Лев Славин - Дело по Картамышевом
Тиша вернулся в блиндаж. Офицер стоял, подняв руки и дрожа. Вбежали несколько солдат.
– Смотрите, какую птицу поймал! Чур, моя! – сказал Тиша.
– Птица жирная, – сказал Мишутка, – тебе за нее крест выйдет.
Тиша качнул головой. Он давно хотел получить крест. Мишутка оглядывал блиндаж. Хоть и поковерканный гранатой, он имел вид аккуратный и благоустроенный. По углам – койки с опрятными одеялами, с потолка свисала керосиновая лампа, даже граммофон стоял на столе.
– Самостоятельно живут люди, – сказал Мишутка с уважением, – красивше, чем у нас в деревне.
В блиндаж вбежал Врублевский. У него был растерянный вид.
– Чьи вы, чьи вы? – беспорядочно спрашивал он, размахивая наганом.
– Да мы ваши, – грубо сказал Мишутка. – Не узнаете? Наган-то уберите.
Врублевский вздрогнул и успокоился.
– А это кто? – спросил он. – Офицер?
Он подошел к офицеру, откозырнул и сказал на ломаном немецком языке:
– Ире вафен!
Офицер отдал ему револьвер.
– Коммен, – сказал прапорщик.
Оба они пошли к выходу.
– Ваше благородие, – крикнул Тиша, – пленный-то мой!
– Молчи, дурак, – сказал Врублевский и вышел вместе с немцем.
Солдаты переглянулись.
– Да ты не огорчайся, Тихон, – сказал Мишутка, – тебе и без того крест выйдет за сегодняшнюю атаку.
И он ободряюще хлопнул Тихона по плечу.
Тихон болезненно вскрикнул и опустился на землю. Бледность покрыла его лицо. Сквозь рубашку на плече проступило кровавое пятно. Он был ранен, но, разгоряченный боем, только сейчас почувствовал боль.
Товарищи положили Тишу на шинель и вынесли наружу.
Бой кончился. Немцы укрылись в третью и четвертую линии окопов. Русские оттянули войска назад. Не было смысла оставаться, так как завоеванная позиция не имела связи с соседними частями и опасным мешком выпирала из линии фронта.
Все же генерал Добрынин был доволен результатом боя. Как-никак это была победа с трофеями и пленными. На обратном пути русские попали под сильный огонь артиллерии и потеряли много убитыми и ранеными, что еще больше сообщило действиям с нашей стороны характер крупного и успешного дела.
Особенно доволен был Вонючий старик тем переломом в атаке, который произошел после того, как обезумевший от горя Тиша бросился в бой. В своем рапорте генерал представил этот момент как придуманную им тонкую стратегическую хитрость.
«Ложным отступлением, – доносил он в штаб армии, – мы выманили противника из его хорошо укрепленных позиций и внезапной диверсией с обоих флангов опрокинули и смяли его…»
Кроме того, генерал представил к награждению многих офицеров, особо отмечая случаи выдающейся храбрости, вроде подвига прапорщика Врублевского, собственноручно захватившего в плен командира неприятельской роты.
Что касается солдат, то здесь генерал для простоты приказал наградить крестами всех раненых. Однако оказалось, что раненых много больше, чем крестов. Тогда, стремясь к беспристрастию, генерал приказал наградить каждого третьего раненого, следуя тому порядку, в котором они лежали в лазарете.
Для этой цели был отряжен капитан Бровцев из штаба дивизии.
Капитан отправился в лазарет в сопровождении солдата, который нес большой ящик с крестами.
10
Тишу положили в крайней палате полевого госпиталя. Сестра милосердия перебинтовала ему плечо. Пуля прошла навылет, не задев кости. О такой ране можно было только мечтать. Близость женщины волновала Тишу. Он старался не смотреть на сестру. Она поправила на нем одеяло и посоветовала заснуть.
– Ты один у нас легкий, – сказала, она, – вся палата тяжелая.
Тиша улегся поудобней. Он вспомнил о Соломонове, но без горечи. Тише было хорошо сейчас. Покой, чистота, безопасность, сытный ужин, близкая награда. Это было почти совершенное счастье.
Для полноты его не хватало только табаку. У кого бы попросить? Все спят. Тиша посмотрел на соседнюю койку.
Там лежал человек с забинтованной головой. Тиша заглянул ему в лицо. Черные усики, закрытые глаза. «Где ж это я видел его?» – подумал Тиша. Нога человека тоже перевязана. Видно, она в лубке.
