Варлам Шаламов - Рассказы 30-х годов
Этот «разговор с читателем» в жизни и творчестве Маяковского занимает очень большое место. Между тем, в том, что написано о Маяковском, именно эта сторона его жизни почему-то остается в тени. За исключением Л. Кассиля («На капитанском мостике» в «Альманахе о Маяковском»), никто не рассказал о «разговоре с читателем». Известно, что Маяковский хотел написать книгу о записках, подаваемых читателями во время выступлений поэта, хранил эти записки, сортировал. Книга осталась ненаписанной.
В прошлом году я сделал попытку записать кажущееся мне наиболее интересным из виденного и слышанного. Это мелочи, штрихи — на большее записи и не претендуют. За исключением первого факта, который рассказан мне бывшим работником Наркомпроса, все остальное я видел и слышал сам.
* * *
1922 г. Заседание в Наркомпросе по плакатам для азбуки — азбуки взрослых. Собраны лингвисты, почтенные, седовласые профессора в тяжелых золотых очках. Здесь же недоуменно пожимающий плечами Маяковский. Придумывают слова для азбуки: А — арбуз, атом; Б — блоха, берег… Маяковский молчит.
— Владимир Владимирович, ваше мнение?
— Арбуз? — задумчиво говорит Маяковский. — Блоха? — Бей белых! Вот, что нужно для второй буквы азбуки!..
* * *
1926 г. Недели за две до лекции Маяковского на диспуте в Мюзик-холле об есенинщине толпа «есенинских невест» сорвала криком и свистками выступление Н. Н. Асеева. Маяковский в Политехническом.
— Недавно не дали выступить против есенинщины одному моему товарищу. — Гул, крики: «И тебе не дадим. Долой!» Перекрывая обструкцию, гремит Маяковский с трибуны.
— Меня вы своим «долоем» с трибуны не сгоните. Всю лирику Есенина (зал затихает) я уложил бы в две строки бульварного романса:
«Душа моя полна тобой,
А ночь такая лунная».
Хохот. Аплодисменты. Маяковский, наклоняясь к микрофону:
— Товарищи радиослушатели! Слушайте, как аплодируют человеку, который выступил против Есенина. — Гул. Аплодисменты.
* * *
Вечер кончается. Записки.
— Читайте все!.. Зачем комкаете? Читайте все записки!
— Ищу жемчужных зерен.
* * *
1927 г. Клуб 1 МГУ. Диспут — «Леф или блеф». Маяковский — Полонский. Начало в 8, но только около 9 раздаются аплодисменты, и сквозь тесную толпу студентов, бросая шутки на ходу, проходит на сцену Маяковский. Восторженные аплодисменты. Маяковский садится к столу. Встает, выходит, опять садится. Полонского нет. Проходит 10 минут — 15. Крики: «Начинайте», «Пора». Маяковский выходит:
— Начнем, пожалуй. Только вот Полонского и присных нет. От Лефа-то явились, а вот от блефа никого нет.
* * *
1927 г. Зал Политехнического музея шумит на вечерах Маяковского. Лекция «Даешь изящную жизнь».
— Я — за кружевные занавески на окнах рабочих квартир, — начинает Маяковский. — Я за канарейку в комнате рабочего! Мещанство — не в вещах, мещанство в людях! Мещанство — вот в этой папке! — Из огромного портфеля вытаскивает Маяковский «революционный» романс Музгиза «а сердце-то в партию тянет». — Внимание!
«У партийца Епишки
Партийные книжки.
На плечах френчик, ах френчик, френчик,
Голосок, как бубенчик, бубенчик, бубенчик».
Вот полюбуйтесь! Бубенчик! Епишка, у которого партийные книжки. Не книжка — партбилет, а книжки. Вам смешно? А тут не один смех слышится. Этот бубенчик звенит в том, что «на плечиках френчик». Откуда этот френчик на плечах? Такие фречики носили господа офицеры — на плечах.
Вот с чем нужно бороться. Против этого контрреволюционного «бубенчика», за изящную жизнь, за красивую жизнь, которую мы вплотную начинаем строить.
Переходим к стихам:
«Делами,
кровью,
строкою вот этою,
Нигде
Не бывшею в найме,
Я славлю
Взвитое красной ракетою
Октябрьское
Руганное
И пропетое
Пробитое пулями — знамя!»
Аплодисменты всего зала.
На заводе
По утрам Лена глядела в зеркало с ненавистью. Зеркало честно и без всякого сочувствия отражало скошенный подбородок, вздернутый нос, кустами какими-то растущие брови. Да, некрасива, некрасива. И ничего тут не поделаешь, разве снова родиться. Вот быть бы такой, как Паня Шпагина — первая красавица ФЗУ, сейчас за ее станком — шум, смех, всякий, кто пройдет мимо — улыбнется, заговорит. А на Лену никто не обращает внимание, разве только по делу…
Эй, Федоров, кому сдавать смену?
Вот тебе сменщик.
