Александр Кутепов - Знойное лето
— А наутро мать дочку бранила: не гуляй допоздна, не гуляй! — пропел он с порога. — Это чем тут Наталья Ивановна занимается? Ах, она пишет письмо молодому человеку и смачивает его горючими слезами! Или составляет инструкцию по раздою коров-нетелей? Это ужасно интересно! Разрешите глянуть.
С этими словами Андрюшка подкрался к столу и ухватил Наташину писанину.
— Не трогай! — закричала Наташа и кинулась отнимать. Андрюшка проворно отскочил в сторону.
— Когда мы окончили десять классов, — громко прочитал он и скорчил рожицу. — Не так начала. Надо прямо с рождения. Я, такая-сякая, немазаная-сухая…
— Андрей! — прикрикнула мать, но тот разошелся вовсю.
— В прошлом году я вышла победителем… Ах, скромность! Как она украшает и возвышает вас! Значит, вышла? Вся вышла, да?
Пока Наташа гонялась за ним, Андрюшка успел предложить новое, более мужественное начало речи доярки Журавлевой:
— Под личным руководством товарища Кузина, — с надрывом кричал он, — и пылая неугасимым жаром!
Тут только Наташа поймала его за соломенные вихры.
— Больно же! — заверещал Андрюшка. — Я больше не буду!
— Ступай завтракать, — погнала сына Мария Павловна. — Опять до свету бегал!
— Не бегал, а культурно отдыхал, — поправил Андрюшка. — Это большая разница. Слушай, Натаха! Ты напиши, что на ферму к тебе часто приходит всеми обожаемый Гриша Козелков. От его сладких речей очень повышаются надои молока.
— Ну ладно! — пригрозила Наташа. — Я ведь тоже могу кое-что рассказать.
— За мной грехов не водится, — беззаботно ответил Андрюшка и отправился уничтожать горячие пирожки и запивать их холодным молоком. Наташа расправила смятые листки, прочитала, пофыркала и бросила писанину под стол.
— Вот так-то! — удивилась мать. — Не глянется!
— Да ну ее! Пойду к Захару Петровичу. Он мастер на такие дела, — Наташа засмеялась. — Помнишь, первый раз на совещании в районе я выступала? Дал Кузин бумагу и наказывает: читай слово в слово и в сторону ни шагу. А там такое про мировой капитализм наворочено — еле выбралась. Бегом из зала и давай реветь. Вот дуреха была!
Мать нахмурилась, строго поджала губы.
— Нынче-то что, поумнела? Не ревешь?.. Остереглась бы, дочка, этой славы. Маркая она и липкая. Люди-то не слепые, им-то хорошо все видать. Да любому таких коров дай…
Вот-вот, снова да ладом. Каждый день, а то и на дню сколько раз мать заводит этот колкий разговор. Жалит и жалит.
— Я что — не работаю! — закричала Наташа. — Мозоли на руках не сходят. Вот они, глянь! Свежие! — и протянула матери маленькие ладошки — исцарапанные, знакомые и с лопатой, и с вилами. — Отец ворчит и ты туда же. Надоело!
— Не кричи, — голос у матери слаб, но строг. — Ты речи говоришь, а виновата я. Меня люди-то винят.
— Завидуют.
— Как не завидовать. Работать вместе, а почет — одной. На отца не серчай, он правду говорит.
— У Захара Петровича тоже правда: один всегда должен впереди идти. Для примера, чтобы догоняли и равнялись.
Был такой разговор. Прошлой весной. Кузин пригласил Наташу в контору, усадил к столу, повздыхал насчет того, что Журавлям не повезло, крепко не повезло. Не родились тут космонавты, всякие знаменитые артисты, ученые. Пропадает деревня в безвестности, пропадает, даже в своем районе не все про нее знают, а про область и говорить нечего… После такого вступления Захар Петрович разложил перед Наташей районную сводку надоев молока и свою, колхозную. «Отстаем, Наталья Ивановна, — сказал он строго. — Отстаем по главному показателю животноводства, а по нему определяется и оценивается вся наша способность работать. Улавливаешь?» — Наташа согласилась, что далеко еще дояркам из «Труда» до верхних строчек районной сводки. Но у Захара Петровича уже готов был план скорейшего прохождения этой дистанции. Он нажимал на заразительность примера, на комсомольский задор, его мобилизующую силу, заинтересованность и тому подобное…
Опять появился Андрюшка, теперь уже в трактористских доспехах: кирзовые сапоги, мазутная фуфайка, на голове старая шапка — тоже в пятнах мазута. Еще нескладен он, угловат (в кость пока идет, говорит Иван Михайлович), в лице перемешано все: брови и губы материны, нос отцовский — прямой и остренький, глаза тоже отцовские — цвета голубого, чуть сощуренные, насмешливые.