Тиша завернулся с головой в одеяло и тотчас крепко заснул.
Утром его снова перевязали. В палате было скучно. Тяжело раненные не разговаривали. Они или стонали, или забывались в полусне, или им было вообще не до разговоров. Сосед Тихона все время спал.
Тише очень хотелось курить. Кроме того, ему нужно было оправиться. Он стеснялся сестры и не пользовался судном. Она разрешила ему выйти. Он накинул шинель и вышел во двор.
Шел дождь, от немощеной земли поднималась свежесть. Приятно было вдохнуть воздух, не пропитанный йодоформом. В клозете Тиша разжился у ребят табачком. Вновь прибывшие рассказали ему новости: началась переброска частей на Юго-Западный фронт, летом, говорят, будут давать отпуска на полевые работы. Вонючий старик переведен с повышением в Петроград, прапорщик Врублевский тоже куда-то отчислился по собственной просьбе.
В общем Тиша провел здесь уютные полчаса, никуда не спеша, покуривая и болтая о том о сем.
Капитан Бровцев тем временем быстро продвигался сквозь палаты, раздавая кресты каждому третьему. Поручение это было ему неприятно, и он спешил поскорей закончить его.
Войдя в последнюю палату, капитан отсчитал третью от дверей койку и остановился возле нее.
– Тут никого нет, ваше благородие. – сказал солдат, сопровождавший капитана.
– Он вышел по нужде, – сказала сестра, – он сейчас придет.
– В конце концов это все равно, – сказал капитан, – они все герои.
Он перешел к соседней койке. Солдат растолкал Тишиного соседа. Тот проснулся и, увидев офицера, привстал, морщась от боли в поврежденной ноге.
– Фамилия? – сказал капитан. – Какой части?
– Двести восемьдесят первого стрелкового полка, шестнадцатой роты, рядовой Назаркин, ваше благородие, – сказал солдат.
В палату вошел Тиша. Удивленный, он остановился. Да, это был их каптенармус. Здорово ж они тогда его помяли.
– Доблестный солдат Назаркин, – забормотал капитан формулу награждения, – твой геройский подвиг известен всей армии, благодарное отечество восхищается тобой, поздравляю тебя с награждением почетной боевой наградой – Георгиевским крестом четвертой степени. Солдат пришпилил к груди каптенармуса серебряный
крестик.
– Ваше благородие, – крикнул Тиша, – нельзя его награждать. Это мы его сами покалечили. Он водку казенную крадет.
Капитан с недоумением оглянулся.
– Послушайте, сестра, – сказал он, – что он там такое плетет?
– Бредит, ваше благородие, – быстро сказал Назаркин. – Его бы убрать отсюда. Просто нет сил выдержать. Тронулся, должно быть.
В сильном возбуждении Тиша подбежал к каптенармусу. От волнения Тиша не мог связно говорить. У него вырывались отдельные слова. Он махал руками и пытался сорвать крест с груди Назаркина.
По знаку капитана два санитара схватили Тишу за руки.
Привлеченный шумом, в палату вошел врач. Это был студент третьего курса, недавно мобилизованный ввиду нехватки врачей.
– Сумасшедший? – спросил его капитан.
Юный врач посмотрел на Тишу, который бился в руках санитаров.
– Да, – сказал он, стараясь говорить уверенным голосом, – довольно типичный случай психопатической реакции, возникшей, по-видимому, экзогенным путем. Я бы его изолировал.
– Перевести в психиатрическое отделение, – распорядился капитан, – проверить, не симулянт ли.
Тишу потащили в нервную палату. Еще некоторое время он бушевал, а потом присмирел и сделался грустным.
Вскоре его перевели на испытание в тыловой сумасшедший дом. Здесь было много солдат, кормили хорошо, работы никакой. Когда в палату входил офицер, солдаты громко ругали его и швыряли в него сапогами. Как сумасшедшим, им все сходило.
Комиссия врачей признала Тихона совершенно нормальным и постановила предать его суду за попытку симуляции психического заболевания.
Военно-полевой суд приговорил Тишу к смертной казни. Наказание было заменено отправкой на фронт.
Тиша вернулся в окопы родного двести восемьдесят первого полка. Снова начал он ходить в разведки, дрался в атаках и лежал, зарывшись в землю, во время орудийных обстрелов.
В минуты затишья он с удовольствием рассказывал солдатам о своем пребывании в сумасшедшем доме, которое он считал одним из лучших периодов своей жизни.