Я станок Игнатову не сдам, Павел Иваныч.
Это почему?
Поломает. Пусть ФЗУ кончит, тогда и к станку идет.
Не глупи, Казакова. Не век же ему тележки возить. В техкружке Игнатов занимался. В остальном, ты подучишь. Ты ведь у нас профессор по фрезерной части.
Как учить, так профессор, а как фотографа в цех звать, так Шпагину снимают. Красивых ищите?
Ревнует. А к кому ревнует? К парню?
Нет, к газете, к станку.
Ребенок, право, ребенок, — сказал мастер.
Ну, Петька, придется мне видно остаться. Лекцию тебе читать. Становись вот сюда. Вот деталь. Номер ее 6017. Работать ее надо быстро. Начинай, показывай, чему вас на кружке учили. Поправлять буду.
Грязно тут у тебя, Лена…
Стружка, тряпка — это не грязь. Во всех цехах так. Чище нельзя, не дома.
Игнатов оказался способным учеником, а Лена — «профессором», и вскоре не стало надобности в учебе после смены.
Игнатов принес газету. Заводская многотиражка писала о нем — чернорабочем, ставшим квалифицированным фрезеровщиком.
Лена прочла газету и скомкала ее.
— Как ты ни работай, лучше меня работать не будешь.
— Посмотрим.
— Разве станок мой испортишь.
— Станок-то у нас один. Да и радость не в этом.
— Верно. — Лена досадливо откинула волосы со лба. — Вот что, Петька, ты учись скорей. А я уйду с завода. Работаешь, работаешь, и никто на тебя внимания не обращает.
В расчетной ведомости, небось, обращают…
Да разве мне деньги нужны?
Боишься меня. Училась, училась, а пришел Игнатов, два месяца проработал и сделает теперь больше, чем ты.
Ты каждый день сдавай столько…
Так началось молчаливое соревнование сменщиков. Паня Шпагина, свесив ноги в черных лакированных туфельках с подоконника клуба, болтала с подругами: ненавижу его, рыжего летчика. Видеть не могу, а каждый вечер встречаюсь. Тянет. Целую и думаю: хоть бы погиб, проклятый…
Влюбилась, влюбилась, — захихикали подруги.
Вот странно, — сказала Лена, отрываясь от книжки. — Я также с Петькой Игнатовым. Не от любви. И не целовала. А ненавижу.
Влюбилась, влюбилась, — захохотали подруги.
Эх ты, принцесса от станка, — засмеялась Шпагина. — Дай-ка книжку. Так и есть. «Фрезерные станки». Брось ты эту премудрость.
Дайте мне, — сказала Лена библиотекарше, — что-нибудь поинтереснее.
Вот «Кавказский пленник». Про любовь.
Возьму, — сказала Лена. — Почитаю про любовь. Может, красивой стану.
— Петька, я хорошую книгу прочла. Сочинение Толстого «Кавказский пленник».
— Я читал эту книгу. — Игнатов снимал спецовку. — Что тебе здесь понравилось?
— А вот где о черкесах говорится, что были они бедные, а оружие у них дорогое, сверкает.
Ну?
— Думала я о нашем с тобой оружии, Петька. Грязен станок. Инструмент надо полчаса искать в тряпках, щепках. Чистить буду. На сколько сегодня?
На сто шестьдесят процентов.
И все на «отлично»?
Не все, но много. Не подсчитывали еще…
Не верь ему, Казакова, — сказал Горлов, фрезеровщик-сосед. — Игнатову счастье. Он с бракеровщицей из контрольного перемигнулся. Она ему и метит: «отлично». А деталь — хуже моей.
Не ври, — резко оборвала Горлова Лена. — Я сама смотрю. Игнатов хорошо работает. Завидки берут?
Горлов ушел.
Сплетня. Ты, Петька, не слушай Горлова. Первый шептун по заводу.
У меня, Лена, для тебя чтение. Игнатов вынул помятую газету.
Опять про тебя? «Вчерашний чернорабочий»…
Нет, Лена. Читай-ка.
Лена прочла заметку о шахте «Центральная — Ирмино», об Алексее Стаханове.
Понимаешь? — Игнатов был серьезен и весел.
Понимаю, — сказала Лена медленно, — мы не хуже угольщиков.
Думай, Лена.
Две ближайших недели Лена работала особо внимательно и напряженно. Станок шел без единой неполадки, но больше 160–170 процентов нормы Лена сделать не могла. Игнатов за это время вырабатывал 120–140 процентов, часто останавливал станок, разглядывал фрезы. Однажды, принимая смену от Казаковой, сказал: «Если интересуешься — зайди к концу смены».
Лена видела, что Игнатов взволнован чем-то важным, отказалась от театра, куда был куплен билет, и пришла в цех. Толпа рабочих и инженеров окружала станок. Гора готовых деталей высилась около станка. Прогудел гудок. Игнатов остановил станок и молодцевато поправил галстук.
