красных наволочках, разную рухлядь, а хозяин заботливо нес сломанный обод колеса, никому не нужный, пролежавший на погребице, быть может, десяток лет.
Григорий дивился бестолковости баб, тащивших в телеги цветочные горшки, иконы и оставлявших в хатах вещи необходимые и ценные. По улице метелицей стлался выпущенный кем-то из перины пух. Воняло пригорелой сажей и погребным затхлым душком. На выезде попался им бежавший навстречу еврей.
Тонкая, словно разрезанная шашкой, щель его рта раззявлена криком:
– Господин козак! Господин козак! Ах, бож-ж-же ж мой!
Маленький круглоголовый казак ехал рыском, помахивал плетью, не обращая на крик внимания.
– Стой! – крикнул казаку подъесаул из второй сотни.
Казак пригнулся к луке и нырнул в проулок.
– Стой, мерзавец! Какого полка?
Круглая голова казака припала к конской шее. Он, как на скачках, повел коня бешеным наметом, у высокого забора поднял его на дыбы и ловко перемахнул на ту сторону.
– Тут девятый полк, ваше благородие. Не иначе, с ихнего полка, – рапортовал подъесаулу вахмистр.
– Черт с ним. – Подъесаул поморщился и – обращаясь к еврею, припавшему к стремени:
– Что он у тебя взял?
– Господин офицер… часы, господин офицер!.. – Еврей, поворачивая к подъехавшим офицерам красивое лицо, часто моргал глазами.
Подъесаул, отводя ногой стремя, тронулся вперед.
– Немцы придут, все равно заберут, – улыбаясь в усы, отъезжая, проговорил он.
Еврей растерянно стоял посреди улицы. По лицу его блуждала судорога.
– Дорогу, пане жидове! – строго крикнул командир сотни и замахнулся плетью.
Четвертая сотня прошла мимо него в дробной стукотени копыт, в скрипе седел. Казаки насмешливо косились на растерянного еврея, переговаривались:
– Наш брат жив не будет, чтоб не слямзить.
– К казаку всяка вещь прилипает.
– Пущай плохо не кладет.
– А ловкач энтот…
– Ишь махнул через забор, как борзой кобель!
Вахмистр Каргин приотстал от сотни и под смех, прокатившийся по рядам казаков, опустил пику.
– Беги, а то заколю!..
Еврей испуганно зевнул и побежал. Вахмистр догнал его, сзади рубанул плетью. Григорий видел, как еврей споткнулся и, закрывая лицо ладонями, повернулся к вахмистру. Сквозь тонкие пальцы его цевкой брызнула кровь.
– За что?.. – рыдающим голосом крикнул он.
Вахмистр, масля в улыбке круглые, как казенные пуговицы, коршунячьи, глаза, ответил, отъезжая:
– Не ходи босой, дурак!
За деревней в лощине, поросшей желтыми кувшинками и осокой, саперы доканчивали просторный мосток. Неподалеку стоял, гудя и сотрясаясь, автомобиль. Около него суетился шофер. На сиденье, откинувшись, полулежал толстый седой генерал, с бородкой-эспаньолкой и вислыми сумками щек.
Возле, держа под козырек, стояли командир 12-го полка полковник Каледин и командир саперного батальона. Генерал, турсуча рукой ремень полевой сумки, гневно выкрикивал, адресуясь к саперному офицеру:
– Вам приказано еще вчера закончить работу. Молчать! О подвозе строительного материала вы должны были озаботиться раньше. Молчать! – гремел генерал, несмотря на то что офицер, замкнув рот, только дрожал губами. – А теперь как мне проехать на ту сторону?.. Я вас спрашиваю, капитан, к-а-ак мне проехать?
Сидевший по левую сторону от него молодой черноусый генерал жег спички, закуривая сигару, улыбаясь. Саперный капитан, изгибаясь, на что-то указывал в сторону. Сотня прошла мимо, у моста спустилась в лощину.
Буро-черная грязь выше колен забирала ноги лошадей, сверху с моста сыпались на казаков белые перья сосновых щепок.
В полдень проехали границу. Кони прыгали через поваленный полосатый пограничный столб. Орудийный гул погромыхивал справа. Вдали краснели черепичные крыши фольварка. Солнце разило землю отвесно падающими лучами.
Оседала горькая тучная пыль. Командир полка отдал приказ выслать головной дозор. Из четвертой сотни выехал третий взвод со взводным офицером, сотником Семеновым. Позади в сером мареве пыли остался расчлененный на сотни полк. Отряд в двадцать с лишним казаков поскакал, минуя фольварк, по изморщиненной зачерствелыми колеями дороге.
Сотник отвел разъезд версты на три и остановился, сверяясь с картой.
Казаки съехались кучей покурить. Григорий слез было ослабить подпруги, но вахмистр блеснул на него глазами:
– Я тебе чертей всыплю!.. На конь!
Сотник закурил, долго протирал вынутый из чехла бинокль. Перед ними, тронутая полуденным зноем, лежала равнина. Справа зубчатилась каемка леса, в нее вонзалось отточенное жало дороги. Версты за полторы от них виднелась деревушка, возле нее изрезанный глинистый крутояр речки и стеклянная прохлада воды. Сотник долго смотрел в бинокль, щупая глазами омертвелые в безлюдье улицы, но там было пусто, как на кладбище. Манила зазывно голубеющая стежка воды.
– Надо полагать – Королевка? – Сотник указал на деревушку глазами.
Вахмистр подъехал к нему молча. Выражение его лица без слов говорило:
«Вам лучше знать. Наше дело маленькое».
– Проедем туда, – нерешительно сказал сотник, пряча бинокль и морщась, как от зубной боли.
– Не напоремся на них, ваше благородие?
– Мы осторожно. Ну, трогаем.
Прохор Зыков – поближе к Григорию. Лошади их шли рядом. В опустелую улицу въехали с опаской. Каждое окно сулило расправу, каждая распахнутая дверь сарая вызывала при взгляде на нее чувство одиночества и противную дрожь вдоль спинного хребта. Магнитом притягивало взгляды к заборам и канавам. Въехали хищниками, – так в глубокую зимнюю ночь появляются около жилья волки, – но улицы пустовали. Одуряющая висела тишина. Из раскрытого окна одного дома послышался наивный бой стенных часов, звук их лопался выстрелами, и Григорий заметил, как сотник, ехавший впереди, дрогнул, судорожно лапнул кобуру револьвера.
В деревне не было ни одной души. Разъезд вброд переехал речушку, вода подходила лошадям по пузо, они охотно шли в воду и пили на ходу, взнузданные, понукаемые всадниками. Григорий жадно всматривался во взмученную воду; близкая и недоступная, она тянула к себе непреодолимо.
Если б можно было, он соскочил бы с седла, лег, не раздеваясь, под дремотный перешепот струй так, чтобы холодом и ознобом охватило спину и мокрую от пота грудь.
За деревней с холма виден был город: квадраты кварталов, кирпичные здания, разлив садов, шпили костелов.
Сотник въехал на впалую вершину холма, приставил к глазам бинокль.
– Вон они! – крикнул, шевеля пальцами левой руки.
Вахмистр, за ним казаки по одному въезжали на выжженную солнцем вершину, всматривались. По улицам, крохотные отсюда, сновали люди, прудили переулки обозы, мельтешились конные. Григорий, щуря глаза, глядел из-под ладони; он различал даже серую, чужую окраску мундиров. Возле города бурели свежевырытые логова окопов, над ними кишели люди.