— Торжественно обещаю, — сказал он, — выполнить две нормы! Сам товарищ Журавлев пожмет мне руку и скажет: «Молодец, сын мой!»
— Да ступай ты, балаболка! — гонит его Мария Павловна. — Пожмет он тебе хворостиной по одному месту.
— Бегу, бегу! Вы тут про наш праздник не забывайте. Все-таки первый выезд в поле. Чтоб пирог во-от такой был! А теперь лечу на крыльях трудового энтузиазма.
Но далеко Андрюшка не улетел. Прямо в дверях столкнулся с Григорием Козелковым.
Это примечательная в Журавлях личность. Стройный, белолицый, кудряво-черноволосый красавец, прожив на свете до тридцати лет, перебрал великое множество должностей, но еще не сделал окончательного выбора по причине беспросветной лени. Григорий был заготовителем кожсырья, заведовал клубом, вел трудовое обучение школьников, учился в сельхозтехникуме, прошел короткую и убыточную производству агрономическую практику, а ныне справлял учрежденную Кузиным должность помощника председателя, проще говоря, был на посылках.
— А вот Гриша пришел! — завопил Андрюшка. — Какой он хороший да пригожий! Дай обниму тебя, Гришенька!
Андрюшка раскинул руки для объятий, однако Козелков успел отшатнуться, да угадал затылком о косяк.
— Очень даже глупо, — заметил Григорий. Дождавшись ухода юного механизатора, он степенно прошел в комнату, поклонился, мотнув кудлатой головой: — Здрасте, Мария Павловна, здравствуй, Наташенька.
— Здравствуй, молодец, — не очень приветливо отозвалась Мария Павловна. Она замечает, что Григорий давно и настойчиво пытается расположить ее к себе. На сей счет Андрюшка высказывается вполне определенно: «Под Натаху козел клинья бьет».
Картинно отставив ногу и опять склонив голову, как делают в заграничных фильмах воспитанные кавалеры высшего света, Григорий вручил Наташе букетик подснежников.
— Прошу принять скромный дар весны и солнца. Они сейчас удивительны и пахнут березовым соком.
— Ты умеешь, оказывается, угадывать желания, — обрадовалась Наташа.
— Стремлюсь по возможности сил, — скромно отозвался о себе Козелков. — При этом учитываю тот фактор, что нашей передовой доярке всего-навсего двадцать лет.
— Ты вот что, Григорий, — строго сказала Мария Павловна. — Помог бы Наталье. Извелась с этой писаниной, как наказанье какое.
— За этим и направлен Захаром Петровичем, — деловито сообщил Григорий на своем канцелярско-изысканном языке. — В целях оказания содействия и помощи.
— Так и содействуй!
Но едва Мария Павловна вышла из комнаты, как Григорий столь же деловито заговорил о пробуждении природы, волнении чувств, томлении души, а попутно признался, что после вчерашней взаимопроверки готовности к посевной у него страшно болит голова.
Сказал он это в расчете на сочувствие, а может быть, и опохмелку. Но Наташа не поняла столь прозрачного намека.
— Тебе хоть поминки, лишь бы выпить, — сказала она без всякого желания обсуждать или осуждать отдельные недостатки в организации взаимопроверок. — Ты лучше глянь, что я тут написала. Только не смейся, а то живо выгоню.
— Ладно, пройдусь рукой мастера. А после мы поговорим на разные другие темы. Согласна?
Козелков уселся к столу, разложил листочки. Прочитал первую страничку, другую, закачал кудлатой головой.
— Вот уж удивила так удивила! «Таких показателей может добиться каждая доярка…» Допустим на минуту, что это так, тогда объясните мне, пожалуйста, откуда берутся передовые и откуда возникают отстающие? А вообще, откровенно выражаясь, это детский лепет. Установка Захара Петровича такая. Ярко и возвышенно, на аплодисменты, сказать про успехи колхоза. Далее мы ставим ряд проблемных вопросов. Шефам напоминаем, чтобы новый коровник быстрее строили. Это же форменное безобразие, откровенно выражаясь! С прошлого года голые стены стоят! Так и будем крыть, не взирая на лица и личности. Далее переходим к механизации животноводческого труда. Далее говорим о повышении качества продукции и обращаемся с призывом. А то — расскажу, как я работаю… Удивила, откровенно выражаясь!
— Пускай Кузин сам говорит про коровник и механизацию, — Наташа уже злится.
— Какая наивность! — Козелков развел руками и счел нужным растолковать огромную разницу между выступлением руководящего товарища, в данном случае Кузина, и рядового передовика, в данном случае Наташи. — Ты сама посуди, Наташенька. Выступит Захар Петрович — и что? Да ничего. Ни-че-го! Потому что председатели всегда что-нибудь просят, поэтому ноль на них внимания. А ты наш маяк, знамя, так сказать. Прислушаются и примут срочные меры. Как выражается Захар Петрович, это большая стратегия. Он говорит…
